Страница 63 из 70
Ах, какая сказка на сон грядущий! Она сидела на краешке моей постели и читала, сперва нерешительно, будто стараясь внушить мне, что это скучно, непонятно и чересчур перегружено трудными словами, но, поскольку я никогда не выказывал признаков усталости, ей оставалось продолжать чтение, до конца.
…Но теперь сокрушает мне сердце
Тяжкой своею судьбой Одиссей хитроумный;
давно он
Страждет, в разлуке с своими, на острове,
волнообъятом
Пупе широкого моря лесистом…
[85]
Тут ее глаза наполнялись слезами, и мы держали друг друга за руки, меж тем как светлоокая богиня Афина легко, словно ветер, скользила над водами и беспредельной землею.
Бурно с вершины Олимпа в Итаку шагнула
богиня.
Там на дворе, у порога дверей Одиссеева дома
Стала она с медноострым копьем, облеченная
в образ
Гостя, тафийцев властителя, Ментеса;
собранных вместе
Всех женихов, многобуйных мужей, там богиня
узрела;
В кости играя, сидели они перед входом на кожах
Ими убитых быков; а глашатаи, стол учреждая,
Вместе с рабами проворными бегали: те наливали
Воду с вином в пировые кратеры; а те, ноздреватой
Губкой омывши столы, их сдвигали и, разного
мяса
Много нарезав, его разносили. Богиню Афину
Прежде других Телемах богоравный увидел.
Прискорбен
Сердцем, в кругу женихов он сидел, об одном
помышляя:
Где благородный отец и как, возвратяся в отчизну,
Хищников он по всему своему разгоняет жилищу,
Власть восприимет и будет опять у себя
господином.
В мыслях таких с женихами сидя, он увидел Афину;
Тотчас он встал и ко входу поспешно пошел,
негодуя
В сердце, что странник был ждать принужден
за порогом; приближась,
Взял он за правую руку пришельца, копье его
принял,
Голос потом свой возвысил и бросил крылатое
слово:
«Радуйся, странник; войди к нам, радушно тебя
угостим мы;
нужду ж свою нам объявишь, насытившись
нашею пищей».
[86]
С какою же вестью явилась светлоокая богиня: Сиднер жив. Он на пути к дому, и она сказала, что я очень с ним сходен, а я, через Телемаха, рассудительного сына, отвечал:
Все расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину
ведать.
Мать уверяет, что сын я ему, но сам я не знаю
Ведать о том, кто отец наш, наверное, нам
невозможно.
Лучше б, однако, желал я, чтоб мне не такой
злополучный
Муж был отцом; во владеньях своих он до старости б
поздней
Дожил. Но если уж ты вопрошаешь, то он,
из живущих
Самый несчастливый ныне, отец мне, как думают
люди.
[87]
Обои у меня в комнате были с оранжево-красным узором, и когда мама, уходя, оставляла дверь приоткрытой, так что на пол падала полоска света и я мог слышать, как она в гостиной садилась в кресло (что она там делала, я так и не узнал; если я иной раз вставал пописать и видел ее, она сидела совершенно неподвижно, не читала и не вышивала), — так вот, когда она уходила, эти обои превращались в карту островов, проливов, морей. Там сражался Сиднер, который, возможно, был моим отцом, на сей счет мама согласно кивала, но как бы не придавая этому значения, а ведь если это правда, выходит, он — дар, и надо ждать его, когда бури утихнут. И если он — мой отец, тогда мама — моя мать, а если Сиднер — Одиссей, то Фанни — Пенелопа, и я засыпал,
«про себя размышляя о многом»
[88]
.
_____________
— Где же все твои женихи, мама?
Я сидел в своем кресле у чайного столика, этакий сгусток любопытства средь тихих сумерек, из открытого окна доносился шорох грабель — сосед широкими мерными взмахами чистил свою дорожку, потом зазвонили воскресные колокола. Мама поправила штору, стерла пыль с подоконника, вытрясла за окно пыльную тряпку, переставила на рояль букет фрезий, которые напоминают о себе нежным ароматом только в тишине, в размышлениях о минувшем и в ожидании, там она остановилась и взглянула на меня.
— О-о! Как ты можешь такое думать.
Я не понимал, как она может такое говорить. У настоящей Пенелопы должно быть множество женихов, буянящих в прихожей и в комнатах, здесь же всегда было пусто. До известной степени она увела меня в тот мир, где все занимает свое место, делается зримым, упорядоченным и обязательно придет к завершению, как только вернется Сиднер. Я был Телемахом, был сопричастен и конечно же стану Сиднеру помощником в последней битве. Но для начала битва должна состояться. И вот теперь Фанни рвала тонкую паутину мыслей, которой оплела меня, потому что черпала свои мысли из взрослого мира фальшивой добропорядочности и необъяснимо запретных пороков, для меня еще недоступного.