Старина четвероног

Лично я не видел ничего дурного в своем намерении забрать рыбу, скорее наоборот, ибо, хотя целаканта нашли во французских водах, он по праву принадлежал мне. Я надеялся, что легко смогу убедить в этом любого, и все же появление семерых южноафриканцев в Диего- Суаресе могло возбудить чувства, которых нам нечего было опасаться в Дзаудзи. Стоит ли напоминать французам, что рыба все время была у них под носом, а они об этом не знали? Мои листовки, несколько пачек, пролежали у них много лет, и не похоже, чтобы они дали им надлежащий ход. После я узнал, что на Мадагаскаре, как и в других местах, мою идею приняли весьма критически. Уж этот сумасшедший южноафриканец! Целакант у нас — нелепость!

И посмеялся бы над ними старина целакант, если бы умел…

Я прошел на свое место, чтобы отдохнуть — неизвестно еще, что ждет меня завтра. Если раньше время бежало, то теперь оно ползло медленно-медленно. Я выглянул. Остров Мофамед, поблизости от Пебане. Да-а, здорово нам тогда досталось… И снова мысли унесли меня в прошлое. '

Однажды, работая в Пебане, мы на дряхлом буксире отправились за несколько километров на Мофамед, крохотный островок, огражденный могучим рифом. На отмелях в отлив мы собрали немало ценных экземпляров… Потом, плывя среди коралловых утесов восточнее островка, глушили рыбу взрывчаткой. С моря дул сильный ветер, на острые зубцы рифов обрушивался мощный прибой. Из толщи воды на поверхность всплывали самые разнообразные рыбы. Матросы многих видели впервые и пришли в восторг, потому что в Пебане рыбы мало, а тут то и дело попадались здоровенные экземпляры. Ветер и волны относили нашу добычу, вынуждая нас подходить совсем близко к рифам. Рулевой засмотрелся на то, как вылавливают рыбу; я стоял на корме, отдавая команды. Внезапно что-то заставило меня взглянуть вперед: мы шли прямо на риф. Ужасный миг! Я рванулся к штурвалу, оттолкнул рулевого и заорал: «А ре!» («Назад!») Какие- нибудь сантиметры отделяли нас от подводных утесов, теперь все зависело от того, как сработает не очень-то надежный реверс. Редко мне приходилось бывать так близко к гибели… Яростный прибой, зазубренные кораллы, а до берега — километра полтора. Остались бы от нас одни клочья.

Впереди выглянула голова Ралстона: «Мозамбик!» Я вскочил. Вот он, обетованный остров, на котором столько людей сложили свои головы. Крылья самолета едва не задели пальмы; мы приземлились. 15.30 — аэропорт Лумбо.

Я вышел. Уф-ф-ф! Меня словно обдало жаром из печи. А что делается на Коморах… Пылкие приветствия начальника аэропорта, других чиновников, директора отеля. Я сразу озадачил их вопросом: знают ли они какую-нибудь посадочную площадку на Коморах? Нет… Позвонил начальнику радиостанции Лумбо, но и он ничего не знал. Я попросил его попробовать связаться с Коморскими островами; он напомнил, что сегодня воскресенье, связаться невозможно. Я ответил, что в принципе нет ничего невозможного, нельзя ли попытаться? Хорошо… Вскоре он сообщил, что ничего не вышло, до завтрашнего дня связи не будет. А чуть погодя послышался гул моторов: приземлился самолет Восточноафриканской линии из Найроби. Мы набросились на летчиков: что они знают о возможностях посадки на Коморских островах? Ничего… Наверное, мы производили довольно странное впечатление, но вновь прибывшие сильно устали, и не обратили внимания на несоблюдение этикета.

Я выяснил, что из нашего экипажа еще никто не бывал на острове Мозамбик. Связавшись по радиотелефону с комендантом порта на острове, я попросил выслать катер. Мы перекусили в отеле, потом спустились на пристань. Катер уже ждал. Некоторые его матросы участвовали в наших экспедициях; они сердечно меня приветствовали, поделились своими новостями. Летчики пошли смотреть остров, я же навестил коменданта порта и его супругу, чтобы рассказать им о своих делах, Детей коменданта больше всего обрадовали шоколадки, которые я извлек из кармана. Затем мы вернулись на материк — приятная восьмикилометровая прогулка через залив; дул свежий северный бриз, сверкали звезды.

Обед, как всегда здесь, был великолепный. Холодное пиво утолило жажду экипажа. Блов внимательно следил, чтобы каждый выпил не больше одной бутылки. Директор отеля шепнул мне на ухо: «Профессор, для вас приготовлена самая прохладная комната». Я предложил Блову вылететь в четыре утра. Дружный стон. После короткой дискуссии мы условились на 4.30. Кофе — в 3.30, машины забирают нас в 3.45.

Если мой номер был самым прохладным, представляю себе, что перенесли мои спутники… Жарища! А на Коморах? Я метался в постели, обливаясь потом, и никак не мог уснуть. У меня было с собой снотворное, но я избегал его принимать, тем более когда необходима полная ясность мысли.

В час ночи я встал и, с улыбкой вспоминая Блова, разжег примус. Когда кофе поспел, меня так и подмывало отнести ему чашечку. Снова попытался уснуть, но мозг был слишком возбужден. В 2.30 я опять встал, захватил фонарик и пошел прогуляться. Позавидовал служащим отеля: они спали как убитые.

Накануне я приметил на кухне несколько ананасов и теперь отправился обследовать кладовку. Там были чудесные ананасы, бананы и папайя. Я нашел коробку и наполнил ее фруктами, потом достал свою визитную карточку и положил на метелку одного из оставленных ананасов, представляя себе улыбку директора, моего старого друга, когда он ее найдет.

В 3.15 я на всякий случай обошел комнаты летчиков. Все встали, все пили кофе, и все чувствовали себя очень вяло.

Возле Лумбо львы не редкость, по ночам они частенько бродят вокруг аэропорта. Я надеялся, что мы увидим хоть одного, но в это утро они не показались.

Несмотря на ранний час, было жарко. Ффу! А на Коморах?..

Мы взлетели ровно в 4.30.

Глава 13

Драма в Дзаудзи

Красота утра захватывала дух, но и подчеркивала угрозу, таившуюся в громаде пламенеющих облаков, В это время года циклоны здесь особенно свирепы. Если циклон захватит нас над морем, нам будет не до цела- канта, не до чего-либо еще…

Взлетев, мы пошли прямо к могучим колоннам кучевых облаков, которые громоздились ярус за ярусом, теряясь в мглистом поднебесье. Казалось, впереди огромный, причудливо окрашенный мраморный храм, непрестанно меняющий свои очертания. Облака выглядели настолько плотными, что всякий раз, когда мы врезались в бугристую стену, я невольно напрягался.

Самолет быстро набирал высоту, и мне закладывало уши, но я не мог оторваться от великолепного зрелища. Никогда я еще не видел такой эффектной картины; ее величие и размах просто не поддаются описанию. Легкое прикосновение к моему плечу заставило меня подскочить; рядом стоял Рэлстон, держа большой серый комбинезон.

— Здесь очень холодно, сэр, наденьте-ка лучше спасательный костюм.

Я недоверчиво разглядывал незнакомое одеяние, очень толстое, стеганое…

— В таком не утонешь, — добавил он, улыбаясь.

Я подумал о тигровых акулах. Не утонешь!.. Двадцати минут в обществе этих хищниц более чем достаточно. Правда, Рэлстон об этом не знал; я надеялся, что ему и не придется узнать, тем более за компанию со мной… Он помог мне одеться, и весьма кстати: мы поднялись довольно высоко и стало адски холодно. Яркие солнечные лучи, которые прорывались в «окна», ничуть не грели.

Очнувшись от размышлений, я прошел в кабину к Блову и «Петли. Мы шли курсом на Майотту. Было условлено продолжать попытки связаться с Дзаудзи, чтобы выяснить, можно ли там сесть. Пока связи не было, но Берг и ван Некерк продолжали вызывать. Я видел, как ритмично покачивается, работая на ключе, правая рука ван Некерка. Вернувшись из кабины, я вспомнил о своих запасах. Сначала я приготовил каждому фруктовый салат из добытых в Лумбо ананасов, папайи и бананов, с сахаром и сухим молоком. Летчики глядели на меня удивленно, Блов даже с некоторым замешательством, однако ничего не сказали. Затем они получили печенье и сыр, после чего я громко, чтобы слышали все (и в первую очередь Блов), заметил, как бы хорошо теперь выпить кофейку. Блов сидел с каменным лицом, но Летли отозвался лукавой усмешкой.