Страница 159 из 179
— Откуда вам это известно?— тихо спросил Сталин.
— От Орлова, начальника Морских сил РККА.
— Но ведь Орлова расстреляли в тридцать восьмом!— недовольно буркнул Сталин.
— Ему доложил начальник контрразведки Северного флота, погибший в сорок третьем.
— М-да…— произнёс Сталин после долгой паузы.— Судя по всему, это тот самый редкий случай, когда англичане сообщают нам правду.
И снова воцарилась тишина, где самым громким звуком было касание шахматной доски фланелевым донышком чёрной ладьи, которую Сталин приподнял, словно намереваясь сделать ход, однако тотчас же вернул на прежнее место.
Я понял, что начинаю сходить с ума от этого разговора.
— Прошу прощения,— не выдержав, обратился я сразу к обоим,— но что всё-таки происходит здесь? Как человек, расстрелянный в тридцать восьмом, может общаться с другим, погибшим в сорок третьем? И где мы находимся?
— Уж точно не на вашем свете,— усмехнулся Тухачевский, и по его лицу сразу же пробежала горькая гримаса.
Я догадывался, что запрошенный мной ответ будет примерно об этом самом, однако прямота, с которой он был произнесён, буквально меня раздавила.
— То есть мы все умерли - и встретились по ту сторону бытия?— единственное, что смог я выдавить из себя с превеликом трудом.
— Мы - умерли, а вот вы - пока нет,— равнодушно зевнув, ответил Сталин.— А что касается бытия… Вопрос бытия и нашего пребывания в нём, конечно,- ключевой в философии, так что вам, молодой человек, вероятно ещё представится возможность сказать в науке своё слово. Я вот, например, долгое время полагал, что бытие - это то, что человек в момент своей смерти оставляет навсегда, однако теперь, как видите, должен признаться, что был немного неправ. Ведь если это всё,— здесь он широко провёл рукой по воздуху, очерчивая впереди себя размашистый полукруг,— не есть бытие, то отчего тогда в этом небытии мы с маршалом Тухачевским застряли на непозволительно долгой срок?
— Я не знаю,— механически ответил я,— как, наверное, об этом не знает никто из людей, не познавших смерть. Единственная здесь зацепка - это религиозное представление о загробной жизни, в которой совершается воздаяние за прижизненные дела и поступки.
Сталин усмехнулся.
— Я ведь вот тоже точно так думал и ожидал после своей смерти чего угодно, от райских кущей до самых свирепых адских мук… А вот видите, что вышло - застрял между землёй и небом на пару с маршалом. Сидим вдвоём в парадной гостиной советской акционерной внешнеторговой компании “Динамо” и выясняем, действительно ли маршал участвовал в военном заговоре и готовил военный переворот, или же чекисты меня накрутили или даже умышленно ввели в заблуждение.
— И ваша шахматная партия с этим тоже как-то связана?— озвучил я неожиданно озарившую меня мысль.
— Разумеется,— с охотой откликнулся Тухачевский, при этом его голос, как показалось, стал звучать более естественно.— Товарищ Сталин считает, что если б не эта шахматная доска, то я бы давно схватил его за грудки, хотя это совершенно не так. Моим главным и самым горячим желанием является намерение как можно скорее отправиться туда, куда отправляются все, покидающие земной мир, и там, в тишине, дожидаться высшего суда.
— Но что же мешает вам это сделать?— воскликнул я.— Вы же были расстреляны!
— Да, расстрелян. Но поскольку я умер со словами “Да здравствует Сталин!”, то образовалась неразрешимая коллизия. Дело, по которому я был обвинён, пестрит нестыковками, свидетельствующими о том, что состряпали его наспех. Однако почва, на которой всходили обвинения в мой адрес, была подготовлена и удобрена давно, причём участвовали в этом самые различные люди. Вот мы и сделались на пару с товарищем Сталиным заложниками чужих ошибок и вынуждены теперь искать истину.
— Вас обвиняли в военном заговоре,— аккуратно произнёс я,— а в этот заговор не очень-то верили даже в тридцать седьмом. Во-первых, вас могли просто оболгать завистники. Во-вторых, деятельность по-настоящему недовольных могла иметь место где-нибудь внизу - например, я слышал от отца про нехорошие настроения в западных военных округах,- при этом негодяи могли мечтать увидеть вас на месте товарища Сталина, не поставив о том в известность. В-третьих - в-третьих я собрал бы все обвинения и посмотрел, насколько они дружат с фактами.
Тухачевский внимательно взглянул на меня своими болезненно-выпученными глазами.
— Вот мы и пытаемся разобраться. Каждый шахматный ход - это безусловный и точный довод с его или с моей стороны. Я ходил первым, заявив, что моя опала явилась результатом элементарного выбора между мной и Ворошиловым, поскольку во главе Красной Армии мог находиться лишь кто-то один из нас. Товарищ Сталин сделал ответный ход, указав на то, что ещё в двадцатые годы в ходе многочисленных расследований ОГПУ моё имя упоминалось в качестве “красного Бонапарта” и “столбового дворянина на службе у большевиков”, якобы способного “возглавить эмиграцию”. С моим именем действительно накручено и напутано до невозможности: в одних случаях меня считают националистом и монархистом, в других - прирождённым западником, зачем-то приписывая мне польские корни, хотя всем известно, что мои предки по отцовской линии безвылазно проживают в России с XVI века, а мать - обычная крестьянка… Я ответил, что все подобные домыслы - ничто иное, как легендированные “затравки”, выдуманные Артузовым и Стырне, чтобы провоцировать и обманом заманивать в СССР белых офицеров и эмигрантов через предательские операции [А.Х.Артузов (1891-1938) и В.А.Стырне (1887-1938) - высокопоставленные руководители ВЧК-ОГПУ, в двадцатые годы возглавлявшие широкомасштабные контрразведывательные операции “Трест” и “Синдикат”, нацеленные на выявление и разгром антисоветского подполья. Опора на провокацию, искусственно расширяющую круг “врагов”, как на основной метод оперативной работы в рамках данных операций оценивается крайне неоднозначно]. Тем более что когда офицеры подолгу не приезжали, то эти с позволения сказать чекисты переключались богатых нэпманов. Поверьте, там сплошной обман на обмане, нельзя верить ни единому слову!
Я решил дать понять Тухачевскому, что нахожусь в курсе подобных операций и даже наслышан об одной из них более чем подробно - имея в виду, конечно же, историю с несчастным Кубенским, чьим именем, как приманкой, недобросовестные чекисты пользовались для розыска и ареста людей, причастных к злополучным царским депозитам или даже просто наслышанных о них.
— Да, все эти операции - злонамеренный обман, который не может быть оправдан никакой высокой целью,— согласился я.— Те, кто их придумывал и воплощал, научили тысячи людей измышлять для других несуществующие грехи и напрочь уничтожили в их сознании презумпцию доверия. Очень скоро вся эта зараза вырвалась за пределы своих лабораторий, и в конце тридцатых едва не погубила страну целиком.
— Ви хорошо говорите, товарищ Гурилёв,— услышал я в ответ голос Сталина. От разыгравшегося волнения он вновь сорвался на кавказский акцент.— Но ви как историк не можете не знать, что организатор всего этого безобразия и по прошлой жизни несостоявшийся театральный актёр Артузов понёс справедливое наказание и давно расстрелян. Мы давно не верим тем обвинениям ни на йоту. Вот почему я не принял этого хода маршала. Маршал неправ, поскольку главным обвинением против него явилось задокументированное сотрудничество с высшим командованием германского вермахта. Маршал ничего не может на это ответить, и поэтому наш диалог с ним остановился.
— Но ведь это же просто смешно,— с нескрываемой обидой отозвался Тухачевский,— из эпизодичной и открытой для органов служебной переписки Наркомата обороны с руководством вермахта лепить чёрт знает что!
В глазах Сталина блеснул чёрный огонь недоверия.
— Для вас, маршал, это, может быть,- чёрт знает что, а вот для меня - рубежное обвинение в ваш адрес! Я понимаю, что оно не окончательное, иначе бы наша с вами шахматная партия давно завершилась и мы разошлись отсюда, кому куда надлежит. Но с другой стороны, согласитесь, это обвинение воздвигнуто не на пустом месте, иначе бы следующий ход был за вами.