Страница 16 из 31
Так запечатлел победу под Шипкой-Шейново Василий Васильевич Верещагин.
Первые же встречи картины со зрителями ясно показали, что кисть Верещагина — острый, а в глазах иных — опасный инструмент. На верещагинскую выставку, устроенную в начале восьмидесятых годов в Берлине, прибыл фельдмаршал Мольтке. Стоя перед картинами русского художника о войне, прусский генерал похрустывал пальцами. С неодобрением взглянул он на победно скачущего Скобелева. На другой же день всем военным посещение выставки было запрещено. Раздражение воинственного фельдмаршала косвенно объяснил один из венских журналов: «Эти русско-турецкие картины говорят гораздо больше, чем все на свете до сих пор написанные брошюры и статьи, осуждающие войну и ее зачинщиков».
Вскоре выставка произведений Верещагина открылась в Нью-Йорке. Здесь повторилось то же, что в Берлине: вход на выставку солдатам и молодежи вообще был строго запрещен. Между героями художника — русскими солдатами, победно изгонявшими иноземных захватчиков, — и реальными, живыми солдатами западного полушария буржуазные правительства воздвигали стену.
Так торжествовало искусство. «Художественные донесения» Верещагина самой своей правдой «работали» против войны. Правда о войне, высказанная языком живописи, вела людей к мыслям о мире. Поэтому даже изображенные художником тела воинов, павших в бою, страшили западных генералов. Мертвые становились сильнее живых.
Художник мог гордиться таким успехом.
В экспозиции Русского музея представлены различные работы Верещагина. Здесь — его художественные впечатления, вынесенные из Индии и Туркестана, из глухих русских деревень и японских храмов. Но война с ее ужасом, кровью, смертью стала главным впечатлением творческой жизни художника, горькой, неизбывной темой Верещагина. Поэтому картина «Скобелев под Шипкой-Шейново» — центральное звено «верещагинских» залов музея. Кисть художника — сильнее штыка. «Художественные донесения» Верещагина написаны не только красками, но и кровью сердца.
На диком бреге Иртыша
Экспозиция музея — не только зеркало нашего национального искусства; она отражает также труд художника — огромный, многообразный, повседневный. «Бурлаки» пришли в музей вместе с повестью о странствиях их автора, его исканиях на берегах Волги, о его стремлении сродниться со своими героями. Верещагин вдыхал дым и смрад войны, изображенной им на полотне.
Как же быть в таком случае историческому живописцу? Как сблизиться со своими героями ему?
Неожиданные пути открываются здесь художнику. И если, работая над картиной «Взятие снежного городка», отнюдь не исторической, Суриков принимал участие в этой веселой народной забаве, то, готовясь написать «Переход Суворова через Альпы», художник принял необычайное и смелое решение… повторить беспримерный переход суворовской армии. Он поехал в Швейцарию, отправился в горы, а затем, по его собственному рассказу, «сам по снегу скатывался с гор, проверял. Сперва тихо едешь, под ногами снег кучами сгребается. Потом — прямо летишь, дух перехватывает». Этюды Альп делал Суриков прямо на склонах, замерзая, с трудом растирая краски. «Какой ужас! — рассказывал он, — не верится как-то, чтобы даже Суворов мог перейти в этих местах Альпы».
Казалось бы, исторический живописец может не покидать пределов мастерской. Василий Суриков многими своими вещами показал, как тесно бывают сплетены действительность и домысел, прошлое и настоящее.
По безлюдной сибирской дороге неторопливо двигался всадник. Он держался в седле уверенно и, опустив повод, задумчиво смотрел вокруг, вглядываясь в черты сурового пейзажа. Над берегом Иртыша всадник остановился. Лошадь, чутко насторожив уши, косила глазом вниз, где глухо шумела вода, сражаясь с камнями.
И вдруг тишина хмурого дня разорвалась топотом и свистом, ружейные залпы слились в грозную симфонию боя, пороховой дым стал застилать горизонт. Лодки замелькали на воде, и люди в казачьей одежде, выскакивая в воду, рвались к берегу, где держались еще воины хана…
Когда легендарный казачий атаман Ермак в 1581 году начал свой поход в Западную Сибирь, против сибирского хана Кучума, среди казаков шел к Иртышу и Суриков. У него не было кистей — он нес тяжелое фитильное ружье. Он не собирался запечатлевать на холсте картину смертельного боя — он ринулся s его огонь. Суриков сам вступил в кровавый брод Иртыша, услышал свист татарских стрел и, не спуская глаз с прицела, ощутил порыв и волю атамана Ермака Тимофеевича…
Это был далекий предок художника. Встреча Суриковых, разделенных венами, состоялась.
Всадник провел рукой по глазам — и картина боя растаяла в мареве над рекой. Но он знал эту картину в совершенстве, он видел ее по всему тысячеверстному пути, проделанному им в седле. Ради нее странствовал он в этих диких краях. Чтобы снова и снова увидеть ее — подвергался опасностям и лишениям необычного путешествия. Его воображение и память овладевали этой картиной, чтобы она могла быть навсегда увековечена его талантом.
Казак Василий Суриков ехал по следам своих предков. Художник Василий Суриков ехал по местам исторических сражений, где развернется действие его картины «Покорение Сибири Ермаком».
… В подвале суриковского дома в Красноярске хранилось старинное казачье оружие, одежда, боевое снаряжение. Маленький Василий Суриков вдыхал здесь запахи кожаной амуниции, прислушивался к лязгу поржавевшего железа, представлял себе былые походы и сражения.
Мать снисходительно относилась к его отлучкам в страну воображения. Неграмотная женщина, она поражала людей тонким вкусом в художественной работе. Может быть, ее картины, вышитые бисером или гарусом, стали одним из мостов, приведших сына к «Взятию снежного городка», «Покорению Сибири Ермаком», «Переходу Суворова через Альпы», без которых теперь нельзя себе представить экспозиции Русского музея?!
Огромное воздействие оказала на будущего художника природа его родного края. «Сибирь под Енисеем, — говорил Суриков, — страна, полная большой и своеобразной красоты. На сотни верст — девственный бор тайги с ее диким зверьем. Таинственные тропинки вьются тайгою десятками верст и вдруг приводят куда-нибудь в болотную трясину или же уходят в дебри скалистых гор. Изредка попадается несущийся с гор бурный поток, а ближе к Енисею, то по одному берегу, а то и по обоим, — убегающие в синюю даль богатые поемные луга с пасущимися табунами. И все это прорезывал широкий исторический сибирский тракт с его богатыми селами и бурливой то торговой, то разбойничьей жизнью».
С юности, вместе с творческим сознанием художника, крепла тема будущей любимой картины — «Покорение Сибири Ермаком». Встреча с далекими предками продолжалась. Этой картине Суриков отдал пять лет жизни. Он пишет этюды в Красноярске, в Тобольске, в Минусинске, на Дону, на Оби. Теперь уже щиты, шапки, шлемы, кольчуги, ружья, лошадиная сбруя извлекались из подвала и превращались в модели. Казаки позировали Сурикову, чтобы стать казаками былых времен на будущей картине. История оживала, осмыслялась, поэтизировалась. Она становилась художественным образом. Она воплощалась в линии и краски.
Иные из современников упрекнут Василия Сурикова в исторической неточности: «не так» расположены наступающие казачьи войска, «не те» применялись ружья, «не такими» показаны приемы боя. Суриков отмалчивался. Что можно было ответить на это? Искусство — не научный трактат, не учебное пособие. Если картина взволновала, тронула тебя — можно простить художнику и неточность в каких-то деталях; если оставила равнодушным — никакие разъяснения не помогут!