Страница 28 из 159
— Знаешь что, Пауль, давай сфотографируемся в память о нашей дружбе. Теперь такое время, тебя могут в любую минуту отправить на Восток, и мы больше не увидимся.
— У меня нет с собой фотоаппарата, — возразил Кузнецов.
Но аргумент оказался недостаточным.
— Ничего, — ответил эсэсовец. — У меня на вокзале есть в чемодане «лейка». Сейчас я кого-нибудь пошлю за ней.
— Не беспокойся, — сказал Кузнецов гитлеровцу. — Сейчас они что-нибудь сообразят.
Он моргнул мне: дескать, необходимо взять инициативу в свои руки. Мы с Иваном Тарасовичем вышли во двор.
— Идите позовите фотографа, — сказал я ему. — А еще лучше, если вам удастся выпросить у него аппарат.
— Попробую, — ответил Приходько и пошел за фотографом.
Возвращаясь в дом, я столкнулся в дверях с Михаилом Шевчуком.
— Куда ты?
— Я пойду. У меня нет никакого желания фотографироваться.
— Не волнуйся, все будет в порядке, — попробовал я успокоить его.
— А я и не волнуюсь, но все-таки лучше уйти отсюда.
Я не стал его удерживать.
Прошло около получаса, пока Иван Тарасович привел фотографа. Мы все вышли на улицу и возле дома сфотографировались: Николай Иванович в форме обер-лейтенанта, Иван Тарасович, Ян Каминский, я, эсэсовец и его приятель. Потом я взял у фотографа аппарат, попросил стать на мое место и сделал еще один снимок. Когда вся процедура была окончена, фотограф подошел ко мне за аппаратом. Но Кузнецов его опередил.
— Фотоаппарат дайте мне. Я сам проявлю пленку. Не беспокойтесь, — обратился он к фотографу, — с аппаратом ничего не случится. Иоганн вам его потом вернет.
Он достал пятьдесят марок и сунул в карман фотографу.
— Спасибо, спасибо, — зашептал тот.
Эсэсовец торопился уже на поезд. «Друзья» тепло попрощались.
— Только не забудь, Пауль, выслать мне фотографии. Они мне будут напоминать приятные дни, проведенные в Ровно с такими людьми, как ты и твои друзья.
— Непременно вышлю завтра же. Я сам сделаю отпечатки и отправлю.
Когда мы остались одни, Николай Иванович вынул из аппарата пленку и отдал ее Приходько.
— Спрячьте, пожалуйста, Иван Тарасович, только в надежное место, — сказал он. — Безусловно, ее следовало бы засветить и уничтожить, но когда мы победим, она может понадобиться. А аппарат верните фотографу.
— Хорошо, — ответил Приходько. — Жаль только, что не было с нами отца Аникия и его элегантной матушки — вышел бы чудесный «букет».
Мы договорились об этом случае ничего не говорить Лукину, но стоило только нам появиться в отряде, он спросил:
— Скоро ли будет готов ваш снимок с эсэсовцем?
Мы смущенно переглянулись, а Кузнецов ответил:
— Иного выхода не было, Александр Александрович.
— Понимаю, что не было. Но почему же все-таки все вместе! Одного вас было бы вполне достаточно. Шевчук правильно сделал, что ушел, а вот Гнидюк… Зачем тебе было становиться рядом?
Николай Иванович заступился за меня:
— Они с Приходько оказались очень оперативными — быстро нашли фотографа, а то фашист уже собирался послать кого-нибудь за своим аппаратом.
— Хорошо еще, что уничтожили пленку, — сказал Лукин. — А то устроил бы я вам разнос…
И теперь, когда я бываю в Москве у Александра Александровича и мы просматриваем наш небольшой фотоархив, он всегда вспоминает, как нам с Николаем Ивановичем Кузнецовым удалось его провести.
ПАРАД БУДЕМ ПРИНИМАТЬ МЫ!
За зиму 1942—1943 годов отряд был полностью сформирован. Прибыли последние группы парашютистов, мы сумели даже принять самолет и отправить на Большую землю раненых и важные разведывательные материалы. 13 марта возвратился в отряд Лукин. Мы с нетерпением ждали его, так как он вылетал в Москву с информацией о нашей работе и получил там важные указания и инструкции.
Среди новичков были две радистки — еще совсем юная Аня Беспояско и бывшая подпольщица, львовянка Мария Ких.
Аню сразу же окрестили пионеркой (ей еще не было семнадцати), а позже стали называть нежным словом Веснянка. Прямо из детского дома, находившегося в Большой Белозерке Запорожской области, отправили ее в Москву на курсы радисток, а после окончания сбросили на парашюте к нам. Ребята шутили:
— Вот и пионеры у нас появились!
Узнав, что Аня ужасно боится лягушек, ящериц и червяков, партизаны устраивали девушке «сюрпризы», за что им не раз здорово попадало от командира.
Но в общем к радисткам в отряде относились с большим уважением и любовью. Рано на рассвете спешили партизаны к радиовзводу: какую новость принесет им сегодня эфир, чем порадуют девчата? Полученные сообщения Советского Информбюро партизаны переписывали, размножали в десятках экземпляров и разносили по селам. Так к людям, томившимся в фашистской неволе, доходило слово правды. С ними разговаривала Москва, партия. И люди знали, что скоро придет и в их края свобода, что ненавистный враг, принесший с собой столько горя, будет выгнан с советской земли. От каждого сообщения об успехах на фронтах становилось теплее на сердце у простых людей, укреплялась их вера в скорое освобождение, росли их симпатии к нам, партизанам, усиливались поддержка и помощь, которые они нам оказывали.
Спасибо вам, наши боевые подруги-радистки, за радость, которой вы наполняли наши сердца! Вы не считались с усталостью и временем. Немного вас было в отряде — только шесть. А нас, партизан, более пяти сотен. И вы должны были успеть зашифровать и своевременно передать на Большую землю сведения, принять шифровки и записать каждую новую сводку Советского Информбюро. Вместе с нами боролись вы с врагом и никогда не теряли мужества в этой великой битве за освобождение родной Отчизны.
В отряде в шутку говорили, что наши радистки освобождают города.
— Марийка, когда ты возьмешь Харьков? — спрашивали у Ких.
— А ты, Аня, должна завтра обязательно освободить Мелитополь.
Если же радистка «брала» какой-нибудь большой город, ей присваивалось почетное звание по его наименованию. Валя Осмолова была Новороссийской, Мелитопольской, Аня Беспояско — Севастопольской, Мариупольской, Марию Ких называли Ростовской, Черниговской, а потом Киевской.
В начале апреля меня вызвали в штаб и дали новое задание.
— Пойдешь в Ровно и устроишь там нашу новую разведчицу, — сказал командир. — Знакомься, вот она, — и Дмитрий Николаевич подвел меня к невысокой девушке, скорее похожей на школьницу, чем на партизанку.
«Это какая-то шутка», — подумал я.
Девушка протянула руку и тихонько проговорила:
— Валя.
— Николай, — представился я и посмотрел ей в глаза. Они были не по-детски серьезными и таили в себе необыкновенную силу. Нет, у простой школьницы такого взгляда не могло быть. Видать, эта девушка уже хлебнула горя.
Так я познакомился с Валентиной Константиновной Довгер, нашим боевым товарищем по подпольной борьбе в Ровно, верной помощницей и подругой Николая Ивановича Кузнецова.
Лукин подробно рассказал мне, что нужно сделать для устройства Вали.
— Дело в том, — предупреждал он, — что ее функции будут резко отличаться от ваших. Ей необходимо официально устроиться на работу и по возможности стать фольксдойче. Фамилия ее — Довгер — вполне подходит. Но об этом позже. Пока вам обоим завтра утром надо попасть в город. Ты, Николай, у нас везучий в таких делах, поэтому мы и решили поручить Валю тебе.
В самом деле, мне везло с визитами в Ровно и Здолбунов, хотя случилось однажды и такое.
Было это зимой сорок второго. Мы с Николаем Струтинским срочно отправились из Здолбунова в Ровно, не зная, что оккупанты устроили там облаву и никого без тщательной проверки не пускают в город и не выпускают из него. Всех подозрительных забирали в гестапо для выяснения личности, а молодежь отправляли в Германию.
Струтинский первым понял, в чем дело, заметив на шоссе перед Ровно несколько подвод и гитлеровских солдат возле них. Он дернул меня за рукав:
— Кажется, проверка.