Страница 73 из 89
На гранитных ступенях уборщица утирала ночные слезы бронзовому бюсту академика Лимонова. Над Лимоновым в полгектара размахнулось мозаичное панно: Исаак Ньютон в буклях разглядывал на свет ньютоново яблоко, года два назад осыпавшееся на лысину завлабу небесной механики, нисколько не помогши ему продвинуть закон всемирного тяготения. Сейчас на месте яблока зияла бетонная плешь, но мало ли у сэра Айзека тяжеловесных деталей одни башмаки с пряжками... Сабуров невольно втянул шею.
Как всегда после ночного дождя, Сабуров обнаружил у своего стола лужицу, словно здесь ночевала невоспитанная собачонка. Из-за проклятого уважения ко всякому слову Сабуров невольно укорачивал шею и за рабочим столом: апрельская оттепель коснулась многих застывших убеждений, и теперь таким тяжелым духом от них шибает, словно начинает оттаивать выгребная яма. Насколько милее были так раздражавшие его когда-то нескончаемые беседы о всевозможных кишках...
Напоминая механическую пилу, всех прорезал голос Адольфа Павловича Сидорова: он обладал еще и правом на визг, столько лет доставляя политическую информацию не только сверху вниз, но и снизу вверх. Прежде Сабуров был уверен, что Адольф, вечный троечник, готов примкнуть к любой силе - уважать себя в отдельности ему решительно не за что. Но оказалось, что и у него есть принципы: он готов служить только силе жестокой и бессовестной: нынешней властью он крайне недоволен.
- Землю в аренду раздать, промышленность в аренду - так они о своем кармане начнут заботиться, а не о государстве!
Поперек его пиле становится лишь молоденькая Люда - тоже Лида с небольшими поправками: даже чуточку кривой, словно намеревавшийся сделаться пропеллером, зубик виднелся у нее на прежнем месте. Люда, как водится, была уже почти влюблена в него, и Сабуров тщательно избегал ее взгляда - не хотел давать даже копеечных обещаний.
- В стране должен быть один Хозяин! - на самых высоких оборотах визжала пила. - Писатели хотят писать что хотят - это чья тогда культура будет - государственная или?! Развелось - Платонов великий писатель, Бабель великий писатель... Почему я их не слышал?!
Все кругом выводит его из себя, и всюду он становится на сторону силы и злобы - однако для хулиганов он требует смертной казни ("Поднял руку на человека - к стенке!"): для жестокости без могущества у него нет оправданий, хотя он и презирает могущество без жестокости.
Когда Люда упоминает о Катынском расстреле, он одобрительно кивает: "Полякам давно пора отомстить за шестьсот двенадцатый год". Крымские татары - те столько раз Москву жгли! Якуты до нас и письменности своей не имели!.. Адольф Павлович в лицах изображает поляков, татар, якутов, прибалтов - они воют, лают, мяукают, визжат.
А Люда все ловит его взгляд... Какие-то добродетельные папа с мамой учили дочку поклоняться Духу - и тем самым готовили ее для его, Сабурова, когтей - он ведь прямое воплощение Духа: сутулость, красные от бессонницы, словно заплаканные, глаза, жидкие пряди волос небрежно обсели лысину, в груди при дыхании пищит словно выводок мышей, выражение лица кислое от повышенной кислотности и отвращения к миру...
- Сталин правильно учил: чужой земли не отдадим ни пяди...
- Сталин ваш... Перед войной столько военных расстрелял...
- Ну и что! Какой бы еще народ за такой исторически короткий срок столько новых маршалов вырастил!
Для Адольфа присвоенное звание исчерпывает всю суть.
- А крестьян!.. это ведь тоже солдаты!..
- Я не знаю, чего с этими крестьянами привязались - в любой развитой стране они составляют меньшинство. На днях зашел в музей посмотреть наглядную агитацию - гляжу: что такое?! Искусство мюнхенских пивных!! Адольф, бедняжка, и не подозревает, что вкусы мюнхенских пивных являет именно он: рреализьм, кровь с молоком. А лучше без молока.
- Но в живописи надо еще и разбираться!
- Народ сразу отличит антиискусство!
От слова "народ" Сабуров, кажется, скоро будет блевать. Да ведь именно успехи народовластия и сделали его человеконенавистником: он бы вполне снес равнодушие Сидоровых к тому, чем он дорожит больше всего на свете, если бы ему не вдолбили с младенчества, что именно они и есть высшие судьи его дел и помыслов. Да, да, в них ненавидит он не просто профанов, но победителей и судей!
Гвоздь уже торчал как штык. У Сабурова окончательно разладилась душевная иммунная система - каждая словесная царапина нарывает целый месяц. И спать все время что-нибудь мешает, то комары, навеки вкисшие в подвальную слизь, то наволочка, то нос...
Все же Сабуров не удержался от маленького эксперимента: словно о чем-то интимном, спросил, касаясь губами ее ушка: где бы можно разжиться таблицами случайных чисел? Люда замерла, чувствуя не полную приличность происходящего, но сил отодвинуться не было. Наживка, стало быть, проглочена, остается умеючи выводить. Пригласить, например, в музей, куда он выводил Лиду... Но с него уже довольно.
В соседней комнате Сабурова с порога встретило веселое имя Пушкин. Гвоздь мигом отправился обратно в калильную печь - национальная святыня светит и в колдуновском болоте. Но Пушкина здесь обсуждали точно так, как любого сослуживца с неуживчивым характером: "Тебе понравилось бы, если бы на тебя эпиграммы писали?" Это воспринималось как вполне достаточная причина убить великого поэта. И они же ищут еще какие-то тайные силы, истребляющие их гениев!
Эрудированный Набыков сыпал именами подлинных и мнимых пушкинских любовниц, но тема не встретила поддержки: мужчины завидовали, а женщины опасались дурного примера для мужей (в племени Колдунова почти исключены браки с иноверцами). Гордые внучки славян отчитывали Пушкина за то, что он не помогал жене - этак-то всякий бы писал стихи! Или статьи - это уже камешек Сидоровой-Хруцкой в сабуровский огород. Сейчас Сабуров был ей не нужен, но она еще в младенчестве ненавидела мать-кормилицу за то, что та при желании могла бы лишить ее молока.
Основное чувство, испытываемое ею в жизни, - это страх. Она не может чувствовать себя спокойной, пока хоть один человек на земле не посажен на цепь: ведь каждый может плюнуть сзади на пальто или не заплатить в магазине, снизив покупательную способность ее рубля.
Замелькавшие в печати слова о гуманизации вызывают в ней надрывный гнев: "До гуманизации надо дорасти!" Душевнобольных будут забирать в психушки только по суду - "ну, теперь на улицах будут резать!"; адвокатов допустят к следствию - "преступников защищают от общества"; поговорят об ужасах в тюрьмах - "курорт хотят устроить для бандитов!"
Впрочем, ее возмущают и курорты для простых трудящихся, которые и без того всем миром сидят на ее с ее семейством шее. Если проникнуть в мечты какой-нибудь скромной Сидоровой, увидишь антиутопию, какая и Оруэллу не приснится - прогульщиков бы там варили живьем, а шутникам вырезали язык.
Хотя любовь к кому-то помимо Колдунова здесь почиталась греховной, все-таки почти у каждого находилась пара-тройка приятелей - лишь ее, наивную простушку, недолюбливали все - уж очень кривым зеркалом она отражала окружающих, и без того не красавцев.
Разговоры о "жертвах культа" она ненавидела как попытку, во-первых, выманить у нее сочувствие к кому-то (словно ей живется не хуже всех!), а во-вторых, ослабить власть начальства, которая только и могла защитить от окружавших ее акул и шакалов, кем она считала всех людей на земле. Выдумали "кризис", когда благоденствие в стране достигло апогея, - Хруцкая наконец получила ставку сэнээса. У нее вздувались жилы в самых неожиданных местах: нет, она не спорит, и с продуктами становилось все хуже, и с культтоварами, но ведь против этого всегда имелось испытанное средство - кнут. Для недобросовестных, конечно. А тут она столько лет честнейшим образом переписывала куски колдуновских монографий - зрения лишилась, давление от страха начало скакать, - и после этого ей заявляют, что нужно платить не за ученую степень, а за работу!
Терзаемая страхом, что ее понизят либо (о, кошмар!) сократят, она неделями осаждала Колдунова - и наконец вымаливала ответственную тему, с той же минуты начиная терзаться от ужаса провалить ее. Вот тогда-то она и начинала лебезить перед Сабуровым. Тот, чтобы только прекратить истечение сиропа, соглашался - с нерастраченным азартом и тайной надеждой, и только его наброски всегда и вызывали интерес.