Страница 96 из 100
— Я — гангстер, — улыбнувшись, сказал он, но глаза его все еще были холодны и внимательны. Все же она уверилась, что он и есть Джимми.
— А кто тот, второй, в чей зад вцепился Мани? — спросила она.
— То был Джо по прозвищу Марихуана, — ответил Джо.
— Тоже гангстер? — спросила она.
— Еще какой, — заметил он.
— Класс! — сказала Эльзи и спросила, много ли гангстеров в пансионате.
— Много, — ответил он, и Эльзи полюбопытствовала, все ли они из Америки.
Он кивнул.
— Не слабо, — протянула Эльзи.
Они помолчали. Галка, кружа над ними, подлетела поближе и вновь скрылась. Эльзи спросила, много ли людей он прикончил, и, когда он вновь кивнул, сказала:
— Круто. Солнце село.
— Как сухо, — сказал он, — здесь в ущелье очень сухо.
— Поэтому нельзя зажигать костры, — заметила она.
— А может, и можно, — возразил он.
Галка вновь закружилась над ними и, так же кружа, улетела.
Он спросил, нельзя ли ему поговорить с ее отцом.
— Наверное, можно, — ответила она.
Она выпила воды из источника, и они двинулись вверх по склону к деревне. Когда они вошли в залу, рождественская елка была уже украшена.
— Кого привела? — недоверчиво спросил староста.
— Это Джимми, — ответила Эльзи, — он хочет извиниться за пролитое молоко.
Староста не понял.
— Джимми — это тот, кто меня изнасиловал, — заявила Эльзи. — Родом он из Америки.
Староста сглотнул слюну, сжал кулаки и выругался:
— Сукин сын, ублюдок проклятый!
— Отец, ты что? — одернула его Эльзи.
Но Джо ответил ему в том же духе:
— Тупая башка, овечий хвост, дьявольское отродье!
— Джимми! — зашипела на него Эльзи, потом топнула ногой. — Кончайте валять дурака!
— Девочка моя, — понуро пробурчал староста.
— Эльзи же тебя любит, и меня, кстати, тоже, — рассмеявшись, заявил на местном диалекте Джо.
Староста удивленно на него уставился: откуда он знает, как говорят у них в деревне?
— А я — один из вас, — ответил Джо, — я сын священника Претандера, а вы тут и дом его совсем забросили. Всю последнюю зиму я сидел там ночами, дрожа от холода.
— Но не в эту зиму, — возразил староста, — в эту ты погрелся в постели Эльзи.
— Пойду сварю кофе, — сказала Эльзи и пошла на кухню.
— Однако ты очень уж сильно изменился, если ты и вправду Зепп Претандер, — сказал староста. — Я еще помню, как пятнадцать лет назад Зепп ушел из деревни.
— Я тоже помню, — сказал Джо, — ты и тогда уже был квашней.
Староста поскреб в затылке.
— При всем желании не могу тебя узнать.
— И никто на свете не сможет, — ответил Джо. — Того требует моя профессия.
— Что, стал важной шишкой? — спросил староста.
— Я — киллер, — сухо ответил Джо. — Моя профессия — отправлять на тот свет подлецов.
Староста наморщил лоб.
— Разве это профессия?
— В Америке — да, — ответил Джо.
— И зарабатываешь этим на жизнь? — удивился староста.
— Еще как, — заверил его Джо. — Вот только еще об одном не забыть бы сказать: о моем заде. — Он смущенно умолк.
— Что ты имеешь в виду? — спросил староста.
— А вот, погляди-ка, — ответил Джо и спустил штаны.
— Господи, спаси и помилуй, — изумился староста, — тут кто-то крепко поработал клыками. — И вдруг просиял: — Не иначе это Мани!
— Мани и есть, — подтвердил Джо и вновь натянул штаны.
— Но ведь Мани укусил Ванценрида, — в полном замешательстве воскликнул староста.
— Нет, в того вцепился доберман фон Кюксена, — пояснил Джо и рассказал, как все было.
— Этот подонок, этот бродяга, этот торгаш фальшивками, — в сердцах выругался староста, — обвел вокруг пальца меня и возвел напраслину на Мани! — Но потом вдруг опять засомневался: — А кто же тогда, черт побери, валялся с Эльзи в луже молока?
— То был Джимми, — сказал Джо.
— Так ведь ты и есть Джимми, — возразил староста.
— Тут вот какое дело: мне сделали лицевую операцию, — объяснил Джо. — Когда приехала комиссия, она, на мое счастье, не зашла в прачечную, где я лежал под общим наркозом. Но потом, когда я увидел свое новое лицо, я себя не узнал. В общем, я не тот, за кого меня принимает Эльзи, не Большой Джимми, с которым она валялась в молочной луже, а другой, тот, кого укусил Мани. Все называют меня Джо-Марихуана, но, раз уж Эльзи принимает меня за Джимми, пусть для нее я и останусь Джимми, все это я выкладываю для того, чтобы ты понял: намерения у меня серьезные…
— Минуточку, — перебил его вконец сбитый с толку староста, — кто же потом лазил в окошко к Эльзи — Джо-Марихуана или же Большой Джимми, коли вы оба теперь на одно лицо?
— Какая разница, — возразил Джо. — Главное, я могу жениться на Эльзи.
— Нет, главное, что ты — Претандер, — ответил староста. — А Эльзи тебя захочет?
— Когда все будет позади, я ее спрошу, — ответил Джо. — А сейчас хочу тебе кое-что предложить.
— Насчет чего? — поинтересовался староста.
— Насчет жильцов пансионата, — ответил Джо. — Они попали в затруднительное положение, и я тоже. Перед тем, как сюда приехать, мне пришлось прикончить одного типа в пентхаузе над Гудзоном, которого я считал своим боссом, но может статься, он вовсе им и не был, а был лишь его двойником, которому сделали лицевую операцию, чтобы я думал, будто прикончил своего босса, и спокойненько засунул его тело в камин.
— Ничего не понял, — признался староста.
— Я тоже уже ничего не понимаю, — поддакнул Джо. — А ведь я, довольно известная личность, спокойно могу это утверждать, но Большой Джимми почти так же известен. И вот теперь мне устроили физиономию Большого Джимми и стало нас двое. Выходит, я, Джо-Марихуана или Зепп Претандер, больше не существую?
— Выходит, так, — поддакнул теперь уже староста.
— Но тогда ты должен понять, почему эта мысль не дает мне покоя: зачем кому-то понадобилось так изменить мое лицо, чтобы я стал как две капли воды похож на Большого Джимми. Ведь не может же быть двух Больших Джимми, может быть только один.
— Логично, — вставил староста.
— Если одного кокнут, — продолжал Джо, — у них останется второй.
— Сложновато для меня, — признался староста.
— А я уверен, — рассуждал вслух Джо, — что меня превратили в Большого Джимми для того, чтобы ликвидировать меня, а не настоящего Джимми. Ведь после операции Джо-Марихуаны так и так не существует. Потому я и пришел к тебе как Претандер к Претандеру, и ты должен помочь мне, а тем самым и всей деревне.
Тут Эльзи принесла кофе с вишневкой.
В церкви все наводило тоску. Сквозь полуразрушенную крышу проглядывали звезды, иногда перекрываемые наплывающими облаками. Помещение тускло освещалось одной-единственной лампочкой, свисавшей сверху на проводе. Стена, отделявшая ризницу, лежала в развалинах. За ней болтался теряющийся во мраке колокольни канат. Староста вскарабкался на кучу щебня от рухнувшей стены и стал дергать конец каната, вверху слабо звякнул колокол, используемый при пожаре. Из хибар начали выползать люди, подтягиваться к церкви. Джо стал взбираться на кафедру, одна нога его сразу же провалилась на сгнившей ступеньке, вторая — на следующей, на последней ступеньке он провалился уже обеими ногами и кое-как подтянулся на руках. Церковь мало-помалу заполнялась. Было так темно, что люди едва видели друг друга. Голос Джо раздавался словно с небес и звучал особенно жутко из-за того, что внезапно налетевший фён, все время усиливавшийся, раскачивал лампочку, выхватывавшую из мрака его лицо. Оно то вспыхивало, то гасло, вновь вспыхивало и вновь гасло. Так продолжалось все время.
— Мой отец, — услышали собравшиеся, так тесно сбившиеся в кучу под полуразвалившейся крышей церкви, словно их сдавило разбушевавшейся бурей, — мой отец, священник Эмануэль Претандер, в этот день каждый год читал Рождественскую проповедь, стоя на этой кафедре, где сейчас стою я, его сын Зепп, а там, где сейчас валяется куча камней и щебня, стояла рождественская елка с яблоками, разноцветными шарами и множеством свечей. И отец читал вам из Евангелия: «Я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям, ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, который есть Христос». Сорок лет кряду служил вам мой отец, самый низкооплачиваемый священник самого захудалого прихода в нашем кантоне. И что толку? Легче воскресить мертвых, чем пробудить вас, погрузившихся в лень и апатию. Церковь развалилась, дом священника, где я появился на свет, в развалинах, вся деревня близка к тому же, даже рождественской елки у вас уже нет. Вот я гляжу сверху на вас в этом жалком освещении, и мне кажется, будто я обращаюсь к полю, усеянному кочанами капусты.