Страница 12 из 53
Многие видные ученые очень интересовались ходом исследования, поэтому я регулярно рассылал краткие резюме о том, что сделал и обнаружил. Ученые с благодарностью принимали мои резюме, но представители разных школ и течений предлагали мне каждый свою номенклатуру для обозначения многочисленных костей черепа. Не будучи сторонником ни одной из этих школ, я обозначал кости номерами, которые говорили мне гораздо больше, чем любые символические наименования.
В эти дни происходило много любопытного. Хранитель одного музея в Австралии прислал мне письмо, сообщая, что ему показывали несколько чешуй целаканта. Мы пробовали выяснить, откуда они взялись, но загадка так и осталась неразгаданной. Аналогичное сообщение поступило от одного ученого в Иоганнесбурге. Между тем — насколько мы могли судить — с той минуты, как экземпляр попал к мисс Латимер, никто посторонний не мог подойти близко к целаканту, не говоря уже о том, чтобы отщипнуть от него «сувениры», Эту опасность я предусмотрел особо. Пытались «объяснить» появление этих чешуй тем, что их подобрали на Ист-лондонское пристани после того, как мисс Латимер увезла рыбу. Но в это трудно поверить. Ведь тогда никто не подозревал, что это за рыба, а чтобы кто-нибудь в Ист-Лондоне просто так собирал на пристани рыбью чешую — это совершенно немыслимо!
Тем временем до Южно-Африканского Союза донеслось эхо зарубежных откликов. «Илэстрейтед Лондон Ньюс» поместила огромную фотографию целаканта и статью доктора Э. Уайта из Британского музея, которая звучала не особенно лестно для «провинциальных» ученых вроде меня. Автор предполагал, что целакант поднялся из больших глубин. Одновременно я получил письмо с протестом против наименования Latimeria — о мисс Латимер в письме отзывались весьма саркастически. Признаюсь, что я в своем ответе реагировал очень резко. Кроме того, я поместил в «Нэйчер» (6 мая 1939 года) следующую заметку:
«Мало кто за рубежом представляет себе наши условия. В приморской части страны только Южноафриканский музей в Кейптауне располагает штатом научных сотрудников, в том числе ихтиологом. Остальные шесть маленьких музеев этой полосы влачат очень скромное существование. Обычно в них есть лишь директор или куратор, который, понятно, не может быть специалистом во всех областях естественных наук. В море нередко встречаются рыбы, которые неспециалисту покажутся такими же, если не более удивительными, чем целакант. Только энергия и решимость мисс Латимер помогли сохранить данный экземпляр, и у работников науки есть все основания быть ей благодарными. Родовое наименование Latimeria и есть моя благодарность».
Я продолжал выполнять нелегкую задачу, совмещая полную педагогическую нагрузку с детальным изучением целаканта. 19 апреля я писал мисс Латимер:
«Работы — непочатый край. Солидное исследование потребовало бы месяцев шесть. Одних негативов надо сделать более 50 штук; раньше июня не управлюсь… Надеюсь, что в конце мая смогу вернуть Вам рыбу».
А 24 апреля от Ист-Лондонского музея пришла телеграмма:
«Правление настаивает немедленном возвращении рыбы Письмо следует»
Какой удар! Моя работа далеко не закончена… Я был в отчаянии. В письме мисс Латимер объясняла, что весть о сенсации, которую открытие произвело за границей, дошла до Ист-Лондона, и теперь там требуют, чтобы целакант снова был экспонирован. Многие издалека приезжают посмотреть его, и в музей сыплются жалобы, в том числе от влиятельных лиц. Их не успокаивает разъяснение, что рыбу исследуют ученые. Они хотят ее видеть.
До чего же примитивен этот инстинкт: таращить глаза на необычное! И однако же он в какой-то мере оправдан.
Я позвонил мисс Латимер, и мы нашли решение: я верну целаканта 2 мая 1939 года. Если до сих пор я работал интенсивно, то оставшиеся дни превратились в безумный кошмар. В конечном счете, мне удалось выполнить большую часть своей программы, но не все. Я до того устал от долгого напряжения, что чуть ли не с облегчением вручил целаканта на попечение полицейского эскорта. Рыба благополучно прибыла на место, и в музей повалили толпы нетерпеливых посетителей.
В ЮАС возрождение интереса к целаканту повлекло за собой ряд последствий. Открытие с самого начала произвело большое впечатление в Южной Африке, но за границей его восприняли как подлинную сенсацию. До нас все время доносилось эхо зарубежных откликов, и люди, связанные с Ист-Лондонским музеем, смекнули, что, помимо бесспорного научного интереса, целакант может стать предметом выгодной сделки. Музей беден, так чем хранить ценный экземпляр у себя, не лучше ли его продать и на вырученные деньги расширить экспозицию? А тут еще выступило несколько сторонников традиционной политики, которую можно выразить формулой: «Послать в Британский музей», и Брюс-Бейс решил действовать. В начале июня он вручил мисс Латимер для перепечатки (она ведь была куратором, секретарем, казначеем и т. д., и т. п.) проект письма, который она прочла с удивлением и огорчением: председатель правления
предлагал целаканта Британскому музею естественной истории. Мисс Латимер перечитала письмо несколько раз и решила ни за что его не переписывать, а если письмо все равно будет отправлено — уйти из музея. Она тотчас сообщила о письме и о своем решении членам правления. Через несколько дней Брюс-Бейс справился, готово ли письмо. Мисс Латимер ответила, что не перепечатала его и никогда этого не сделает. Она произнесла целую речь, решительно высказав свое отношение к этой затее. Мисс Латимер ожидала возражений, даже строгой отповеди, но сей влиятельный почтенный человек был так потрясен ее пылом, что заявил, довольно мягко, о своем согласии отказаться от этого плана. Победа была столь неожиданна, что мисс Латимер просто опешила.
Правда, дело на этом не кончилось. В июле этот вопрос возник снова, и меня просили приехать в Ист-Лондон помочь правлению решить его. Я приехал и объяснил, что этот экземпляр значит для Ист-Лондонского музея неизмеримо больше любых денег, потому что целакант всегда будет вызывать интерес во всем мире.
Последующие события подтвердили мои слова: целакант и в самом деле положил начало славе Ист-Лондонского музея.
После отправки рыбы из Грейамстауна нам не пришлось бездельничать. Предстояла огромная работа — завершить рукопись монографии (получилась целая книга) с многочисленными фотографиями и подробными рисунками. На это ушло немало времени, и рукопись была готова в конце июня 1939 года. Только теперь жена смогла уделить время сугубо земному занятию: подготовить приданое для ребенка, который появился на свет через пять дней. Если бы мы замешкались с рукописью, нашему сыну грозила бы опасность довольно долго пребывать в чем мать родила!
…Вот что вызвал своим появлением первый целакант! Беспокойство, неприятности, упорный труд. Впрочем, это неизбежные спутники любого достижения… Подобные крупные события всегда упираются в роковой барьер мелочей. И лишь после того, как улеглись первые волны и я смог взглянуть на все как бы со стороны, происшедшее чудо предстало моему взору в ослепительном ореоле. Поистине величайшая радость — первому копаться в ожившей окаменелости.
Впрочем, теперь это было позади. Меня уже ждали новые задачи: найти еще экземпляры, отыскать родину этих поразительных рыб. Далекое прошлое неожиданно вышло из моря у самого нашего порога, но здесь ли оно родилось? С самого начала я в этом сомневался, но мало сомневаться, надо знать точно. На все рыболовецкие суда Южной Африки были разосланы фотографии целаканта с обещанием вознаграждения за новые экземпляры, и я каждый день ждал новостей. Попробовал заговорить с руководством колледжа о возможности организовать экспедицию, однако в тот момент мое предложение не встретило поддержки, а сгущающиеся тучи войны и начало грозы в сентябре 1939 года вообще положили конец мечтам об экспедиции. Кому какое дело до целакантов, когда падают бомбы? Гораздо важнее было разгромить фашизм.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ