Маленькая книга жизни и смерти

Всё, что нужно, чтобы освободить меня от этих мучений, — это простая правдивость, смирение перед данным, вопиюще очевидным. (Как только я принял себя как Кутуб, или Неподвижный Центр вращающегося мира, и совсем привык к себе такому, я нахожу удивительным, что мне удавалось закрывать глаза на свою абсолютную неподвижность хотя бы на мгновение.) Стоит только посмотреть, только осмелиться вернуться к своим чувствам, и я вынужден признать с Уоллесом Стивенсом (в его стихотворении «Скала»), что «иллюзия думать, что мы были живы». Затем я могу продолжить и обнаружить со Стивеном Левином (в его трогательной и ценной книге «Кто умирает?»), что «когда мы осознаём, что мы уже мертвы, наши приоритеты меняются, наши сердца раскрываются». Недвижимость, приветствуемая здесь, есть Смерть, которая приводит мир к жизни и любви.

«Представление о том, что я мёртв и не подаю никаких признаков жизни, заходит слишком далеко, это больше, чем я могу принять, — можете вы возразить. — Это оскорбляет меня, и здравый смысл тоже!»

Вполне может оказаться, что здравый Смысл не так уж обидится, отвечаю я. Если здесь есть проблема, она скорее в том; что человеку не хватает здравого смысла и что он при этом слишком изобретателен и слишком изощрён.

В начале всего этот исследования я указывал на самый неизбежный из несомненных фактов — факт здравого смысла, что вы и я стоим в ряд в камере смертников в ожидании исполнения смертного приговора. Только три незначительные детали — первое, каким способом этот coup de grace[26] будет нанесён; второе, точная дата и время; третье, как и в каком настроении человек будет умирать, — только эти детали пока остаются неизвестными.

И теперь, гораздо позднее в этом исследовании, я обнаруживаю, что настойчиво задаю вопрос: неизвестны ли они? И ещё более настойчиво отвечаю: если да, это мой выбор. Это зависит от меня. Я понимаю, что могу ответить на все три вопроса прямо сейчас.

Возьмём для начала всевозможные многочисленные способы смертной казни. Ни один из них не является таким внезапным и надёжным, таким драматически окончательным, как топор палача, или гильотина. Что может быть более безжалостно и удручающе самоочевидным, чем тот факт, что потерять свою голову значит потерять свою жизнь. Более того, ведь это здравый смысл.

Ещё эксперимент. Я вытягиваю ноги, смотрю вниз — и принимаю то, что получаю:

И я размышляю о том, что Обезглавленные находятся в полной безопасности. Никому нельзя отрубить голову дважды. Обезглавленные никогда не умирают. Это так просто, так разумно, так важно.

Что касается даты и времени моей казни, разве я только что не определил их как именно сейчас? А как я буду умирать — что такое чувствовать смерть, в каком душевном состоянии находится человек в это время? Что ж, это должны сказать вы и я, сейчас.

И разве не будет чудесным завершением этого упражнения, в согласии со здравым смыслом, обнаружение того, что потерять свою голову значит найти своё сердце? На самом деле, слишком долго я был упрям, во всём руководствовался головой, был так холодно и расчётливо хитроумен, что не давал шансов своему от природы тёплому сердцу. Ну и что же происходит, когда я «живу жизнью без головы»? Необходимо отметить (очень нужное) увеличение количества нежности.

«Всё это делает недействительным один основополагающий факт, — почти слышу, как вы говорите, — тот факт, что у меня всё ещё есть голова здесь, на этих плечах. Я могу пощупать её. Да, я касаюсь этой штуки пальцами прямо сейчас!»

Другими словами (отвечаю я), вы говорите, как человеческое существо, и, соответственно, вы являетесь человеческим существом. А человеческие существа уверены, что у них, всех без исключения, есть головы, — настолько уверены, что им никогда не приходит в голову сомневаться в этом. У МЕНЯ ЕСТЬ ГОЛОВА — действительно, это положение такое фундаментальное для человеческого существования, такое «очевидное», так воспринимается как должное, что (почти) никто не помышляет о том, чтобы его упоминать, не говоря уже о том, чтобы ставить его под вопрос, — в результате чего эта идея остаётся далеко на заднем плане сознания. Люди убеждены, что у них есть головы всё время, и бессмысленно об этом говорить: в то время как, поскольку они не ходят, не едят, не спят и не умирают всё время, им действительно нужно говорить «я иду, я ем» и так далее, как того требует ситуация, — в результате чего эти действия выходят на передний план сознания. Всё равно, это предположение — «я не исключителен, у меня есть голова здесь, так же как у них там» — относится к той же самой разновидности бессмыслицы, что и предположение, что мои приёмы пищи, ходьба, сон и умирание точно такие же, как я вижу у вас. Фактически, оно лежит в основе бесчисленных примеров подавления своего Первого Лица, приравнивания своего опыта этого Первого Лица к своему опыту тех вторых и третьих лиц. Это и есть «первородный грех», «изгнание из Рая», типичная человеческая ошибка, фатальное притворство (или, если хотите, великий квантовый скачок, проявление гениального воображения, блистательное изобретение), на котором всё это основано. У МЕНЯ ЕСТЬ ГОЛОВА — отнюдь не пустяковое утверждение. Прямо выраженное или подразумеваемое, оно меняет всё дело. Оно равносильно словам Я — ЧЕЛОВЕК. Что равносильно признанию того, что Я УМРУ, И ЭТО БУДЕТ КОНЕЦ МЕНЯ. У всех, кто выстроен в ряд в камере смертников в ожидании исполнения смертного приговора, есть головы на плечах.

Вопрос в следующем: такой ли я? Это моё переживание или только воображение? Являюсь ли я одним из приговорённых? Давайте посмотрим. Приглашаю вас — с уважением, но настойчиво — присоединиться ко мне в следующем эксперименте:

Осторожно обращаясь со словами, я начинаю с того, чтобы решить, что такое голова. Мой словарь определяет её как «верхнюю или переднюю часть тела, содержащую череп, мозг, лицо, рот, уши и т. д.» (Могу я считать, что вы принимаете это определение?) И теперь, начав с нуля и подойдя к вопросу без предубеждения, я должен определить, есть ли у меня такая штука — или нечто ей подобное — в верхней части этого тела.

Я хватаюсь за свои уши… Уже неправильно! Это безответственная болтовня, достойная сожаления. Какие уши? Позвольте мне начать ещё раз:

У меня появляется тактильное ощущение, которое я связываю с представлением о правом ухе, и ещё одно, которое я связываю с представлением о левом ухе. Основываясь на фактах в данный момент, как далеко они друг от друга? Я с удивлением обнаруживаю, что могу определить расстояние между ними как огромное, подобно расстоянию между востоком и западом; или как отсутствие всякого расстояния, и тогда они сливаются в одно ощущение; или как некую ограниченную величину между этими крайностями. И что, опять же основываясь на фактах в данный момент, наполняет этот странно растяжимый промежуток? Я обнаруживаю, что могу определить его содержимое как достаточно пустое пространство, или ещё как эту весьма сложную сцену, этот широкий-широкий мир, который обращён ко мне, то есть к моему «лицу», сейчас. И я в этом вполне уверен: когда бы я ни обратил внимание, то, что я нахожу прямо здесь, между моими «ушами» и на моих плечах, в высшей степени отличается от того, что мой словарь называет головой. И для проверки я провожу другие сходные эксперименты — такие как исследование промежутка между этим «ощущением касания пальцами верхней части моей головы» и этим «ощущением касания пальцами моего подбородка» — co сходными результатами. Я искренне пытаюсь, пытаюсь и ещё раз пытаюсь вернуть свою «голову до отсечения» назад на эти плечи (это, конечно, тоже бессмысленная болтовня) — и каждый раз безуспешно. Фактически, я вынужден придумать слово: я не обезглавлен, я никогда не был оглавлён!

Достаточно о моих открытиях. Каковы ваши? Пожалуйста, попробуйте провести эти же самые эксперименты ещё раз и, заботясь о том, чтобы ваши слова соответствовали вашим переживаниям, точно сформулируйте для себя, что вы обнаружили. И, оглядываясь вокруг на тех людей (включая того в вашем зеркале), решите, удалось ли вам найти или создать на своих плечах предмет, нечто, ящик, котелок, фрикадельку, черенок, хоть какую-нибудь собственную базу, которая начнёт соответствовать тем непрозрачным, твёрдым, разноцветным, трёхмерным, волосатым сферам, в которых «всё сразу в одном флаконе» и которые венчают каждое из тех тел. И, наконец, проделав работу по созданию головы наилучшим образом, скажите, поселились ли вы на новом месте и готовы ли вы рассказать миру, как там живётся.

26

Завершающий смертельный удар (фр.). — Прим. перев.