Страница 86 из 89
- Он пришел пьяный...
- Пьяный сразу!.. Сколько я там выпил!.. На тебя бы так наезжали!.. У Антона, - Шурка обратился к Сабурову как мужчина к мужчине, - баба попала в роддом (он произнес так, будто она попала под машину), он наквасился, слезы размазывает: ладно, говорит, не пей. Но я тебе парилку устрою - все его знакомые, где меня встретят, должны давать мне по морде.
- Андрюша, - Наталья в порыве бескрайней искренности прижала руки к груди, - я согласна была бы платить в... три раза дороже, только бы жить отдельно от этих...
- От народа?
- Я для народа готова день и ночь работать!!! Но чтобы моего сына спаивали или избивали... или похабщину в лифте читать - какая народу от этого польза! Ну скажи, ну какое правительство в этом виновато?! И крем, главное, дефицитный...
Сабуров тоже видел эту фигуристую, как на торте, надпись в лифте, выдавленную из тюбика. Узорочье письма особенно подчеркивало незамысловатость содержания.
Взрыв Наталью, как обычно, успокоил, она снова погрузилась в талонный пасьянс:
- Сколько их развелось... Уже не помню, какие отоварили, а какие потеряли. Надо базу данных строить.
Талоны ей, казалось, только прибавили уюта. Сабуров подавил соблазн рассказом про Аркашу прервать ее благодушные философствования: "Что нервирует - выбор. А нет ничего - и идешь спокойно. Повезло сегодня: чай попался не по сто граммов в пачке, а по сто двадцать пять. И еще бог послал кусочек сыру. Не пойму: это сыр сделался такой противный или мы от него отвыкли? Все проедаем, - с гордостью заключила она. - Я на твое пальто уже смотреть не могу. Но, - строго остановила она себя, - свобода дороже! Я в очередях себе все время говорю: а я выдержу, не пожелаю обратно в стойло. Да и не очереди страшны, а жулики, склочники - и там на копейку стараются выгадать. А в хорошей очереди... Шурик, ты слышишь?"
- А? - Шурка ошалело оторвался от учебника Глинки и, вспомнив услышанное, приосанился: - Мне на это теперь начхать - меня только наука интересует!
- Нет, надо создавать благотворительный фонд для бедных. Мы бы каждый месяц сдавали рублей по пятьдесят. Да, еще какая везуха: ветчину в "Руслане" выбросили. Я сначала обалдела, а сейчас поняла, почему ее выбросили - приванивает немножко. Но если запечь с сыром - будет незаметно. Пальчики оближете.
Натальино приятие жизни раздражало Сабурова. Но только так и можно быть добрым: делиться без надрыва можно только удачей...
Телефон. Тебя, раздраженно кивнул Сабуров - он-то никому не нужен.
- Здравствуйте, Николай Сергеевич, - обрадовалась Наталья. - Да, да, я слушаю, - вскоре была вынуждена признать она. - Конечно, лучше между нами. Спасибо большое, Николай Сергеевич, - от всего разбитого сердца поблагодарила она.
Пришлось запереться с нею в комнате, чтобы узнать, что случилось. Бедная Лиза вышла за Бугрова... Все-таки умеет сопеть, причесываться... Все у него как у всех... Помешался... Только про половую жизнь и противозачаточные средства... Какая-то идиотская программа... Вычислял, какого пола будет младенец... В распечатке слово "менструация"!..
- Ведь мы не должны давать ни малейшего повода! - вскрикивала Наталья. - Помешался на менструациях! - она едва успела понизить голос на этом слове, которого вообще-то терпеть не могла. - А может, не утрясать? Пусть партийцы посмотрят на своего серьезного, партийного...
Из Аркашиной комнаты раздался замирающий стон. Наталья побелела - не все ей отсиживаться за своей работой...
Судорогам удалось выкрутить из Аркаши еще одну ложку жидкого янтаря. Потом еще одну. Шурка, испуганно сверкая глазищами, гремел тазами. Перегаром разило, как в вокзальном шалмане.
О ночь мучений... Но - никаких гвоздей: он действовал, как автомат, а потому, забежав в туалет, испытал только облегчение - как сладко вылиться горю ливнем проливным.
И вдруг с неземной ясностью понял: самое лучшее, на что он был способен, он похоронил в себе - даже от себя самого. Когда до него дошло, что все задушевнейшие свои создания ему все равно придется представлять по начальству, - что-то в нем зажалось навеки - так, самого факта существования Адольфа Сидорова оказывалось достаточным, чтобы повергнуть его в бесплодные корчи перед услужливо разинутой пастью писсуара.
"Меня принесли в жертву совершенно зря: Одинаковость, Изоляция и Неизменность все равно уже издохли и смердят (еще посмотрим, как вы без них проживете), объявляется ставка на разнообразие, на открытость, на талант. Хотя бы на словах. Но мою-то жизнь все равно не вернешь..."
Наталья, бессильно присевшая у стола, оторвалась от машинального (то есть счастливого) почесывания своих стигматов, испытующе вгляделась в него и что-то вспомнила: принялась, будто в цирке, одну за другой извлекать совершенно одинаковые картонные коробочки с оттиснутыми чернильными цифрами, приговаривая: гомеопатия... очень древняя... только надо верить, а то так никогда не выздоровеешь... первую и третью под язык до еды, вторую и пятую на язык через два часа, первую и четвертую...
Сабуров был воспитанным человеком, поэтому он не швырнул коробочки ей в лицо, а аккуратно сложил в мусорное ведро. Наталья, не обижаясь, извлекла их обратно:
- Ничего, я тебя еще приучу.
Они с Лидой шли от университета к Среднему проспекту по улице неописуемой красоты, а когда его что-нибудь вдруг не вполне устраивало, он вносил поправки с божественной простотой и божественным размахом. Если классицизм Кваренги вдруг казался ему тяжеловатым, он лишь вглядывался построже, и являлось что-то вроде Камероновой галереи - только еще изящнее, выше, воздушнее. А когда он обращал внимание, что не видит ничего барочного, являлось уж такое пышнейшее барокко, рядом с которым Растрелли выглядел бы аскетом. Любвеобильными жестами он показывал свои владения Лиде, и на душе было до того легко, что он даже удивлялся, почему так не бывает всегда, если это так просто. Семенов только что рекомендовал его статью в ДАН (Доклады Академии Наук), но это была студенческая поделка в сравнении с тем, что клубилось в его душе, и Лида прекрасно это знала. Он осторожно взял ее за хрупкий локоть (сердце замерло от нежности) и почувствовал неловкость, что пускается на столь школьнические ласки при эдакой лысине. Впрочем, он же еще студент. А увидят дети ничего такого, брать под руку он имеет полное право. Наталья же вообще должна быть довольна, что он так счастлив, агрессивно подумал он, и когда проснулся, почему-то обиднее всего показалось то, что даже и улицы подобной нет на свете. Неужели это был занюханный Биржевой переулок, где грузовики, рыча, непрестанно тычутся в разинутые ворота, из которых вытекает какая-то жижа и которым вечно требуются загадочные галтовщицы и каландровщицы?
Похороненные дарования разлагались где-то в глубине, отравляя его, как труп отравляет воду. Невеста в первую же брачную ночь от ревности или обиды бросилась в колодец, и никто не знает, куда она исчезла только лошади стали отказываться от воды, пятиться, фыркать... Еще вчера воплощение счастья и надежды, сегодня - склизкая отрава.
Наталья осторожно встала - жить не так уж необходимо, но необходимо плавать по морям - и Сабуров забыл о ней. Но когда она тяжело плюхнулась обратно, снова вспомнил. "Почему не на работе?" - он еще не пришел в себя, но яд для ее служения Васям-Марусям оказался наготове. Голова кружится? Так полежи - на что и служебное положение, если им не злоупотреблять. Но когда она действительно легла, от удивления с него и одурь отчасти слетела. Он перебрался через нее и схватился за голову, чтобы не успела расколоться. Утром всегда ужасаешься, что предстоит прожить еще целый день, но потом, к сожалению, расхаживаешься, и место физической боли и разбитости заступает тоска. Но сейчас голова раскалывалась на пять с плюсом и не позволяла сознавать, что произошло с его судьбой.
Не выпуская головы из рук, заглянул к Аркаше - тот спал, наполняя комнату смрадом старого пьяницы, - затем добрался до кухни, где встрепанный Шурка гордо поднял от обширной тетради (почти как стариковская, кольнуло Сабурова) ошалелые глаза с розовыми белками.