Братья

Вокруг смеялись, паясничали, плясали и хохотали десятки других масок — обезьян, клоунов, причудливых носов любой формы и цвета, темных кругов вместо глаз, загадочных вуалей, спадающих до подбородка, фальшивых бород и усов, окрашенных кровью клыков, рогов на лбу и затылке, огромных париков, похожих на снопы соломы, шляп размером с журавлиное гнездо, чертей, свиней, лошадей, собак и среди них две волчьи маски, тесно сошедшиеся друг с другом, будто для любовной игры. Миллисента что-то сказала, и они вдвоем стали выбираться из толчеи. Михаил еле поспевал следом. Те — впереди не замечали его. Герцогиня держала своего спутника за руку, а он тянул ее к себе, пытаясь увлечь в одну из стоящих рядами гондол. Михаил подобрался совсем близко. Но герцогиня освободилась от настойчивых объятий и указала вглубь улицы. Она звала следовать за ней. Михаил показалось, что волк хочет столкнуть свою спутницу в воду. Пьяным голосом, прикрыв лицо плащем, он затянул песню. Волк отпрянул, и они пошли дальше. За поворотом очутились на задворках дома герцогини. Отсюда дом был неузнаваем. Миллисента остановилась на пороге, взяла незнакомца за руку и увлекла вглубь. Она манила любовным свиданием. Немного выждав, Михаил пошел следом. Впереди слышны были шаги. Они зашли в комнату, Михаил остался за порогом. Волк потянулся, пытаясь сорвать маску с лица Миллисенты, та отстранилась, будто играя, подожди, жарко, открыла окно и взяла колокольчик. Стражник пробежал в комнату мимо отпрянувшего в сторону Михаила. И следом вошла Мати. Волк метнулся к стене, ближе к окну.

— Альберт. — Закричала Мати. — Это он.

— Сними маску. — Приказала герцогиня. — Карнавал закончился.

Еще не понимая, чем грозит ему западня, человек открыл лицо.

Вольпик — один из тех, кто обнаружил Альберта. Взгляд его метался. Он увидел Михаила, и все понял.

— Это ты убил Альберта. — Сказала Миллисента. — Говори. Это ты. Ты заманил его и убил.

Вместо ответа Вольпик еще раз обвел взглядом комнату, ища спасения, вскочил на подоконник и, не раздумывая, прыгнул. Глухо плеснула вода. Герцогиня выглянула и, не давая никому подойти, закрыла окно.

— Все могут уйти. — Объявила она. — А ты останься.

— Я не стала останавливать его. — Сказала она Михаилу. — Чтобы ничего не объяснять. Открыв окно, я подсказала ему путь.

— И он ушел.

— Я гляжу в это окно каждый день. Год назад, как мне рассказали, вода стала подмывать стены, и это место завалили камнем. Они чуть заметны под водой. Потому здесь нет лодок. Когда я выглянула, тело еще было там. Мне не нужно проявлять излишнее любопытство.

— Ты все рассчитала. — Михаил замер.

— Да. — Миллисента пожала плечами. — Мне нужно быть расчетливой. Оставаясь женщиной. А карнавал, действительно, закончился. Погода наладилась, и корабли стоят, готовые тронуться в путь. Пора.

Карина

Испытания лишь укрепили мою веру в Господа. Никогда я не позволяла ни слезам, ни отчаянию заглушить Его голос. Он давал мне терпение и надежду. Превратности судьбы и страх перед неизвестностью не смогли поставить меня на колени, а смирение помогло сохранить веру в Его заступничество. Хоть были минуты, когда Дьявол подступал совсем близко. Пока время не заглушило память, я решила перевести на язык письма то, что кажется почти невероятным для устного рассказа. Прочтя, недоверчивый усомнится еще более. Но не для таких я описываю события прошлых лет, которые вижу так ясно, как если бы они случились вчера. Кажется, как много отпущено за жизнь одного человека. Я не хочу развлекать людей равнодушных и черствых. Страдания, как и сочувствие, отпущены каждому своей мерой. Алчные, ненасытные желания, за которыми я вижу страсть к недостойному самоутверждению, и противные этому заботы о спасении для вечной жизни, все они перетекают в сосуде нашей души, подобно песку в часах. Каждая такая песчинка — след исчезающего времени, достойного размышления о цене наших приобретений и наших потерь. Когда я представляю себе глаза, которые будут просматривать эти страницы, пробегать по описанию моей судьбы, я не могу сказать, что отношусь к будущему читателю с безразличием. Я ищу в нем сопереживания и даже оправдания, которое не могу дать себе сама, потому что (и я не боюсь в этом признаться) более всего страшусь Страшного Суда. Уповая на Его милосердие, сама я стараюсь судить себя примерно и строго. Звездочеты утверждают, что есть линия судьбы, записанная в небесах и зависящая от расположения светил при рождении. Но есть, как я убедилась, и линия предназначения, указанная Высшей волей. Внешние обстоятельства в ней — всего лишь знаки, диктующие время и место выбора, а несчастья и испытания — вехи, позволяющие зрячему найти путь. Многое из того, что я описываю, я чувствую более, чем могу объяснить с достаточной степенью убедительности. Здесь следует употребить определение, которое латиняне называют словом юститиа. Оно означает, что любому событию следует давать ту оценку, которое оно заслуживает, и помнить, что нет на свете ничего более достойного, чем любовь к Богу. Живи с ней, молись, не пытайся загадывать, и Он явит свою волю. Так бы я ответила на главный вопрос.

Прожив столько лет на родине моего мужа, могла ли я думать, что вновь увижу родной Иерусалим и множество других городов, лежащих, как острова в море, на пути к нему. Теперь же, преодолев немыслимые расстояния, побывав в странах, которые в детстве давали пищу воображению, преодолев в обе стороны море, которое разделяет народы, я так отчетливо ощущаю участие Всевышнего в моей судьбе, как движение руки, которая переставляет на доске шахматные фигуры. Это знание дает мне мужество.

Я выросла в семье армянского купца, владевшего торговым домом в Иерусалиме. Тогда этот город был под властью мусульман. Хотя они ограничивали нас мелочными запретами, но никогда не ущемляли в делах и тем выигрывали, в сравнении с нашими единоверцами. Прискорбно, но это так. Наша жизнь изменилась, когда христианское войско подошло к Иерусалиму. Мы не знали, радоваться или предаваться печали. Мусульмане потребовали, чтобы христиане носили на шее каменные кресты — символ смирения, многих изгнали из города, а остальных заставляли трудиться на унизительных работах. Потому отец велел нам не выходить из дома и постоянно держал ворота запертыми. Мусульмане не столь любопытны, чтобы лезть в закрытые дома. Сравнивая их порядки с тем, что мне пришлось вскоре пережить, я не могу не признать их вполне терпимыми. Отца они заставили помогать, ум и достоинство сделали его имя известным. Возвращаясь домой, он рассказывал нам, что франки упорно готовятся к штурму и положение города становится все опаснее. Впрочем, отец считал, что мусульмане должны выстоять. Сил у них не намного меньше, чем у франков, а стены города сами по себе служат хорошей защитой. Первый день приступа подтвердил его предсказание. Всем нам отец велел спрятаться в старом складе, который использовали для хранения масла и вина. Вечером, когда поднялись наверх, узнали, что город устоял, а силы нападающих на исходе. Потому на следующий день мы были менее осторожны. Небо над городом было сплошь закрыто облаком из горящей смолы и нефти, которыми мусульмане обильно поливали несчастных франков. Тогда внутри этого облака я отчетливо разглядела черного ангела, который грозил своим мечом. Еще ранее я часто видела такие знаки. Особенно эта склонность усилилась после смерти моего первого мужа. Он скончался от лихорадки спустя всего два месяца после нашей свадьбы. Среди домашних лишь моя служанка Зира понимала эту сторону моей души. Сама она из Египта, мой отец подобрал ее совсем девочкой. Зира предана мне и полна всяких предрассудков, хотя выросла в христианской семье. Она принесла в наш дом кошку. Зира, как все ее соплеменники, осталась язычницей и свято верит, что кошка приносит в дом счастье. С предрассудками трудно спорить, сомнения лишь усиливают их. В тот день кошка вырвалась у меня прямо с рук и выскочила со двора. Я сочла своим долгом отыскать ее, оказалась на улице, где была захвачена злодеем. О том, что случилось дальше, я и теперь не могу вспоминать без дрожи. Если бы не мой будущий муж Раймунд, мы бы погибли оба — мой брат и я.