Страница 105 из 159
— О-о, кого я вижу! Пани Лидия, если не ошибаюсь?
— Да, вы не ошиблись, многоуважаемый пан поручик. Я вас тоже узнала.
— Какая приятная встреча! Вы во Львове давно?
— Больше месяца…
— И здесь работаете?
— Как видите.
— Вы одинокая или, возможно, уже обзавелись семьей?
— Нет, не обзавелась.
— Так, может, позволите пригласить вас на один танец? Я не забыл тех вечеров в Костополе…
— И я все помню…
— Так что — потанцуем?
— Извините, пан поручик…
— Не поручик, а оберштурмфюрер.
— Извините, господин оберштурмфюрер, но я на службе, и танцевать с клиентами нам категорически запрещается.
Он предложил ей встретиться в свободное время, но она отказалась. После всего того, что видела и пережила в Ровно и во Львове, этот бывший поручик шляхетской «двуйки» казался ей мелким ничтожеством в сравнении с теми врагами, с которыми ей приходилось иметь дело. Если бы знала, что эта встреча с вчерашним пилсудчиком, а ныне гестаповцем не последняя, что судьба снова сведет их на окольных путях жизни, его постигла бы участь Конрада.
Но могла ли она надеяться на еще одну встречу с ним — здесь, в свободном Львове, в советском Львове, в этом чудесном парке, где ощущаешь истинную красоту природы и жизни! Могла ли подумать она, что на этот раз он появится перед ней в форме офицера Советской Армии?
— А может, это не он? Лида, слышишь, может, ты ошиблась? На свете немало похожих людей.
— Я хотела бы ошибиться, Маечка, да, кажется, это не ошибка. Я сразу его узнала, как только увидела в глубине аллеи.
— А он? Как ты думаешь, он заметил тебя?
— Не знаю. Во всяком случае, если я узнала его, то и он мог меня узнать. Но почему же он не пошел вслед за нами, почему он быстро прошел по аллее, даже не посмотрев в сторону тропинки, на которую мы свернули? Наверное, он был занят своими мыслями и не заметил меня. А может, и я в самом деле ошиблась? Что делать?
— Разве ты не знаешь? Нужно пойти и рассказать кому следует.
— Так-то оно так, но сначала я должна убедиться, что это именно он. А вдруг я ошиблась? Нужно обязательно снова увидеть майора — увидеть во что бы то ни стало.
Через несколько дней Майя, запыхавшаяся, бледная, вбежала в комнату и еще с порога выпалила:
— Лидочка, скорее вниз. Там, на углу, стоит твой майор.
Лидия бросилась из комнаты по ступенькам — вниз, на улицу. На углу возле широконосого военного «доджа» спиной к ней стоял какой-то офицер.
Остановилась. Он или не он? Если он, то откуда эта машина? Нет, наверное, ошибка. Но в тот же миг он повернулся к ней, их взгляды встретились, и не успела Лидия перевести дыхание, как он прыгнул в кабину, и автомашина с ревом рванулась с места.
Теперь уже ни малейшего сомнения не было: это тот самый поручик и оберштурмфюрер.
— Сегодня уже поздно, — сказала она, вернувшись в комнату, — завтра я буду работать целый день. Слушай, Маечка, я сейчас обо всем напишу, а ты отнесешь в Управление госбезопасности.
— Хорошо, Лидочка.
Она писала весь вечер, до поздней ночи, все волновалась, что «нескладно выйдет», по нескольку раз переписывала отдельные фразы и целые страницы, перечеркивала, комкала листки и бросала их в кафельную печку.
Если бы не они, эти измятые страницы школьной тетради, которые лежали перед полковником Сташко, мы, возможно, никогда бы не узнали о поручике из КОПа, который со временем стал гестаповским офицером, а после освобождения Львова от фашистских оккупантов надел форму майора Советской Армии. И не могли бы мы себе представить, кому именно преградили дорогу эти женщины и кто был заинтересован в том, чтобы они никому и никогда не смогли поведать эту тайну.
Должно быть, она так и не написала чистовика этого заявления, так как ни на следующий день, ни позже он не попал по месту назначения. Может, разуверившись в своих литературных способностях, она решила сама прийти и обо всем рассказать? А может, чистовик попал в руки того, кого он разоблачал?
Все это неизвестно. Известно лишь, что на следующий день на работу к Лиде прибежала Майя с телеграммой, которой обе сестры срочно вызывались в Ровно в связи с необходимостью выезда в Москву за получением правительственных наград.
Лисовская подала заявление на отпуск за свой счет сроком на десять дней (в Москву ведь ехать!) и отпросилась домой — собираться в дорогу.
На рассвете следующего дня работник городской газовой сети, который делал очередной утренний обход, гася газовые фонари, видел, как две молодые женщины с чемоданами в руках подошли к грузовой машине марки «студебеккер», забрались в кузов, под натянутый брезент, и машина тронулась с места.
Начинался еще один день — день пятнадцатого сентября 1944 года.
Собирались дети в школу, а взрослые — на работу. Шли с лопатами на свекловичное поле колхозники небольшого подольского села Каменки. Стояло бабье лето — чудесная пора ранней осени, когда ничто еще не предвещает зимы.
А по выбоистым, искалеченным войной дорогам неслась затянутая брезентом грузовая автомашина.
СЛОВО К ЧИТАТЕЛЮ
Мне и моим боевым друзьям часто приходится выступать с воспоминаниями о партизанских буднях, о нашей разведывательной работе. Поднимаясь на трибуну, я всегда волнуюсь. Волнуюсь не только потому, что меня слушает многочисленная аудитория, но и потому, что нельзя без волнения рассказывать о героическом прошлом нашего народа, о замечательных действиях народных мстителей, о нашем боевом товарище и друге, славном сыне русского народа Николае Ивановиче Кузнецове, чье имя по праву стало легендарным.
Точно так же мы испытываем чувство волнения, поднимаясь во Львове на Холм Славы, где никогда не увядают цветы на его могиле, или же когда проходим по улице Кузнецова, попадаем в пионерский лагерь его имени, когда приближаемся к гранитному памятнику герою, на постаменте которого пламенеют слова из горьковской «Песни о Соколе» — любимого его произведения.
«Пускай ты умер, но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету…»
Навсегда останутся в нашей памяти слова Николая Ивановича, написанные в письме, которое он велел вскрыть в случае его смерти:
«Я люблю жизнь, я еще молод. Но если для Родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть они знают, что невозможно покорить наш народ, как невозможно погасить солнце. Пусть я умру, но в памяти моего народа патриоты бессмертны…»
Да. Бессмертными останутся в памяти народа патриоты, отдавшие свою жизнь в борьбе с врагом, такие, как Николай Приходько, Петр Голуб, Марфа Ильинична Струтинская, Николай Куликов и Василий Галузо, Леонтий Клименко, Лидия Лисовская, Майя Микота и многие другие.
Не пришлось дожить до счастливых дней и другим нашим боевым товарищам. Почти вся семья Юзефа Богана была схвачена гестапо и казнена. В первые дни освобождения Ровно Мария Левицкая пошла к своей сестре в соседнее село. Там ее схватили украинские буржуазные националисты и замучили вместе с восьмилетним сыном.
Заслуживает благодарной памяти потомков бессмертный разведчик, связной здолбуновского подполья, учитель Аврам Владимирович Иванов. Он тоже не дожил до счастливых дней победы над фашизмом: в конце 1943 года был схвачен гестапо и зверски замучен. Судьба этого замечательного человека, настоящего патриота нашей Родины, также многих заинтересовала. О нем и о других товарищах из Здолбунова я рассказал в книге «О чем звенели рельсы».
Работая над воспоминаниями, я ощутил большую моральную поддержку нашей молодежи, пионеров, комсомольцев, воинов Советской Армии, от которых получаю сотни писем. Эти письма проникнуты гордостью за наш народ, за нашу непобедимую армию, за советских партизан, разведчиков и подпольщиков, за всех тех, кто вынес всю тяжесть войны, отстоял честь и независимость матери-Отчизны.