Страница 132 из 159
— А вы не прислуживайте.
— Какой смельчак нашелся? Вы, по-моему, тоже стараетесь… Каждый трясется за свою шкуру, никому не хочется умирать…
— Зачем умирать? — сказал Иванов. — Все можно делать вполне аккуратно: и немцам угождать, и самому моральное удовлетворение…
— А вы научите как, — попросил Йозеф.
— От вас требуется только одно: ежедневно давать мне сведения, сколько каких эшелонов проходит через Здолбунов, о направлении их движения и станции назначения…
— И это все?
— Да, все.
— Если эти сведения действительно нужны и принесут хоть какую-нибудь пользу в борьбе с врагами человечества, то это для меня сущий пустяк. Ежедневно я сам печатаю отчеты о движении поездов за минувшие сутки. В двух экземплярах. Один идет в военную комендатуру, второй подшивается в секретную папку, она хранится в сейфе. Вы понимаете: если в закладке два экземпляра, то может быть и третий…
— Когда он сказал мне про третий экземпляр, — рассказывал Иванов, — я прямо подпрыгнул от радости. «Это именно то, что нужно нашим товарищам», — говорю ему. А он: «Меня не интересует, кому будет нужен третий экземпляр, знаю только, что не майору Вайнеру, потому что он имеет возможность в любой день знакомиться с первым».
Так у нас на Здолбуновском узле появился еще один разведчик — чех-антифашист Йозеф Маерник. Гитлеровцам даже в голову не могло прийти, что каждый день радистки партизанского отряда полковника Медведева передают в Москву шифрованные радиограммы с данными, взятыми из подлинных отчетов, на которых стоит грозный гриф: «Совершенно секретно». И если какой-нибудь эшелон с орудиями или свежим пополнением для передовых частей не доходил до пункта назначения (а такие случаи бывали нередко), то откуда было знать немцам, что нити очередной диверсии партизан или неожиданного налета советских бомбардировщиков тянутся за сотни километров от места катастрофы, в тихий, живописный городок Здолбунов? И кто бы мог подумать, что к этому причастны спокойный, осторожный оператор дежурного по станции Йозеф Маерник и бригадир уборщиков — он же верноподданный заместителя военного коменданта Аврам Иванов.
Что касается Йозефа, то он и сам не подозревал, какую роль в борьбе с врагом играют листки отчетов, которые ежедневно брал у него Иванов. К тому же, кроме Иванова, он никого из наших товарищей не знал и не видел.
Так продолжалось до самых последних дней деятельности здолбуновского подполья. А перед самым освобождением города советскими войсками Йозеф куда-то исчез, и мы так и не нашли его.
«ЗОВИТЕ МЕНЯ ПРОСТО ЮРОЙ»
С того времени, как Клименко перестал выполнять обязанности постоянного связного между нами и партизанским «маяком», я заметил: он что-то скрывает от меня. Часто по вечерам начал пропадать из дому. Надя волновалась: комендантский час уже, а у него нет пропуска, еще, чего доброго, нарвется на патруль. Возвращался поздно и, когда жена спрашивала, где был, неохотно бросал:
— Спи, не твое дело!
Когда я заходил к ним, Надя делилась со мной своими переживаниями. Я ее успокаивал, но сам удивлялся: какие тайны завелись у Леонтия?
Спросил Красноголовца и Бойко, — может, те ему что-нибудь поручали, но и они ничего не знают. Самого Леонтия спрашиваю — отмахивается:
— Это она выдумывает. Ну, было несколько раз, задерживался с хлопцами в буфете.
— Ой, Леонтий, смотри, хитришь ты что-то.
— Откуда вы взяли? Ей-богу, ничего недозволенного я не делаю.
Но с каждым днем я все больше и больше убеждался, что Клименко занимается какими-то таинственными делами.
Однажды я узнал от Шмерег, что кто-то в депо вывел из строя поворотный круг. Ни Красноголовец, ни другие подпольщики к этой диверсии никакого отношения не имели, а Леня Клименко, когда я рассказал ему о ней, как-то загадочно ухмыльнулся и довольно проговорил:
— Пойдут теперь немецкие паровозики задом наперед.
— Ну, и что с того? — спросил я.
— Как что? — вспыхнул он. — Разве это не задержит движения поездов?
— Может, и задержит, но такая диверсия все равно что комариный укус.
— Ну, уж не говорите! — обиженно бросил Леонтий.
— А ты-то чего так волнуешься? — спрашиваю. — Случайно не знаешь ли, чьих рук дело? Может, ты сам к нему причастен?
Клименко покраснел и, не глядя мне в глаза, возразил:
— Ничего я не знаю. Просто обрадовался, что кто-то фрицам навредил. Хоть и немного, а вред.
— Пойми, — не удержался я от замечания, — иногда незначительный вред, причиненный гитлеровцам, может повредить нам в чем-нибудь более важном. Помнишь, что говорил Николай Иванович? Наша борьба — прежде всего разведка, и нужно, чтобы в Здолбунове создались наиболее благоприятные условия для выполнения этой задачи.
— Это я понимаю, — пробурчал Клименко.
— А иногда такая мелкая диверсия, — продолжал я, — может нам обойтись очень дорого. Так что имей в виду…
— Учту, — пообещал он.
Но обещания Клименко не успокоили меня, я опасался, как бы он в горячке не натворил чего-нибудь такого, за что пришлось бы расплачиваться дорогой ценой. Хоть он и отрицал свою причастность к диверсии в депо, но в душе я был уверен, что без него там не обошлось.
И не напрасно я волновался за Леню. Случилось так, что один раз немцы едва не захватили Клименко с поличным. Когда он, запыхавшийся, бледный, вбежал в дом и, не сказав ни слова, начал жадно глотать воду из ведра, я понял — с ним что-то случилось. Теперь уже ему оставалось только одно — рассказать мне о своем приключении.
Страстное желание как-нибудь навредить гитлеровцам привело Клименко на железнодорожные платформы. Он ходил между двух товарных составов, из которых один только что прибыл на станцию и вскоре должен был отправиться на восток. «Какую бы пакость устроить фрицам?» — думал Леня. И надумал. Он решил перерезать резиновый шланг воздушной тормозной линии, соединявшей вагоны, и тем самым задержать отход поезда. «Задержится этот состав, — рассуждал он, — станция не будет принимать другие, возникнет пробка, и вообще нарушится движение».
Посмотрел в один конец эшелона, в другой — нет паровоза, и, забравшись между вагонами, изо всей силы резанул ножом по шлангу. И тогда неожиданно для него из отверстия, проделанного острым ножом, со страшным свистом вырвалась могучая струя сжатого воздуха…
Как ужаленный, отскочил Клименко от этого места и нырнул под вагон соседнего состава. Потом под другой… Так, согнувшись в три погибели, перебежал пути и, выбравшись на улицу, задворками добрался до своего дома. Пролезая под вагонами, слышал издали испуганные возгласы и выстрелы: свист воздуха, как сигнал тревоги, всполошил охранников бангофжандармерии и немцев, сопровождавших эшелон. К счастью Клименко, ему удалось под покровом вечерних сумерек выпутаться из этой передряги.
Ему стыдно меня, стыдно, что проявил непослушание, что не смог сдержать своей жажды действия.
— Вы уж извините меня, — просит. — Я понимаю, что поступил необдуманно… Никому про этот случай не говорите. Особенно Николаю Ивановичу.
— Будь ты в отряде, — говорю ему, — получил бы от командира суток десять строгача, узнал бы тогда, как нарушать дисциплину. Тоже мне подпольщик — не мог удержаться. На первый раз прощаю и обещаю никому не говорить о твоей неудачной диверсии, только смотри…
Лицо Клименко прояснилось: видно, малость отлегло от сердца.
— Объясните же мне, — сказал он, — почему в этих шлангах такое давление воздуха? Ведь поезд стоял и паровоза не было.
Пришлось прочитать незадачливому диверсанту маленькую лекцию об устройстве пневматической тормозной системы в поездах. Клименко слушал внимательно, как слушает ученик интересный рассказ учителя, хотя в моих пояснениях ничего особенного не было.
— Вот ты, Леонтий, — закончил я, — перерезал шланг. А чтобы его заменить, умелому досмотрщику вагонов понадобится минут пять, ну от силы десять. Ты полагал, что совершишь крупную диверсию, а на самом деле рисковал из-за сущей ерунды.