Страница 33 из 89
Последняя фраза снова предвещает то роковое интервью...
Но уж географические открытия - это непреходящая ценность! Сабурову случилось проехать по проложеннному им скотопрогонному пути до самых приисков, вступивших в новую полосу процветания: прежний прииск быстро истощился, и Императорский Кабинет отказался от его разработки; тут же, рядом с ним золотопромышленное товарищество "открыло" новый, богатейший, требовавший все новых и новых рабочих рук. И Сабуров увидел их обладателей...
В ледяной воде, в едва укрепленных штольнях - жертвы бывали чуть ли не каждый день, - по четырнадцать часов не выпускавшие из разбитых ладоней первобытную каелку, измученные, полубольные, обираемые и унижаемые каждым толстым брюхом и каждой форменной кокардой... А земский исправник получает от компании две тысячи - какие жалобы тут помогут! И даже заработанные крохи отнимались грабителями - часто вместе с самой жизнью, а остальное высасывали первыми явившиеся по скотопрогонному пути кабатчики и отравленные сифилисом шлюхи, чьих сетей истосковавшиеся по теплу и веселью преждевременно состарившиеся, так и не успев повзрослеть, полудети не умели избежать.
"Неужели же в этом мире нельзя совершить никакого доброго дела?!" - с отчаянием вопрошал себя Сабуров. Но нет же: ему всегда удавалось приносить пользу, когда он делал это напрямую, без посредничества чудовищного государственного механизма, веками поглощающего таланты и благие стремления, а взамен извергающего яд безверия и нечистоты. Чудище обло, огромно, стозевно...
Честных людей не хватало катастрофически. Однажды, три недели пробившись со свидетелями по яснейшему делу некоего заседателя, который самым откровенным образом немилосердно грабил, сек, гноил в остроге, Сабуров сделал приблизительный подсчет и получил, что ежели все честные люди Российской империи, превратившись в юристов, примутся с соблюдением всех формальностей расследовать деяния всех виновных мошенников, то займет это не менее двенадцати тысяч лет. Поэтому Сабурова нисколько не утешило, когда заседатель был все же смещен с должности. (Благодаря чьему-то покровительству в Петербурге - личные связи! - он вынырнул исправником в Камчатке, оттуда вернулся состоятельным человеком и впоследствии сотрудничал в консервативных газетах, защищая недвижимость основ, то есть собственную недвижимость).
Когда перед окончанием служебного расследования Сабуров в мрачнейшем расположении духа зашел перекусить в трактир при гостинице - отчаяние лишь немного скрашивалось анонимными угрозами, - к нему подсел какой-то господинчик. Сабуров поднял голову и едва не вскрикнул: на миг ему показалось, что перед ним Сенька Быстров - постаревший и состарившийся, но пьяненький и жизнерадостный.
Это был старенький приказный, лет восемнадцать пребывающий под судом, но убежденный, что все кончится пустяками, а в ожидании благополучного разрешения своего дела "аблакатствующий" по трактирам, готовый по самой исходной цене и даже за рюмочку очищенной соорудить прошение, жалобу или донос.
- Вы, сударь мой, сейчас видно, что питерский: образованный, с направлением, а стало быть, нас, чиновничью братию, крапивным семенем величаете. Не трудитесь возражать - не всяк родится кипарисом благородным, иной и крапивою подзаборной, а жить-то всякому одинаково хочется. А после такого краткого предуведомления не желаете ли выслушать от меня всю историю государства Российского лет вперед этак на тысячу? Только будьте любезны прежде спросить для меня графинчик очищенной, а то мне здесь ничего не подают - ну да свет не без добрых людей! Я вас, питерских, так понимаю, что вы намереваетесь нас, крапивное семя, законностью донять. А я вам на это отвечу: мы вашими же законами сыты будем. Не токмо что землепашца - это уж плотва, самим богом в пищу предназначенная! - нет, берите выше: мы вашими же законами и купца доймем, и заводчика. Как примемся с законом в руках с них отчета требовать, где, да у кого, да сколько... Вся жизнь остановилась бы, если бы все до тонкости по закону делалось. А каждый закон - новый крючок на нашей уде. И с нами вы ничегошеньки поделать не сумеете, потому что вы даже друг от друга сторонитесь, чтобы на чистоту свою пятнышка не посадить - а мы напротив того: мы греховностью своею слипшись стоим, вот оно как! Потяните одного - за ним столько ниточек потянется - вот как если от текста частичку отщипнуть (а до каких высот эти ниточки еще дотянутся - и подумать боязно!). Так кто ж вам такую частичку отдаст! И чем больше вы будете нас законами теснить, тем крепче мы слипнемся! Не-ет, общий грех так склеивает, что лучше не бывает! Самые прочные государства всегда на каком-то общем грехе стоят, верно вам говорю. А мы, крапивное семя, в государстве Российском правили и править будем!
Каждое слово жгло Сабурова раскаленным углем: уж не порожден ли этот пьяненький юродствующий философ его собственной воспаленной душою, подобно призраку Сеньки Быстрова? Не его ли собственные мысли текут из этого гримасничающего мокрого рта - и никакого-то возражения на них не сыскать, кроме заветнейшего:
- Но души человеческие вам не подвластны! Потому что вас никто не уважает.
- Как-с, как-с? Да любая мужичина сиволапая, любой мещанинишко спит и во сне видит сына своего в чиновники вывести. А и не видит, так оттого лишь, что чересчур это для него высоко! И купчина, у которого мошна толще брюха - попробовал бы он мне не оказать уважение, когда я при должности состоял!
- Вот именно за это вас следует уничтожить!
- Вы никак за купца обиделись? Так мы с него дай бог, если сотую шерстинку той овчины острижем, кою он - нашим же попечением! - на казне отрастил. Купец нас благословляет, потому как нам он такую гниль да заваль для казны спустит, какую самому безглазому покупателю ни в жизнь не всучить. Знаете поговорку: если хотите, чтоб я разбогател, дайте мне на прокорм казенного воробья. Ничего, у казны шея толста!
- А глаз нет, жалости нет, совести нет... - самому себе пробормотал Сабуров. - Механизм...
- Это вы насчет-с казны-с? Справедливо: велика Федора - да дура. Я так считаю, что и простой народ благословлять нас должен; уберите чиновника - тотчас купец с заводчиком сверху сядут, из щук в акул возрастут. Стало быть, мы, крапивное семя, за народ заступники-с, вот-с оно как-с!
- Погодите, когда не мы, не ревизоры, а сам народ по-настоящему узнает свои права, узнает законы...
- А это, не обессудьте, что прервал, для народа истинное счастие, что он полагает, будто мы по праву орудуем. А узнаем, что не по праву, так ему только обиднее сделается: кто приставлен закон применять - у того он и в руках будет. Закон - это такой меч-кладенец, с которым хилый Давид могучего Голиафа под стопу свою опровергнет.
Вот-с оно, значит, как-с...
Значит именно проклятое государство, этот Левиафан, этот бессмысленный механизм вкладывает в руки мерзавцев волшебный меч-кладенец. А посему - он должен быть разрушен, - вместе с его тюрьмами, департаментами, казармами и - да!!! - с его законами, связывающими честных людей и вооружающими негодяев.
Левиафан должен быть разрушен!
Сабуров и прежде вступал в дискуссии со своим патроном: возможно, не без влияния этих собеседований и уж во всяком случае под влиянием польских событий генерал-лицеист прибрал в более укромное место свою уникальную коллекцию изданий Искандера. Нетрудно вообразить и последний их разговор.
- Я понял, - возгласил Сабуров, - чем всегда будут заниматься государства, пытаясь бороться со злоупотреблениями своих же агентов. Государства всегда будут своими законами связывать народу руки, а потом пытаться обобрать с него кровососущих паразитов. Да народ мигом стряхнет эту нечисть - нужно только развязать его!
- Если мы предоставим народ самому себе - он выделит из своей среды новых паразитов в еще большем изобилии, только и всего. По-вашему, народ должен делать, что ему заблагорассудится. Но у меня другой конек: порядок.
- На галерах тоже был порядок: весла вздымались по барабанному бою.