Жизнь Гюго

Оставалась проблема денег. Героическое описание Гюго самого себя как «тучи, стянутой железной цепью»{258}, прекрасно передает двусмысленную природу финансовой проблемы. То был один из счастливейших периодов в его жизни – как он писал в предисловии к «Гану Исландцу» в 1833 году, «когда обычные и заурядные препятствия на жизненном пути превращались во внушительные и поэтические препоны». Кроме того, в то время литераторы, согласные на новые условия труда и понимавшие силу общественного спроса, могли надеяться прожить своим пером.

Оставив Эжена с Абелем, Виктор переехал в темную двухкомнатную мансарду вблизи пансиона Кордье в доме номер 30 в переулке Дракона. В одной комнате на каминной полке горделиво стояла золотая лилия – приз Академии флоралий. В другой царил «неописуемый хаос» из мебели и бумаг; там, кроме Виктора, жил еще кузен из Нанта{259}. Адольф Требюше приехал в Париж изучать право, и его называли «наш четвертый брат». Укрепление связей с родней по материнской линии стало данью преданности Софи Гюго, которая вольно обращалась с семейной историей (однажды она уверяла Альфреда де Виньи, что Виктор – уроженец Бретани).

Впервые в жизни Виктор был свободен. Его пособие в 800 франков примерно равнялось сегодняшней студенческой стипендии, но бедность стала радостным умственным упражнением и доказательством добродетельного существования. Он обнаружил, что отбивной котлетой можно питаться три дня: в понедельник есть мясо, во вторник – жир, в среду – косточку{260}. Если он обедал не дома, то шел в ресторан на улице Сен-Жак, принадлежавший человеку, которого звали Руссо Водяной, потому что все его клиенты пили воду. Обед стоил 80 сантимов – самая дешевая трапеза в Париже, по словам Бальзака{261}. Завтраки находились в зависимости от цены на яйца, но в среднем обходились в 20 сантимов. В квартире убиралась консьержка за 5 франков в месяц; возможно, в эту же сумму входила горячая вода по утрам. После оплаты счета за квартиру (400 франков в год), платы за стирку белья, свет и уголь у Виктора еще оставались деньги. В отличие от кузена Адольфа, которому часть его содержания присылали в виде рубашек (дважды в год он отправлял их в Нант для стирки), у Гюго было всего три рубашки, которые он попеременно отдавал в стирку и глажку, пока не желтел крахмал. Кроме того, он купил костюм василькового цвета с золочеными пуговицами. В письме к будущей теще он рассказывает о том, как опасно делать покупки у «пиратов» и «сирен», которые «пользовались моими невежеством и глупостью: я имел самое смутное понятие о современных модах»{262}. Его наивность была особенно прискорбна в то время, когда портные ожидали, что их клиенты будут торговаться{263}. Результат не заставил себя ждать. Социалист-философ и политэконом Пьер Леру одно время работал в типографии, где набирали одну из од Гюго. Леру увидел молодого гения, когда тот пришел вычитывать корректуру: «Синий костюм был вам короток; из манжет торчали выросшие руки»{264}.

Васильковый костюм часто мелькал и в приемных правительственных учреждений. Позже Гюго неоднократно упрекали в том, что он выклянчивал пособие из королевского кошелька. Одна подпись Людовика XVIII – и он добьется финансовой независимости и сможет жениться на Адели! Несмотря на роялистские оды и поддержку Франсуа де Нёфшато и Шатобриана, досье на Виктора Гюго пухло свыше двух лет, прежде чем его просьбы возымели успех.

Возможной причиной задержки стало письмо, которое Гюго отправил матери Делона – своего соседа из переулка Фельянтинок, который любил гулять по крышам{265}. Делона обвинили в том, что он примкнул к международной республиканской подпольной организации «карбонариев», которая собиралась совершить переворот{266}. Выписали ордер на его арест, и ему вот-вот должны были вынести смертный приговор in absentia. Видимо, не понимая, что Делонов ждут репрессии, Гюго великодушно предлагал спрятать беглеца у себя: «Моя глубокая преданность Бурбонам общеизвестна; но именно поэтому у меня можно чувствовать себя в безопасности, ибо данное обстоятельство отводит от меня все подозрения». Письмо было перехвачено и прочтено «черным кабинетом» – тайным правительственным агентством, которое Гюго считал плодом вымысла республиканской пропаганды.

Позже то происшествие всплыло в его памяти с самыми разными вариациями. С его помощью он объяснял, как и почему 25 сентября 1822 года он получил ежегодное пособие в тысячу франков. За ним последовало еще одно пособие от министерства внутренних дел; его назначили 23 июня 1823 года. Королю понравилась бесшабашная храбрость молодого человека, и он решил наградить его за добродетель, а не сажать в тюрьму за укрывательство заговорщика. По более правдоподобной версии, король-библиофил прислал своего чтеца выкупить первую книгу од Гюго и наградил его за поэтические достоинства.

Факт остается фактом: Гюго заставлял себя просить подаяние, чтобы заработать право жениться на Адели; возможно, для его репутации было бы лучше, если бы он просто сказал правду. Но в семье Гюго не принято было говорить правду. Обман оправдывался высокими целями. При таком подходе возможности становились поистине безграничными. В его пользу свидетельствует то, что почти все ранние биографы верили ему на слово.

Преодолевая последнюю преграду к браку, Виктор доказал, что можно перешагнуть и через религиозные препоны. Его не крестили, так как отец был атеистом. Кроме того, Виктор не верил, что к Богу можно прийти через церковь. Зная, что заведомо обманывает отца, он заверил его в том, что его крестили в Италии, – видимо, генерал Гюго не очень хорошо знал, что происходит в его семье. Затем Виктор убедил аббата де Ламеннэ выдать ему свидетельство о крещении и свидетельство об исповеди, без которого венчание было невозможным{267}.

Получивший королевское пособие поэт, стоявший у алтаря в церкви Сен-Сюльпис 12 октября 1822 года, мог поздравить себя с прекрасным достижением. «Сирота» почти без посторонней помощи превратился в выгодного жениха. В отличие от Эжена он вовремя оттолкнул свою лодку, чтобы избавиться от наследия родителей. Смущение, сдерживаемый гнев и даже долги – он избавился от всего при помощи своего пера. Никого из родителей на свадьбе не было. За полтора года до венчания в той же церкви отпевали Софи Гюго. Генерал, который женился на своей любовнице в сентябре 1821 года, также не присутствовал на церемонии: дела требовали его присутствия на винограднике в Блуа{268}.

Свадебный обед устроили в столовой военного совета. Навесная перегородка отгораживала столы от зала суда, в котором Лагори вынесли смертный приговор. В последнем письме к Адели Гюго рассуждал о бессилии своего пера, ибо счастье можно выразить лишь шаблонными фразами, и выводил мораль их героической истории любви: «vouloir fermement c’est pouvoir»{269} – «где есть сильная воля, есть и средства». Но одна лишь сила воли не позволяла ни управлять своими желаниями, ни хотя бы понять, что именно они обрели таким чудесным образом.

Итак, Виктор, «как опьяневший сборщик винограда», снимал урожай с девственности своей жены{270} в комнатах, которые им отвели в доме тестя и тещи. Эжен отметил женитьбу брата бурным припадком безумия; пришлось связать его и дать ему успокоительное. В тот день, когда Виктор лишился девственности, Эжен лишился рассудка.

258

CF, I, 438.

259

CF, I, 193.

260

R. Lesclide, 58.

261

Les Misérables, III, 5, 2.

262

CF, I, 249.

263

Blagdon, 171.

264

Leroux (1979), 554–555; Evans, 10.

265

CF, I, 256; см. также VHR, 375–377 и Sainte-Beuve (1831), 42–43.

266

Carbonari (карбонарии), члены тайного общества в Италии, образованного в 1814 г. для борьбы с Наполеоном. Стали центром борьбы с бонапартизмом во Франции. В Париже приблизительное число общества равнялось 20 тыс. человек.

267

CF, I, 479, 483, обзор Jean Massin см.: Massin, II, 1371.

268

CF, I, 483–484.

269

CF, I, 486.

270

См.: ‘À Madame Victor Hugo, Souvenir de Ses Noces’ (5 июня 1856): Lamartine (1963), 1471–1472, где находит отражение личный опыт семейной жизни Ламартина, хотя во время свадьбы Гюго он почти наверняка находился в Англии.