Страница 41 из 157
Интересно представил данный судебный процесс в книге «Москва 1937» [Л.34] Лион Фейхтвангер, лично присутствовавший в зале заседаний. Все сомнения западного скептика о театральной инсценировке этого и прежних судебных разбирательств растворились, как соль в воде, после того, что он увидел и услышал «в Москве на втором процессе». Впечатления о том, будто все признания обвиняемых являлись вынужденными, у писателя совершенно не создалось. Общая обстановка зала заседаний описана им так:
«Помещение, в котором шёл процесс, не велико, оно вмещало, примерно, триста пятьдесят человек. Судья, прокурор, обвиняемые, защитники, эксперты сидели на невысокой эстраде, к которой вели ступеньки. Ничто не отделяло суд от сидевших в зале. Не было также ничего, что походило бы на скамью подсудимых; барьер, отделявший подсудимых, напоминал скорее обрамление ложи. Сами обвиняемые представляли собой холёных, хорошо одетых мужчин с медленными, непринуждёнными манерами. Они пили чай, из карманов у них торчали газеты, и они часто посматривали в публику. По общему виду это походило больше на дискуссию, чем на уголовный процесс, дискуссию, которую ведут в тоне беседы образованные люди, старающиеся выяснить правду и установить, что именно произошло и почему это произошло. Создавалось впечатление, будто обвиняемые, прокурор и судьи увлечены одинаковым, я чуть было не сказал спортивным, интересом выяснить с максимальной точностью всё происшедшее». Такую сыгранность невозможно было инсценировать режиссёру. «Невероятной, жуткой казалась деловитость, обнажённость, с которой эти люди непосредственно перед своей почти верной смертью рассказывали о своих действиях и давали объяснения своим преотуплениям. Если бы мировому общественному мнению представить не только то, что говорили обвиняемые, но и как они это говорили, их интонации, их лица, то, я думаю, неверящих было бы гораздо меньше».
Например: «Георгий Пятаков, господин среднего роста, средних лет, с небольшой лысиной, с рыжеватой старомодной, трясущейся острой бородой, стоял перед микрофоном и спокойно и старательно повествовал о том, как он вредил в вверенной ему промышленности». Или писатель Карл Радек, в коричневом пиджаке, с худым лицом, «обрамлённым каштановой старомодной бородкой, очень хладнокровный, зачастую надменно ироничный», внезапно оттолкнув Пятакова от микрофона, сам встал на его место. Выступая, «немного позировал, слегка посмеиваясь над остальными обвиняемыми», при этом «то ударял газетой о барьер, то брал стакан чая, бросал в него кружок лимона, помешивал ложечкой и, рассказывая о чудовищных делах, пил чай мелкими глотками». Произвёл впечатление «тягостный рассказ инженера Строилова о том, как он попал в троцкистскую организацию, как он бился, стремясь вырваться из неё, и как троцкисты, пользуясь его провинностью в прошлом, крепко его держали, не выпуская до конца из своих сетей». Некогда еврейский сапожник с бородой раввина Дробнис, стоя перед судом, «путаясь и запинаясь, стремясь как-нибудь вывернуться», признался в том, что организованные им взрывы «причинили не только материальные убытки, но повлекли за собой, как он этого и добивался, гибель рабочих». Инженер Норкин, бледный от волнения, в своём последнем слове проклял Троцкого, «выкрикнув ему своё “клокочущее презрение и ненависть”».
Из 17 обвиняемых 13 были приговорены к высшей мере наказания. Радек (сотрудничавший со следствием, а потому откровенно поведавший о существе преступлений) и ещё трое других — только к заключению. Кроме того, в конце приговора было сказано, что Л.Д. Троцкий и его сын Л.Л. Седов «в случае обнаружения их на территории Союза ССР подлежат немедленному аресту и преданию суду Военной коллегии Верховного суда Союза ССР».
Западного наблюдателя интересовал вопрос, почему эти обвиняемые не защищали себя, как это обычно принято, перед судом, а старались превзойти друг друга в признаниях, сами себя рисовали «грязными, подлыми преступниками»? Дело в том, что на предварительном следствии они настолько были изобличены свидетельскими показаниями и документами, что «отрицание было бы для них бесцельно». А то, что «они признаются все», объясняется тем, что перед судом предстала только часть троцкистов, замешанных в заговоре, «которые до конца были изобличены». Но самое главное, что эти люди больше не верили в Троцкого, сделали поворот с того неправедного пути, по которому их вёл бывший кумир. Никто из них не мог сказать на суде: «Да, я совершил то, в чём вы меня обвиняете. Вы можете меня уничтожить, но я горжусь тем, что я сделал». В своём последнем слове они могли только признать, что социализм не может быть осуществлён путём, предложенным Троцким, а только другим путём, проводимым Сталиным.
Из всего увиденного Фейхтвангер сделал вывод о том, что на все события повлияла «твёрдая решимость Советского Союза двигаться дальше по пути демократии». В частности, «предложение проекта новой Конституции должно вызвать у троцкистов новый подъём активности и возбудить у них надежду на большую свободу действий и агитации». Однако правительство своевременно показало своё непреклонное решение, что оно «будет уничтожать в зародыше всякое проявление троцкистского движения». При этом «главной причиной, заставившей руководителей Советского Союза провести этот процесс перед множеством громкоговорителей», является непосредственная угроза войны. Раньше троцкисты были менее опасны, а потому их можно было прощать, в худшем случае ссылать. Но теперь, накануне войны, «такое мягкосердечие» нельзя себе позволить. Ибо «раскол, фракционность, не имеющие серьёзного значения в мирной обстановке, могут в условиях войны представлять серьёзную опасность». Советский Союз в борьбе проявлял суровую беспощадность, а в созидании — демократию, провозглашённую в Конституции. «И факт утверждения Чрезвычайным съездом новой Конституции как раз в промежутке между двумя процессами — Зиновьева и Радека — служит как бы символом этого».
В поддержку приговора, вынесенного троцкистам, на Красной площади состоялся митинг москвичей. С одобрением суровой кары на нём выступили Н.С. Хрущёв, Н.М. Шверник и президент Академии наук СССР В.Л. Комаров.
Среди всех этих дел группе Сталина надо было настойчиво продвигать самый важный вопрос о подготовке к выборам по новой избирательной системе. 23 февраля 1937 года открылся растянувшийся на 11 дней пленум ЦК ВКП(б). По докладу Ежова и двум выступлениям Бухарина мнение участников заседания склонилось не в пользу последнего. Была принята резолюция исключить Бухарина, а также Рыкова из состава кандидатов в ЦК и членов партии, предать суду, после чего Бухарин и Рыков были арестованы, и следствие по их делу продолжилось.
По второму вопросу — о новой избирательной системе — с докладом на пленуме выступил Жданов. Он отметил, что партийные органы должны быть готовы к избирательной борьбе, поскольку «придётся иметь дело с враждебной агитацией и враждебными кандидатами». При этих выборах тайное голосование «будет самой основательной проверкой наших работников», поскольку оно «предоставляет гораздо более широкие возможности отвода нежелательных и неугодных с точки зрения масс кандидатур». Правда, о новом положении о выборах так ничего конкретно сказано и не было. Докладчик призвал партийные органы научиться отличать «дружескую критику от враждебной», проявлять внимание к кандидатурам беспартийных и обеспечивать неограниченное право отвода и критики членами партии выдвигаемых кандидатур. Напомнил о предстоявших в ближайшее время перевыборах в партийных организациях.
Однако поднятые в докладе вопросы, как и на прошлом пленуме, снова не слишком заинтересовали участников заседания. Выступавшие в прениях опять говорили больше об усилении поисков врагов и борьбе с ними. Но за резолюцию о новой системе выборов проголосовали все.
Третий вопрос повестки дня пленума раскрывал «уроки вредительства, диверсий и шпионажа троцкистских и иных двурушников». Первым содокладчиком был Молотов, который всю ответственность за выявленные недостатки перенёс с НКВД на высшие органы власти, как партийные, так и советские. «Особенность разоблачённого ныне вредительства заключается в том, что здесь использованы были наши партийные органы, использован партийный билет для того, чтобы организовать вредительские дела в нашем государственном аппарате, в нашей промышленности», что подтвердилось показаниями на следствии уже арестованных бывших руководителей разных уровней, находившихся на своих постах ещё со времён Октябрьской революции. В сложившейся предельно трудной ситуации предлагалось в вопросе борьбы с вредительством «каждому заниматься своим делом»: НКВД — разоблачать врагов, партийным организациям — работать с кадрами, выдвигать молодых, образованных, опытных специалистов. «Задача овладения техникой в деле воспитания кадров является в настоящее время одной из решающих задач». А действительных врагов надо выявлять путём добросовестной критики, вскрытием имеющихся недостатков. По вопросу о бывших троцкистах докладчик отметил, что, даже зная об их прошлом, всё равно использовали таких работников в органах управления сознательно, и это было правильно, но «ошиблись в практике контроля за их работой». Молотов предложил применять в текущей деятельности не репрессивные меры, а в качестве главного критерия рассматривать деловые и политические качества работника, «испытываемого повседневно, контролируемого изо дня в день». Текущая работа должна быть направлена «на борьбу с канцелярско-бюрократическими методами», на установление технических правил на предприятиях, на регламентацию техники, производства, на проведение личных инструктажей и на осуществление повседневной проверки применения этих правил на практике. При этом вредительством, которое «всё ещё не кануло в прошлое», заниматься, по наводке наркомвнудела, следует не партсекретарям, а наркомам, начальникам главков и директорскому корпусу.