Страница 24 из 159
— Предъявите документы! — приказал я.
— Пожалуйста, — переводчик вытащил из кармана свой аусвайс.
— «Здислав Станкевич, переводчик немецкой управы в Березно», — прочитал я вслух.
— Так точно, уважаемый пан.
— Вы по национальности поляк?
— Так точно.
— Лучший друг учителя Курильчука из Балашовки?
— Так точно. А откуда, осмелюсь спросить, вам это известно? В аусвайсе этого не написано.
— Мы же с вами старые знакомые.
Пан Станкевич с удивлением взглянул на меня.
— А-а! Вспомнил! Так это вы? Какая приятная встреча! Надеюсь, вы мне сегодня тоже поможете остаться в живых, хоть я и служу немцам?
— Вет за вет, — по-польски ответил я переводчику. — Но вам придется расстаться с пистолетом.
— О, пожалуйста! Только напишите расписку, что вы, партизаны, были здесь и отобрали его у меня.
— Расписку придется писать большую, так как мы берем не только пистолет, а все имение, даже немцев, а завод через десять минут взлетит на воздух.
— О, Езус Мария, матка боска! Мой шеф не выдержит такой трагедии.
— А это нас не беспокоит, что выдержит ваш шеф, а чего нет, — сердито отрубил Шевчук. — Не мы пришли на немецкую землю, а они ворвались в наш дом. Лучше решайте быстрее, что намерены делать, так как сейчас мы уйдем, а от завода останется только воспоминание.
— Воля ваша, делайте что хотите, а меня с женой и детьми оставьте тут.
Мы покинули моего старого знакомого, и больше я его никогда не встречал, да, наверное, и не встречу.
Дорога в отряд оказалась долгой и тяжелой. С нами было больше двадцати подвод, доверху нагруженных продовольствием, гнали мы полторы сотни голов рогатого скота и много овец. Такой громоздкий обоз не мог быстро двигаться, но, несмотря на это, решено было идти дальней дорогой, чтобы запутать следы. Мы пошли через Моквин — по пути решили «навестить» бумажную фабрику и захватить немного ее продукции. Оккупанты еще спали. Наше появление было для них словно гром среди ясного неба, мы взяли их в нижнем белье, тихо.
На фабрике наши трофеи пополнились папиросной бумагой. А Коля Струтинский пошел в контору, где хранились бланки, печати и штампы. Бухгалтер уже был на месте. Он оказался чересчур дисциплинированным, аккуратным и требовательным. Пока Николай доставал из сейфа чистые бланки аусвайсов, печать и несколько пачек денег, бухгалтер успел написать расписку.
— Пожалуйста, подпишите эту бумажку для отчета.
Коля прочитал расписку и молча поставил под ней свою подпись.
— Искренне благодарен, — сказал бухгалтер. — Но прошу вот здесь разборчиво написать свою фамилию.
Коля снова взял ручку и аккуратно вывел большими буквами: «Партизан Струтинский Николай».
— О! Теперь все в порядке, — удовлетворенно произнес бухгалтер и положил расписку в одну из книг.
Мы тронулись в путь. Создалось немало трудностей со скотом, обоз двигался медленно.
Когда мы проходили через село Хотин, жители его вышли из домов посмотреть на партизан и на немцев, лежавших на санях.
— Гляди, какой молоденький, — сказала одна женщина, увидев управляющего зурновским имением. — Сидел бы себе дома и носа не показывал, а то захотелось ему, видите ли, чужого добра. Наелся? Что вы, ребята, с ним сделаете? — спросила она у нас.
— То, что делаем со всеми врагами. Судить будем.
— Была бы я его матерью, — продолжала женщина, — взяла бы хороший кнут, спустила бы ему штаны да так отстегала, чтобы навсегда расхотелось воевать.
В лесу мы сделали небольшой привал, подкрепились и снова двинулись в путь. Базанов приказал Борису Сухенко, Жоржу Струтинскому и мне идти позади обоза и прикрывать его от возможного нападения с тыла.
Гнать скот лесом было еще тяжелее, и нам, тыловой охране, приходилось подгонять «недисциплинированных» коров и овец.
— Давайте немного отстанем, — предложил Борис, — ведь если немцы вздумают нас преследовать, мы даже не услышим.
Мы присели в соснячке. И у меня и у Сухенко отыскался спирт, а на морозе выпить рюмку было не только приятно, но и необходимо. Незаметно прошел почти час, и колонна за это время успела порядочно уйти.
Вдруг слышим: кто-то разговаривает. Прислушались: немцы. Что делать? Бежать? Невозможно. Спрятаться? Но куда? И наша тыловая охрана, вооруженная одним пулеметом и двумя автоматами, решила дать врагу отпор.
Мы подпустили гитлеровцев близко. Их было немного. Шли они, растянувшись цепочкой, оглядываясь по сторонам.
— Наверное, разведчики, — прошептал Борис Сухенко. — Ну, Жорж, давай.
Струтинский нажал на гашетку. Вслед за пулеметом заговорили наши автоматы. Передние фрицы упали в снег, скошенные наповал. За ними — задние.
Еще несколько очередей — и никого из фашистов не осталось в живых.
Услышав стрельбу, Базанов выслал нам подкрепление — несколько автоматчиков, но мы уже сами справились с врагом. Больше наш обоз никто не преследовал, и мы благополучно прибыли в отряд.
Мы с Борисом Сухенко знали, что не избежим наказания за случай, происшедший в лесу. Дисциплина в отряде была суровая, никто не имел права, идя на задание, брать что-либо без разрешения командира или его заместителей. Все трофеи надлежало сдавать в хозяйственную часть. Особенно это касалось спиртных напитков, употребление которых без ведома командиров Медведев никому не прощал.
На следующий день мы с Борисом были вызваны в штаб.
— Спирт пили вчера? — грозно спросил Медведев.
— Так точно, товарищ командир, — ответили мы дуэтом.
— Понимаете, чем это могло кончиться? Вы что, не знаете наших законов или считаете, что для таких, как Гнидюк и Сухенко, существуют особые привилегии? Десять суток ареста! Сдать оружие!
Это было страшное наказание. Но мы понимали, что заслужили его, иначе командир не мог поступить: нельзя было ослаблять требовательность, дисциплина в отряде должна оставаться железной.
— Виноваты, товарищ командир! Исправимся!
И, сдав оружие, мы направились в хозчасть отбывать наказание.
«Аресты» в нашем отряде не проходили незамеченными. Наказанным уменьшался паек, они выполняли разную физическую работу. А каждый вечер, да и в другие свободные часы, к ним приходили агитаторы, воспитывавшие «грешников». Они читали арестованным мораль и разъясняли правила поведения.
Нам выпало молоть зерно в жерновах на муку. До того как мы проштрафились, на этот вид работы не было нормы, а когда мы с Сухенко стали «мельниками», командир установил минимум: на каждого проштрафившегося по полцентнера муки за день.
Но не норма была для нас наибольшей тяжестью. Приказ командира о наказании Сухенко и Гнидюка объявили во всех подразделениях, он произвел на партизан сенсационное впечатление, и каждому захотелось посмотреть, как мы отбываем свое наказание. Одни — чтобы посочувствовать нам, другие — чтобы посмеяться. А нам было стыдно и перед первыми, и перед вторыми. Особенно же — перед девушками, которые все время крутились возле нас и своими едкими шутками «помогали» нам выполнять норму.
Мне не пришлось отбывать наказание все десять дней — возникла необходимость срочно идти в город. Командир объявил мне амнистию, и я был освобожден из-под ареста досрочно. А вот Борису Сухенко пришлось выполнять свою норму.
ЗА СЛУЧЬ
Наш отряд располагался на востоке Ровенской области, в многолетних Сарненских лесах с их величественными дубравами, прозрачными сосновыми борами и густыми березовыми рощами. Казалось, сама природа позаботилась об удобствах для партизанских отрядов. Между тем весной сорок третьего года мы простились со сказочными Сарненскими лесами и передислоцировались в северо-западную часть области, к объектам нашего непосредственного действия — городу Ровно.
Смена места вызвана была целым рядом обстоятельств. За полугодичное существование отряда он намного возрос и насчитывал уже свыше полутысячи человек. Границы его боевых действий расширились, и опыта прибавилось. Но с каждым днем все труднее становилось с продовольствием. В полесских селах и хуторах, население которых испокон веку жило в недостатке, мы не могли взять даже минимального количества продуктов. Специальное заготовительное подразделение отправлялось за десятки, сотни километров и с большими трудностями кое-что добывало. Хотя теперь этим делом занималась вся хозяйственная часть, однако с питанием становилось все хуже и хуже.