Гейша

Утром, бреясь, посмотрел на себя в зеркало и сморщился: что за вид! Рожа мятая, глаза в красных прожилках, под глазами мешки… Тьфу! Будто встал с похмелья.

Утром зуб уже не просто болел: казалось, что вся голова превратилась в гудящий колокол. «Бум! Бум! Бум!» — пульсировала кровь в висках, причиняя неимоверные муки. А еще эта жара!.. В восемь утра градусник за окном кухни уже показывал плюс двадцать два в тени, предупреждая, что часам к трем пополудни Москва превратится в настоящее дымящееся пекло. Как на вулкане… Можно себе представить, что чувствуют те немцы, что ездят по всему миру и следят за извержениями вулканов. Видел я тут по телевизору… Стоишь эдак в ботинках на раскаленной докрасна земле, подошвы под тобой дымятся, а ты ковшиком черпаешь раскаленную, как расплавленное железо, лаву и кайфуешь…

Я проглотил горячий черный кофе без сахара. Утренняя доза: четыре чайные ложки на полстакана воды. Перед глазами сразу же заплясали зеленые мотыли.

Раскаленная лава… И не боятся эти немцы спать в палатке на вулкане? Интересно, слышно, как под коркой земли лава перекатывается? Звук, наверное, как от нашей подземки.

Нет, надо срочно прекращать по ночам смотреть кабельное телевидение, так и с катушек съехать недолго… Хотя зачем подключаться к кабельному, если ничего не смотреть?

Елки-палки, ну что за жизнь?!

Садясь в машину, я поднял голову и взглянул на небо. Ни облачка! Серенькое, цвета выгоревшего ситца, небо над столицей не обещало в скором времени ни капли дождя.

По дороге на работу я то и дело поглядывал на свою физиономию в зеркало заднего вида. Десна вспухла, и я время от времени ощупывал щеку, проверяя, не распухла ли она тоже, так что под конец мне уже стало казаться, будто одна щека у меня больше другой от самого рождения.

Нет, нужно сосредоточиться. Так, что там по клиентке? Обвинение в убийстве. Документы в папке лежат, но вчера я только бегло просмотрел их, все из-за этого зуба. И что с ним? Вроде недавно каналы пломбировали, нерв удален, чему там болеть — не понимаю? А ведь с ума сходишь от боли. И анальгин уже не берет. Что там по телику рекламировали против боли?.. Солпафлекс?.. Солпадеин?.. Опять отвлекся.

Притормозив возле аптечного киоска, я обогнул старушек в очереди. Глаза горят, как у голодной собаки, в голосе дрожащие нотки: люди добрые, помогите, погибаю! Провизорша посмотрела на меня с сочувствием, как та добрая аптекарша Мария из рекламного ролика, которая всех соседей травила своим аспирином. На мою просьбу дать что-нибудь обезболивающее она долго перечисляла незнакомые названия препаратов, которые мне казались абсолютно одинаковыми. Старушки сзади наперебой советовали попробовать свои любимые. Да мне все равно, что угодно давайте, только чтобы не болело!

Прямо у входа дрожащими руками я распечатал пакетики и бросил в рот пригоршню разноцветных таблеток, запил все это шипучей минералкой, прислушался к внутренней деятельности организма. Кажется, все препараты попали по назначению, прямо в пустой желудок. Нет, не совсем пустой, я забыл про четыре ложки кофе…

Через полчаса, подъезжая к воротам Бутырок, я уже не чувствовал никакой боли. В голове — легкий туман, во рту гадкий аптечный привкус. Зато боль как рукой сняло. Жить сразу стало лучше и веселей.

Развалившись на стуле в прохладной комнате для допросов, бросив папку с адвокатским досье перед собой на стол — надо же наконец прочитать! — я допил теплую минералку.

— Как там сегодня? Снова печет? — вступил в беседу дежурный СИЗО, лицо которого было мне знакомо.

Наверное, он меня тоже помнил по прежним визитам.

— Страшное дело, — подтвердил я, попутно размышляя, сколько, интересно, автокатастроф в день происходит в Москве из-за того, что у водителя в крови подозрительная смесь кофеина, анальгина и антибиотиков? — Градусов под тридцать. Может, и больше.

— А у нас тут хорошо, прохладно, — сказал дежурный. — Стены толстые.

— Да, у вас тут просто санаторий.

Дежурный, довольный шуткой, раскатисто засмеялся.

Ему лет двадцать пять, наверное, и ему кажется, что мы ровесники, вот он и решается заговорить. Скучно ему. Сейчас бы на пресловутое Химкинское водохранилище, да с пивком, да с девушкой, да не с одной… А не торчать тут. Это только Довлатов мог прикалываться с должности «вертухая». Да и то, когда служил, навряд ли прикалывался.

Дверь открылась, и в комнату вошел высокий сухощавый тип в роговых очках, похожий на достопамятного члена Политбюро Суслова. Только помоложе.

— Дроздов. Павел Ильич, — проскрипел он, протягивая мне узкую и длинную как вобла ладонь, — я следователь по делу…

Он мельком глянул на обложку папки, которую держал другой рукой.

— …По делу об умышленном убийстве, в совершении которого обвиняется Елена Бирюкова.

— Гордеев, — отозвался я, пожимая его руку, которая и на ощупь напоминала излюбленный у нас дар Каспия.

«Суслов» сел за стол и немедленно закурил. Я с интересом наблюдал за ним. Все-таки забавно представлять себе чужую жизнь, чужие побуждения, привычки, ценности. Вот этот, например, следователь. Ведь наверняка вызвал его начальник и строго-настрого наказал что-то типа: «Не затягивай с делом, Ильич». И Ильич послушно кивнул и пошел домой к своим детям, которых наверняка учит не обманывать. А впрочем, чего это я? Разве Розанов не то же самое мне сказал? А я? Возмутился? Нет, наоборот. Пошел на поводу. Из-за денег. Ну, конечно, я не следователь, я адвокат, мне можно. И потом, если бы не я взял это дело, то Генрих поручил бы его кому-нибудь другому, Славину например. А уж он точно не рефлексировал бы. Хотя чего рефлексировать, если девица действительно укокошила Осепьяна. Сейчас посмотрю дело…

— Сейчас вашу эту… барышню… приведут, — сказал дежурный, сделав паузу перед «барышней», словно специально вспоминал это слово, приготовленное заранее.

Дроздов даже не повернул головы.

— Угу, — промычал я в ответ, пробегая глазами напечатанные на машинке строчки скопированных документов по делу. Посмотрим, что это за убийца бакинских комиссаров…

«Елена Александровна Бирюкова, 1975 года рождения, русская, образование высшее юридическое…»