Рука птицелова

- Значит и нам пора ужинать, - заключил Антон.

- Все, Сереге гаплык, - радостно сообщил Антону Димка Ступак, появившись вечером в казарме. Луженков завел на него дело. Статья... сто чего-то там прим. Пять лет накручивать будет. Тебя на двенадцать два нуля для дачи свидетельских показаний вызывает.

- Через тебя, что ли, вызывает? И чему ты так радуешься? И вообще, я завтра в караул заступаю.

- Что ты на меня кидаешься? Крайнего нашел? Я тебя по дружбе предупредил. Завтра тебе ротный то же скажет. Думаешь, лапа есть, так... Слушай, - Ступак снова радостно оскалился, - ты только мне скажи. Я могила...

- Где сейчас Царенко? - перебил Антон монолог прокурорского секретаря.

- А где ему быть? На губе.

- На нашей?

- Как положено. Ты его завтра охранять будешь. Вот хохма! - Ступак довольно заржал, оценив ситуацию, - ладно, успехов тебе в ратном деле. Я мыться пошел. Только зря ты про лапу свою молчишь, может с дядькой моим знакомы. Москва ведь круглая.

Утром его вызвал Бобров.

- Байкалов, бля, - сказал он, багровея лицом, - твой взвод сегодня в наряд идет. В караул заступаете.

- Знаю, товарищ майор.

- Некого с ними отправить, кроме тебя. Один под следствием сидит. Кузь, бля, в санчасть сбежал. Ангина, говорит.

- А зачем кого-то с моим взводом отправлять?

- А затем, бля, что дружок твой и подельник, - майор выдвинул ящик стола и с грохотом его захлопнул, - сидит сейчас на губе, бля. Камера номер пять. Понял?

- Хорошая камера. Теплая.

- Специалист. Вот и оставался бы... Ладно. Садись. Бумагу писать будешь. Пиши. Пишешь? Командиру второй роты, в/ч номер... написал? Майору Боброву В. Б. Дальше пиши. Расписка. Нет, бля. Обязательство. Нет... Хер с ним, пусть обязательство. Я, младший сержант Байкалов, заступая в караул, обязуюсь младшего сержанта Царенко, находящегося под следствием и содержащегося в камере номер пять гауптвахты... как тут сказать, бля... что в город ты его не выпустишь?

- Товарищ майор, я ж не идиот.

- Я идиот! Я идиот, и мне надо задницу от твоих фокусов хоть чем-то прикрыть. Скажешь ему: "Иди, Серега, домой позвони. Маме на свою тяжелую жизнь пожалуйся." - А он и пойдет. А я... Пиши: ...охранять в полном соответствии с требованиями Устава гарнизонной и караульной службы. Написал?

- Написал.

- Все без толку. Ладно. Подписывай и давай сюда. И вот что, тебя полковник Луженков вызывает. На двенадцать ноль-ноль. Городским транспортом поедешь. Вот увольнительная. Уходишь после развода, к трем часам чтоб был в части. Все. Иди, чтоб я тебя не видел.

- Радоваться пока нечему, - двадцатью минутами позже объяснял Антону ситуацию особист. - Надо быть предельно осторожным сегодня. Искусный мастер не оставляет следов. Не помнишь, кто сказал? Никто не помнит. Я неплохо знаю Луженкова, и если ты на допросе сболтнешь что-то лишнее, а ты можешь - я уже понял, он снова на дыбы встанет. Мы же кусок изо рта у него вытаскиваем, законную добычу. Он забудет обо всех договоренностях и так может понести, что никто не удержит. На тебя, сержант, два генерала наших сегодня работают. Чтоб знал. И учти, работают не за так. Я взял это дело на себя и мне по нему отчитываться. Теперь слушай: мне срочно нужна информация на солдата из твоей роты. Срочно, потому что через неделю-другую его тут не будет, и им займутся другие. Наша задача разработать его за это время. Срок небольшой, но достаточный. Будет результат, - считай, твое дело выиграно, не будет... не маленький, сам понимаешь. Понял меня, - не спросил, а подвел черту в разговоре Матвейчук. - Теперь запоминай: фамилия солдата - Стрельцов...

По возвращении от прокурора Антон должен был зайти к особисту. Вместо этого он отправился в баню и долго стоял под горячим душем, закрыв глаза. Он ощущал себя огромным валуном где-нибудь в австралийской пустыне. Он раскалился на солнце и бесконечно устал. Миллионы лет он был валуном, утомленным своей массой. Он знал только солнце и песок, и редкие дожди, приносившие наслаждение. Он, как никто, знал ничтожную цену жизни, окружавшей его. Бессмысленной, бесполезной, такой непрочной и короткой. Огромный безмолвный неподвижный камень, не имеющий формы и цвета.

Дежурным по части заступал малознакомый капитан из роты обслуживания. Его не касались проблемы учебной роты, он лишь удивленно поднял брови, глядя на список арестованных - сержант ваш, что ли, сидит?

- Наш, - подтвердил взводный, он же начальник караула.

- У-гум, - промычал новый дежурный, - и генерал еще сидит. Смотрите, чтоб генерал не сбежал.

- Он лет двадцать, как бегать разучился, - ухмыльнулся взводный.

- Случаи разные бывают, - дежурный спешил закончить развод, вечерний мороз доставал его сквозь теплое нижнее белье. - Зайду к вам ночью чаю попить.

Развод, как и положено, закончился торжественным маршем.

Приняв караулку и отправив двоих за ужином, Антон устроился в тепле комнаты начальника караула. Напротив тускло светились окна гауптвахты.

- Вспоминаешь, как с той стороны смотрелось? - усмехнулся взводный.

- Что тут вспоминать? Не забыл еще.

В дверь постучал выводной.

- Товарищ сержант, вас арестованный требует.

"Началось", - с тоской подумал Антон.

Царенко было трудно узнать. Лицо его почернело и налилось злостью. За два неполных дня он постарел лет на десять. Сеть мелких морщин собралась под глазами.

- Отмазался? - ко всему у него пропал голос. - Отмазался, сука. А меня кинул? - просипел Царенко, когда Антон вошел в камеру.

- Ты что, простыл? - Антон представить себе не мог, о чем и, главное, как говорить с Сергеем.

- Как ты отмазался?! - для того другой темы не существовало. - Как?!!

- Никак. Ты же знаешь, у меня тут никого нет.

- Врешь, сука. Ты отмазался! Отмажь и меня!!!

- Что тебе сказал Луженков сегодня?

- Твои показания давал читать.

Разговора с прокурором Антон не помнил. Он не помнил ничего с того момента, как вошел в кабинет Луженкова, и до того, как вышел из бани. Он просто обнаружил себя идущим в роту из бани. Как он попал в часть, что происходило в кабинете прокурора, что он говорил, что подписывал, как...? Антон ничего не помнил. Следовало бы спросить у Сергея, но Антон не мог.

- Ладно, - Антон собрался уходить, - чего тебе на ужин забросить?

- Слушай сюда. - Царенко, казалось, успокоился. - Ты должен меня отмазать. Это ты виноват, что мы влетели. Ты отмазался, отмажь и меня. Если меня посадят...

Антон вышел в коридор гауптвахты и закрыл за собой дверь камеры. В соседней по-стариковски тяжело кашлял генерал.

В прежние времена вечер и первая половина ночи были любимым его временем в карауле. Взводный приносил с собой свежие "Московские новости" и "Огонек", которые вдруг стало возможно читать без скуки, и погружался в них, отзываясь разве что на звонки с постов, сообщавшие о приближении дежурного по части или проверяющего. Сам же Антон либо тоже читал что-то, либо писал, устроившись за пультом связи. Всегда был горячий кофе, сухой аромат которого приятно контрастировал со спертым кисловатым воздухом караулки. Иногда они играли в шахматы или раскручивали огоньковские кроссворды. В разгадывании кроссвордов взводный был виртуозен.

- Восемнадцать стоя, - увлекаясь, почти кричал он, - "Река в Средней Азии". Отложили. Пять лежа. "Популярный русский поэт XVIII-XIX веков. Державин. Буква "В" - пятая в этой узбекской реке. Зеравшан.

Антон давился смехом, наблюдая его упражнения. Раз капитан чуть не сошел с ума - в редакции спутали сетку кроссворда и задание. Из разных номеров взяли. И то он заполнил половину.

На ужин Царенко отправили грузинских разносолов. Было у Антона заведено набирать в караул побольше магазинной, а еще лучше домашней еды. Ночи долгие, погрызть всегда чего-то хочется. Но в этот раз делал он все механически, по привычке. Чувствовал себя паршиво, а на еду смотреть не мог вовсе. Весь вечер просидел в оцепенении, упершись взглядом в ночное окно. Иногда выходил на плац и в тишине морозной ночи ходил вдоль караулки, не зная, куда себя деть. За забором понемногу гасли окна в очаковских домах.