Таблетки

— Вы открыли для меня новую жизнь. Новую форму жизни, — признавался мне Иван Капустин после очередного сеанса. — Спасибо вам за это. Вы открыли для меня смерть.

— Ну, что ж, это моя работа, — говорил я, приятно улыбаясь.

Напоминал ли он мне меня самого? Вряд ли. Хотя иногда, глядя на него, я замечал схожие с моими черты лица. Завидовал ли я ему? Пожалуй, иногда. Я хоть и считал его очень странным типом (думается мне, что не я один так считал), но все же был восхищен его рвением и хваткой как у акулы. Наблюдая за его непреодолимым желанием, воспроизводимым в небольшой комнате, я все больше и больше пропитывался его своеобразной философией. После такого смерть может показаться не более чем игрой, правила которой всегда для всех одинаковы. Как шахматы или, например, бильярд.

Стоя в лоджии ранним утром, я смотрел вниз, туда, где сотни людей копошились, не успевая сделать все запланированное, и думал, что упасть — это не так страшно, как кажется. Я не понимал, боюсь ли я высоты, или нет. Она вызывала у меня смешанные чувства. Но я точно знал, что высоты боится Макс. Потому в последнее время я стал приглашать его выпить по бокалу вина именно в лоджии, там, где высота располагалась совсем рядом. Мне нравилось создавать для него ситуации, в которых он чувствовал себя некомфортно, и наблюдать за его реакцией. Он поддавался мне, и я получал от этого удовольствие.

Лиля, как и прежде, спала мирным сном в постели. Макс ушел не так давно. Он оставил на ней свой запах, следы своих прикосновений. Моя жена снова была в его объятьях. Если раньше меня это не столь сильно тревожило, то после того, как я увидел ее глаза открытыми тем странным утром, я почувствовал, что из самого моего нутра начала подниматься темная, вязкая жидкость. Она обволакивала меня изнутри, и ожогами покрывались мои внутренности. Я крепко сжимал зубы, чтобы не закричать.

Я продолжал видеть Лилю в своих снах. За нами снова охотились дети в бронежилетах. Времена менялись, но я проигрывал снова и снова. Я пытался уловить тайный посыл, коим были пронизаны мои сны, но что-то, что я хорошо помнил, бесследно исчезло. Оно было вытолкнуто из меня с бешеной силой.

Стоя в лоджии ранним утром, я долго думал над тем, чтобы просто подойти к Лиле и разбудить ее. Коснуться ее плеча пальцами, почувствовать, наконец, бархат ее кожи. Кофе стыло в чашке, пока я решался. Видом своим оно напоминало ту самую жидкость, что поднималась внутри меня. Мне хотелось бить витрины дорогих магазинов, сжигать роскошные платья, разбивать престижные автомобили. Мне хотелось рушить что-то стоящее для кого-то. Чего я хотел? Не ощутить ли вкус смерти на своих губах?

Иван Капустин наслаждался своей смертью. Ну а мы с Диной, наблюдая за большой и опасной акулой, возбуждались сильнее обычного. Я отвел ее в служебное помещение в тот момент, когда никого не было рядом. То был секс на скорую руку, без прелюдий.

Она получила оргазм почти сразу же после того, как я вошел в нее. Последовала пощечина, от которой мне еще больше захотелось Дину. Тем временем акула уже вовсю кромсала несчастного Ивана Капустина.

Я кончил в тот самый момент, когда он сделал последний вздох. Представление окончилось. Пробравшись под блузку, я гладил руками чуть взмокшую спину Дины и представлял, что это не пот, а капли соленой воды Средиземного моря. Я представлял, что мы где-то на юге, далеко от всего того, что гложет нас в этом застывшем в вечном ожидании весны городе. Я покупал свои фантазии за гроши. Они были столь же доступны, сколь для обычного человека доступны спички в магазине, или хлеб.

Дина уходила от меня так же внезапно, как и возвращалась. Я не мог контролировать ее, сколько бы ни желал этого. Она была не моей, и я был не ее. Так почему же я ощущал одиночество каждый раз, когда она пропадала? Работа была заменена вечным поиском той, о которой никто никогда не говорил. Не говорила и Геральдина.

— Хватит!

Этим словом останавливала она меня каждый раз, когда я заводил речь о Дине. Что произошло между ними такого, отчего Геральдине стало так тяжело о ней говорить? Я не мог знать.

Геральдина стала меняться. Ее перепады настроения вызывали у меня лишь скомканное ощущение тревоги. В одну минуту она могла быть и ласковой, и твердой. Свои эмоции она стала выплескивать на ни в чем не повинных сотрудников компании, которые просто выполняли свою работу день ото дня. Она требовала от них все больше и больше, а собрания проходили в неприятной атмосфере всеобщего напряжения. Какой уж там корпоративный дух! Было хорошо, если голова оставалась на плечах!

Геральдину также злило затянувшееся разбирательство касательно видео, компрометирующего мэра города. Каждый день ей по несколько раз названивали с телефонов городской администрации, и о чем шла речь, я мог только лишь догадываться. Знал только, что после каждого такого разговора цвет лица Геральдины становился другим. Я бы назвал его «землянистым». Да, пожалуй, остановлюсь на этом.

Иван Капустин наслаждался своей смертью. А я наслаждался тем, как Артем, затянув потуже жгут, вставлял иглу в свою и без того исколотую вену левой руки. Он делал это медленно, так что я мог смотреть и запоминать каждую мельчайшую деталь действия. Я мог рассказать о разрушении человека, составить план-схему. Я был теоретически подкован в этом. Артем испытывал все на практике. В этом, пожалуй, состояло наше единственное различие. Теоретик и практик.

Я думал о том, что все люди, по большей части, являются теоретиками своей жизни. Они знают о многом, они впитывают большое количество информации каждый день. Они исследуют. Они выявляют закономерности. Так вычитывает строку за строкой психолог-теоретик. Он может наблюдать за пациентом, но не станет принимать участия в его лечении. Он делает заметки, на основе которых другие теоретики в другое время будут создавать другие теории.

Но мало кто способен реально влиять на свою собственную жизнь, не говоря уже о жизнях окружающих. Это сложная наука, способная открыться только сильным духом людям. Так что, можно сказать, в каком-то смысле Артем был сильнее меня. Хотя, быть может, он и не выбирал свой путь в могилу самостоятельно. Быть может, за него этот путь выбрали его друзья по общежитию. Или девушка, разбившая когда-то ему сердце. Мне же хотелось верить, что он сам для себя все решил. Мне хотелось, чтобы он был сильнее меня. Мне хотелось, чтобы он был практиком.

Артем запрокинул голову. Его глаза были широко открыты, но он не видел ничего, кроме собственного удовольствия. Да, это чувство визуализировалось, расплылось перед ним, как раскаленная лава, сжигающая все на своем пути. Проблемы превращались в пепел.

Это чувство было похоже на оргазм, длящийся несколько минут. Затем в теле поселилось тепло, будто кто-то воткнул внутрь тела нагревательный элемент. Расслабление. Нега. Артем упал на кровать и раскинул руки в стороны. Его окутало ватой.

Он не думал о том, что будет после. Проще сказать, что он широко закрывал глаза на последствия. А героин не отпускает просто так. Его побочные эффекты не заканчиваются лишь на сухости во рту. Те, кто не понаслышке знает, что такое дисфория, согласятся, что вещь эта весьма и весьма неприятная.

Я наблюдал за тем, как Артем медленно двигает ногами, лежа на кровати. Пальцы его рук были похожи на крючки, которыми он пытался подцепить что-то видимое лишь ему одному. Он смотрел на меня, но, казалось, не видел ничего, кроме собственного удовольствия, сжигающего все и вся.

Так пролежал он минут десять, после чего, повернувшись на бок, уснул крепким сном. Ушла боль. Ушел и я, понимая, что на сегодня представление окончено. Мне хотелось выпить, потому перед уходом я залез в холодильник и достал оттуда бутылку пива. Оно покорило меня своим холодом, приятной влажностью бутылки, своим запахом. Чувство эйфории, которое совсем недавно испытал Артем, казалось, витало в воздухе. Я хватал его губами и, посмаковав, глотал, как глотал свои таблетки. Тихий шелест наводил меня на позитивные мысли.