Страница 4 из 6
Однажды, когда на этой лужайке он пас корову вместе со своим сумасшедшим дядюшкой, к ним подошел милиционер.
— Уходите домой, — сказал он, — здесь корову пасти нельзя.
— Почему? — спросил Чик миролюбиво.
— Потому что здесь Дом правительства строят, — сказал милиционер и кивнул на стройку.
— Дом правительства пускай строят, — согласился Чик со строительством, — корова им не мешает.
— Мешает, — возразил милиционер.
— Чем мешает? — спросил Чик.
— Дом правительства строят, — терпеливо повторил милиционер, — комиссия может из Москвы приехать… Что, они на вашу корову будут смотреть?
— Зачем им смотреть на корову, — сказал Чик, — они будут смотреть на строительство.
— А если посмотрят на корову? — спросил милиционер.
— Ну и что, — сказал Чик, — посмотрят и отвернутся.
— Комиссия отвернуться не может, — строго заметил милиционер, — а корову в черте города пасти не разрешается.
— А держать корову в городе разрешается? — спросил Чик.
— Держать разрешается, — ответил милиционер.
— Но раз держать разрешается, — сказал Чик, — значит, и пасти разрешается.
— Нет, не значит, — ответил милиционер, — ты меня не путай, я законы знаю.
— Но раз держать разрешается… — начал было Чик.
— Держать разрешается, но пасти не разрешается, — перебил его милиционер.
— Это неправильно, — сказал Чик.
— Это правильно, — сказал милиционер.
— Но раз держать разрешается… — сказал Чик.
— Еще одно слово, — сказал милиционер, — и я оштрафую корову.
— Все равно это неправильно, — сказал Чик.
— Все, — сказал милиционер, — штраф пять рублей.
— У меня денег нет, — сказал Чик.
— А это кто такой, — спросил милиционер, — он глухонемой?
— Нет, — сказал Чик, думая, что милиционер довольно близко попал, — он мой дядя.
— Вот он и заплатит, — кивнул милиционер на дядюшку Чика.
— Батум, Батум, — сказал дядя, чувствуя непорядок и начиная раздражаться.
— В Батуме то же самое, — сказал милиционер, — законы везде одинаковые.
— У него тоже денег нет, — сказал Чик.
— Это мы выясним, — сказал милиционер.
— Он сумасшедший, — сказал Чик.
— Как штраф платить, все сумасшедшие, — сказал милиционер.
— Батум! Батум! — более четко повторил дядя.
— Он правда сумасшедший, — сказал Чик.
— Тогда почему он не в сумасшедшем доме? — удивился милиционер, как и все в таких случаях.
— Ему разрешается, — сказал Чик, — он вреда никому не приносит.
— А справка есть? — спросил милиционер.
— Нет, — сказал Чик, — он всегда с нами живет.
— А почему он вспомнил про Батум? — спросил милиционер.
— Он всегда про Батум вспоминает, — сказал Чик.
— Очень интересно, — загадочно сказал милиционер, — но в Батуме граница.
— Он всегда про Батум вспоминает! — воскликнул Чик, чувствуя, куда гнет милиционер, и стараясь отвлечь его от этих мыслей.
— Шпионы ходят по стране, — сказал милиционер.
— Знаю, — согласился Чик.
— В том числе и под видом сумасшедших, — сказал милиционер.
— Знаю, — согласился Чик, потрясенный тем, что милиционер подозревает дядю в том, в чем Чик сам подозревал его когда-то. — Но он настоящий сумасшедший. Его доктор Жданов проверял.
— Этот номер не пройдет, — сказал милиционер, — я вас всех забираю в милицию. Там все выяснят… Корова не бодается?
— Нет, — сказал Чик, — она мирная.
— Вот и хорошо, — сказал милиционер и отобрал у Чика веревку, за которую была привязана корова. — Я ее поведу.
— Мы уйдем домой, — сказал Чик, чувствуя, что опоздал с этим предложением.
— Поздно, — сказал милиционер, наматывая веревку на руку. — Ты попался через свои ехидные вопросы.
С этими словами он повел корову через поляну в сторону милиции. Чик с дядей шли рядом. По дороге Чик еще несколько раз просил милиционера отпустить их домой, но тот был непреклонен.
Они вошли во двор милиции, и милиционер крепко привязал корову к забору. Там росла густая трава, и корова тут же начала ее есть, но милиционер на это не обратил внимания, хотя корова начала есть траву, когда он ее еще только привязывал.
Велев им ждать у входа, милиционер вошел в небольшой дом, стоявший во дворе милиции. Чик был сильно расстроен случившимся и не знал, что думать. В те времена очень многих людей подозревали в шпионстве. Чик сам в этом подозревал дядю, но потом понял, что все это чепуха. Он понимал, что в конце концов через доктора Жданова они докажут, что дядя не шпион. Но сколько времени на это понадобится? И не продержат ли их все это время в милиции?
Сколько Чик ни думал, как выйти из этого положения, он ничего не мог надумать. Одна надежда оставалась на доктора Жданова. Доктор Жданов был известным в городе психиатром. Когда про кого-нибудь хотели сказать, что он псих, говорили: «Тебя надо к доктору Жданову отправить!»
Чик с дядей довольно долго стояли у входа в этот домик. Вдруг Чик увидел, что во двор милиции зашел милиционер-абхазец, живший с Чиком на одной улице. Рядом с ним шла женщина, и даже издали было заметно, что она ярко раскрашена. Платье на ней тоже было яркое.
Милиционер шел в их сторону, но он на них с дядей не смотрел, хотя обоих прекрасно знал. У Чика сердце забилось от радости и тревоги. Он изо всех сил старался быть замеченным милиционером. И в самом деле, подойдя близко, милиционер на него посмотрел. Но он его не сразу узнал, потому что никак не ожидал его встретить здесь.
— Я Чик! — воскликнул Чик, помогая милиционеру узнать себя.
— Кто не знает, что ты Чик, — сказал милиционер, останавливаясь, — но как ты здесь оказался? О, да еще с Колей!
И тут ему Чик все рассказал и про корову и про дядю.
— Бедный мальчик, — сказала женщина, когда Чик рассказывал, и попыталась заплакать, но потом, как догадался Чик, вспомнила, что она раскрашена, и раздумала плакать.
— Ты себя пожалей, — сказал милиционер, тоже заметив, что она хотела заплакать.
— А я ни в чем и не виноватая, — сказала женщина, — мне дитё жалко.
— Никуда не уходи, жди меня здесь, — сказал милиционер Чику и вошел вместе с женщиной в домик.
Чик увидел открытые окна домика и подошел к ним, надеясь узнать что-нибудь о своей и дядиной судьбе. Из комнаты доносились голоса людей, и один из этих голосов принадлежал знакомому ему милиционеру. Другой голос Чик признал за начальнический. Третий голос принадлежал женщине, которую ввел знакомый ему милиционер. Чик понял из их разговора, что она занимается чем-то запретным, но чем именно, Чик не мог понять. Она говорила, что она приехала из Воронежа, чтобы купаться в море и загорать, а не для того, чтобы заниматься этим. Но чем именно, она не говорила. А они говорили, что она приехала не загорать и купаться, а заниматься этим. Она говорила, что она этим нигде не занималась, ни здесь, ни в Воронеже. А они говорили, что она этим занимается здесь и, судя по всему, занималась этим же в Воронеже. Она говорила, что она в Воронеже этим не занималась, а работала воспитательницей. А они говорили, что она воспитательницей работала давно, а потом занималась этим, потому что нигде не работала. Она говорила, что она потому нигде не работала, что ее кормил муж и ей незачем было этим заниматься. Но они сказали ей, что, согласно документам, она с мужем разошлась еще до того, как она работала воспитательницей, и поэтому после того, как она бросила работать воспитательницей, муж ее не мог кормить, и ока занималась этим и сюда приехала, чтобы и здесь заниматься этим. Разговор был ужасно интересным, но Чик никак не мог понять, чем она занималась. Чик смутно догадывался, что ее яркое платье и ярко раскрашенное лицо имеют какое-то отношение к этим занятиям, но что это за занятия, он не мог понять.
— Чтобы тебя в двадцать четыре часа в городе не было! — наконец сказал начальник, и Чик понял, что судьба этой женщины решена. Она попробовала было заплакать, но потом то ли вспомнила, что слишком накрашена, то ли голос начальника был слишком непреклонным, и она, поняв, что это не поможет, перестала пытаться. Через минуту она вышла из домика и пошла по двору, покачивая бедрами и бросаясь в глаза ярким платьем.