Криминал-шоу

Однажды, например, загребли его в вытрезвитель. Сержант, здоровенный, наглый, тычками загнал его, пьяненького, беспомощного, в одних трусах, в комнату отдыха, где валялись по продавленным заблеванным койкам с десяток хмельных бедолаг, хрипели и храпели. Игорь хорохорился, кричал тупорылому сержанту-мусору: мол, это - нарушение прав человека. А наспиртованное сердце вибрировало. Но тут, на счастье Игоря, вернулся с ужина дежурный лейтенант, поглядел вещи новенького, узрел удостоверение журналиста, тут же приказал одеть-обуть его и отвезти на милицейском уазике до хаты. Уважал, видно, прессу!

Вообще, самое страшное в алкоголе то, что он растворяет осторожность в организме человека, подставляет его под удары. И в переносном, и в прямом смыслах.

В том же "Кабане" прошлым летом сидел Игорь тихо в углу, попивал уже лишние порции фирменного "кабанского" помойного вина. И вдруг втемяшилось ему в пьяную башку, что молодые ребята за соседним столиком слишком громко и чересчур примитивно лаются матом. Он ничтоже сумняшеся, встал, подошел, покачиваясь, сурово сделал замечание: мол, нехорошо себя ведете, молодые люди. Строительство кафе-бара тогда еще не закончилось, кругом валялись стройматериалы. Один из этих пацанчиков подхватил арматурный ребристый прут и молча ахнул Игоря по дурной голове. Хорошо, что вскользь - снял лишь кусок скальпа да сотряс мозги. Восемь дней Игорь валялся после этого в больнице, полтора месяца ходил на перевязки, и теперь на всю оставшуюся жизнь у него будет просверкивать на голове проплешина с пятак, словно он неосторожно проболел стригущим лишаем. И ведь ударь подсвинок чуть потверже, поувереннее - тут же бы Игорю и карачун пришел. Это же был знак. Это предупреждение свыше было: уймись, остановись. И что? Не внял, сделал вид, что не понял...

А и как тоже в этой самой личной жизни подзапутался... Ну ведь ясно же, как Божий день, - с Ариной вместе им не быть, никогда. Ну и остыть бы, откачнуться... Но ведь и с Зоей ничего теперь не склеишь, все уже позади. Живут они как плохие друзья-приятели, все время в ссорах и раздорах. И мирит их вовсе не постель, хотя и спят вынужденно на одном ложе, а просто усталость от злобы, желание тишины и покоя. Как женщина Зоя давно уже Игоря не привлекала, ее зыбкие мягкие прелести оставляли его совершенно импотентным. Все реже и реже, лишь по пьяному настроению, он исполнял супружеские обязанности, закрыв при этом глаза и воображая в своих объятиях Арину.

Он хмыкнул, вспомнив недавний случай. В воскресенье, по поздней весне, опохмелившись с утра, Игорь наотрез отказался ехать на дачный участок перекапывать грядки. Зоя отправилась, автобусом и через речку паромом. Обыкновенно же, вдвоем, они добирались до своей фазенды на велосипедах кружной дорогой через мост. И вот, от горла попив в этот день всякой дряни и пива, и винца, и водочки, - Игорь вечером балдел у телеящика. Уже смеркалось. Что за чертовщина! Паром ходил до девяти вечера, а уже натикало половину десятого...

В начале одиннадцатого Игорь не выдержал, вытащил с лоджии велосипед, помчался через ночной лес на участок. В тяжелой гудящей голове ворочались мрачные мысли: черт его знает, что могло случиться - может, сердце прихватило. Лежит теперь одна-одинешенъка в вагончике и уже похолодела... Но, по привычке, Игорь надеялся на лучший вариант: Зоя уже в городе, просто зашла на обратном пути к какой-нибудь знакомой, да и заболталась.

Он подкатил к своему клинышку земли уже полной ночью, приблизился к вагончику, и дыхание у него сперло - дверца была прикрыта, но не замкнута. Он бросил велосипед, вбежал по крутой лесенке, распахнул дверь, нашарил справа, на полочке, в коридоре коробок спичек и одновременно вскрикнул суматошно:

- Зоя!!! Зоя, ты здесь?!

Послышался шум во тьме вагончика, восклицания. Игорь наконец запалил спичку, и тут же на свет из жилого отсека высунулось потерянное пьяное лицо соседа по дачам Леши. Он был в одних плавках. Леша нелепо развел руками, поднял плечи, пробормотал:

- Извини... Виноват... Так получилось... Я ухожу.

Игорь, выпучив глаза, ошарашенно смотрел на него, молча посторонился, пропуская. Он не знал, что делать, как себя вести. Лишь потом, чиркнув другую спичку и увидев в глубине вагончика напяливающую на себя одежды супругу, тоже непривычно поддатую, незнакомую, он вдруг зареготал, заржал, сгибаясь в поясе, начал притоптывать ногами и пристанывагь:

- Ой, не могу! Ой, мамочки мои, сейчас помру!..

А Зоя кричала слезливо и пьяно: мол, сам виноват, мол, это она назло ему, Игорю...

Позже он пёр, надрываясь, увесистую свою благоверную на раме велосипеда ночной дорогой нах хаус, изводил насмешками. И знал, что будет изводить теперь очень и очень долго - до того смотрелась нелепо толстая, хронически фригидная, да еще и влюбленная в него, в мужа, Зоя в роли изменницы, в роли чужой любовницы. По правде говоря, Игорь шутил-кобенился чуть через силу, с неохотой - все же корябнуло по сердцу: как бы там ни было, а рога носить любому мужику чести мало. Но, с другой стороны, Игорь сразу почувствовал, как с души его свалилась громадная глыба вины перед женой за Арину. А вина эта висела, гнула, мешала полностью считать себя счастливым. Теперь же - всё позволено!..

Всё?.. Хотя, ладно: если сегодня жизнь кончится - то и думать нечего. (Игорю самому как-то отстранено, извне, нравилось, как хладнокровно он размышляет о скорой своей неминуемой смерти.) Трагическая кончина все спишет. Всю его несуразную жизнь оправдает...

А вдруг он выкарабкается? Что если еще не финита ля комедиа?.. Как быть, если это только новое предупреждение свыше, последнее, грозное? И впереди еще - двадцать! тридцать! сорок лет!.. Конечно, первым делом - не пить. Хватит, отпил свое. Нутро все сгорело-сгнило, мозги, он чувствует, все сильнее разжижаются, можно и вообще одебилиться. Да и теоретически Игорь давно уже осознал, и не только в больнопохмельном состоянии: спиртное ничему не помогает, не делает жизнь беззаботнее, не успокаивает душу. Наоборот.

Нет, всё: не пить и - работать, пахать и пахать.

Сделать книгу Устроиться хотя бы в газету корреспондентом... Ремонт вон в квартире пора начинать... Да и личную эту самую жизнь пора окрасивить... Эх, Игорь, Игорь - Игорь Александрович! Ведь все молодые годы свои читал журнал "Юность", питался ее рафинированной молодежной прозой, призывающей безжалостно бросать запутанное прошлое и настоящее, мчаться в неведомые дали, на новые места, начинать новый отсчет судьбы. Да и правда - это самый лучший выход: собрать чемоданишко и махнуть куда-нибудь в Сибирь, в районную газетку где-нибудь в тайге, вдохнуть свежего воздуха, омолодиться душой и телом. Грызть кедровые орешки, ходить на медвежью охоту, влюбиться в дочку лесника - в какую-нибудь Олесю...

Игорь мечтал, но помнил в глубине сознания, что мечтает и что вряд ли решится на такой подвиг. А вот более реально: убедить себя всерьез и по-настоящему, что с Ариной все кончено, что они никогда не соединятся, что образ ее со временем потускнеет, голос сотрется в его памяти, запах забудется, и будет лишь теплая легкая грусть просыпаться в душе при случайном воспоминании об Арине. Благодарная грусть, такая же сладкая, как при воспоминаниях о Гале, Лиде, Маше, Лене и еще двух-трех девочках, девушках и женщинах, которых в свое время Игорь любил счастливо, всерьез, и, расставаясь с ними, думал, что не переживет этого... Пережил.

Итак, заглушить поскорее тягу к Арине, вернуться в семью, попробовать склеить разбитые отношения, пожалеть Зою. Глядишь, и все вернется на круги своя: они с женой доживут свой век мирно, в согласии, спокойно, пусть без бурных чувств, но в крепкой супружеской дружбе... Мало ли таких семей!

Эти благочестивые постные мысли упаковали мозг, утянули-погрузили Игоря в темный омут сна. Ему снился щекотный, греховный, тревожно-стыдный сон. Будто лежат они с Зоей на своём родимом раскладном диванчике, на белоснежных простынях, - голые, ласковые, только что испытавшие радость сближения. И тут Игорь видит: здесь же, в комнате, на раскладушке лежит, укрывшись, Арина и с тоской, со слезами смотрит в их сторону. У Игоря сжалось сердце, но он боится, что жена заметит его интерес к Арине. Вдруг Зоя приподымается, машет Арине рукой, зовет: иди, иди к нам, не бойся! Та встала, тоже обнаженная, прикрывая руками груди с нежными совсем детскими сосками и пуховый треугольничек внизу живота, скользнула в ним под одеяло, прижалась к Игорю, затомила горячим телом...