Страница 95 из 159
Мы молчали, удивленные и озадаченные тем, что рассказал нам мужественный наш товарищ. Мы поняли, что путь его в наш отряд был настоящим подвигом советского человека.
Пятого февраля тысяча девятьсот сорок четвертого года отряд подошел к шоссейной дороге Ровно — Луцк. Разведчики кавалерийского эскадрона первыми встретили передовые части регулярных войск. Мы ступили на освобожденную от врага землю родной Отчизны.
Этот день был особенно памятным. Памятным еще и потому, что он чуть не стал для отряда роковым.
По правде говоря, никто из нас по-настоящему не представлял, какой он, фронт, когда враг отступает. А в данном случае фронта, по существу, не было. Немцы под натиском советских войск удирали на запад, удирали панически, небольшими группами и целыми воинскими частями. Когда мы встретились с подразделением Советской Армии, всем казалось, что уже никакая опасность нам не угрожает.
Отряд расположился на отдых на хуторе у самой шоссейной дороги.
Настроение у партизан было чрезвычайно приподнятое. А тут мы услышали, что со стороны Ровно движутся танки. Встретить их вышли все. Выстроились вдоль шоссе, как на параде. Вдали появились коричневые силуэты бронированных машин. Еще минута — танки поравняются с нами. Но что это? Фашистская свастика. Послышался возглас:
— Это немцы!
— Нет, это, видимо, для маскировки, — возразил кто-то другой.
— Ты разве не знаешь, что на фронте такая маскировка запрещена? — бросил более сведущий во фронтовых делах товарищ.
— Может, это наши на фашистских танках?
Но это были вражеские танки. Заметив нас, фашисты растерялись. Они не предполагали, что возле самой шоссейной дороги, которой фактически советские войска еще не овладели, могла так спокойно разместиться какая-то воинская часть.
Из минутного оцепенения нас вывели пулеметные очереди. Кто-то швырнул под первый танк гранату, засвистели пули противотанковых ружей.
«Вот тебе и фронт! — подумал я. — Что же дальше? От танков не сбежишь».
Фашисты, конечно, не знали, какая сила противостоит им. И когда загорелось несколько машин, колонна остановилась. За это время мы успели отойти на хутор, в небольшой лесок, занять боевые позиции и связаться с регулярными частями Советской Армии. Прибыли самоходные пушки, которые открыли огонь по вражеской колонне. Это окончательно заставило гитлеровцев повернуть назад. Но путь отступающей колонне фашистов был закрыт со всех сторон. Не удалось бежать оккупантам с карающей земли.
Стрельба не затихала целый день. Только уже за полночь, проведя тщательную разведку, мы пересекли шоссейную и железную дороги. Пересекли именно в том месте, где месяц назад попрощались с Николаем Ивановичем. Первый день на освобожденной родной советской земле провели в Цумани. Первый день спокойного отдыха после долгих партизанских скитаний.
ГДЕ ТЫ, ПАУЛЬ ЗИБЕРТ?
— Лида! Лидочка!
Майя заметила сестру издалека. Да, это — Лида! Это ее Лида! Она вернулась! Она снова в Ровно!
— Лидка!
— Майка!
Они бросаются в объятия друг другу, целуются, громко смеются и, как маленькие дети, схватившись за руки, кружатся посреди улицы, не обращая внимания на прохожих, которые останавливаются и удивленно смотрят на них.
— Ты с поезда?
— Да.
— Откуда?
— Из Львова.
— Давай сюда свой чемодан.
— Оставь, я сама.
— Ты, наверно, устала.
— Нисколечко.
Майя почти силой выхватывает из рук сестры ношу.
— Ух, какая ты упрямая!.. — смеется Лида.
— Упрямая не упрямая, а тебе тяжело. Ну что, идем домой?
— Идем.
Они идут по залитым ярким солнечным светом улицам города. Словно два ручейка, несутся они в людском потоке, и никому до них нет дела. Да и кто бы мог подумать, что эти красивые, стройные женщины еще совсем недавно готовы были в любую минуту пожертвовать своей жизнью ради того, чтобы никогда над родной землей не висели черные тучи войны, а всегда ярко светило солнце, как и в этот радостный августовский день.
— Ну, рассказывай же, как там было?
— Постой, Майка, какая ты нетерпеливая. Еще успеем наговориться. Ты лучше скажи, как дома? Мама здорова?
— Почти ничего не слышит. И так ждет тебя, так ждет! Ленка плачет, говорит: «Пропала наша Лида», а мама сердится: «Как это так — пропала? — говорит. — Вот увидишь, скоро вернется. Чует мое сердце, что приедет». А сама утирает слезы.
— Бедная мамочка! Сколько хлопот ей причинила ее Лидка. Всегда куда-то исчезает. Помнишь, Майка, как я убежала в Варшаву? Да нет, откуда тебе помнить, ты же была в Костополе. Так она тогда тоже всех наших успокаивала: «Никуда Лида не денется». А сама тайком рыдала… Лена, говоришь, плачет?
— Ты же знаешь, как она тебя любит… Она относится к тебе, как ко второй матери. Говорит: «Лида меня воспитывала. И я хочу во всем быть похожей на нее». Теперь она самостоятельная. Работает машинисткой в обкоме. Ее устроил туда Лукин.
— А он здесь?
— Нет. Когда освободили Ровно, Александр Александрович разыскал меня и забрал в отряд. И насчет Лены побеспокоился.
— Так ты была в отряде?
— Была.
— Как я тебе завидую! Мне так и не пришлось отведать партизанского кулеша…
— Дмитрий Николаевич все расспрашивал о тебе. Представляешь, и тебя и меня в отряде давно хорошо знали и считали своими.
— Как жаль, что я не успела познакомиться ни с Медведевым, ни с Лукиным.
— Еще успеешь. Кончится война — махнем с тобой к нему в Москву.
— Обязательно! Я еще до войны об этом мечтала. А тут фашисты напали. В Варшаве была, в Берлине была, а вот в Москве — нет.
— Что ж, долго ждать не придется.
— А здорово будет: соберемся мы все у Дмитрия Николаевича. И Николай Иванович придет. В гражданском костюме. Интересно, как он будет выглядеть в пиджаке и галстуке? Я, например, представляю его себе только в форме немецкого офицера. А ты? Ты же видела его в отряде? Какой он?
— Я? Нет, мы с ним в отряде не встречались. А разве он там должен быть?
— Во Львове он сказал мне, что собирается пробиться к своим.
— Так во Львове вы тоже были вместе?
— Были?.. Нет, там было не так, как в Ровно. Там… — Она замолчала, будто силясь что-то припомнить.
— Что — там?.. — переспросила ее Майя.
— Погоди. Я потом. Все это не так просто…
Они ускорили шаг.
— А куда это мы сворачиваем? — спросила Лисовская. — Нам же сюда, на Легионов?
— Я и забыла тебе сказать. Когда Лена начала работать, нам дали новую квартиру, по улице Хмельницкого.
— Лучше старой?
— Еще бы! И на работу ей совсем близко.
Вот он, небольшой особнячок, утопающий в зелени деревьев. Сестры почти одновременно берутся за ручку двери. Она открывается и…
— Доченька!
— Мама!
Они плачут обе — раньше времени поседевшая, оглохшая от бомб мать, у которой война отняла мужа и угнала на далекую чужбину сына, и дочь — молодая, красивая женщина, успевшая дважды овдоветь и пережить столько, сколько с избытком хватило бы еще не на одну человеческую жизнь.
— Успокойся, мама, успокойся! — утешает старуху дочь. — Все будет хорошо. И Володя вернется. Я его буду искать и найду. Перестань плакать. — А у самой большие серо-голубые глаза полны слез.
— Я сейчас позову Лену, — говорит Майя и выбегает из комнаты.
Лена, услышав по телефону радостную весть, на ходу кричит девушкам:
— Лида приехала! Вы тут постучите за меня.
Они знают, что значит для Лены Лида: сколько раз в этой маленькой комнате машинописного бюро, когда выпадали свободные минуты, девушка рассказывала машинисткам о своей старшей сестре.
Лена выбегает на улицу.
— Майка, рассказывай же, какая там она? Изменилась?
— Лицо немного усталое. А вообще — такая, как была.
Они спешат, и Майя, запыхавшись от быстрой ходьбы, глотая слова, рассказывает, как она неожиданно встретила на улице Лиду.
А дома, после теплых объятий и поцелуев, после вкусного обеда, сестры устраиваются на диване, подобрав под себя ноги, и затаив дыхание слушают Лиду…