Страница 39 из 66
просто не смог придумать лучшего объяснения.
Вполне понятно, что Дейзи ему не поверила.
– Вы, должно быть, считаете меня совершенной маленькой дурочкой.
– Нет, вовсе нет. Возможно, вы чуточку наивны, но… – Он замолчал, вдруг
поняв, что сказать такое было, вероятно, не лучшей идеей. – Я никогда не
считал вас дурочкой. По правде говоря…
– Могу только представить, как вы себе это вообразили, – отрезала она. – «Вы
так прекрасны, Дейзи» и «я просто не смог удержаться, Дейзи». – Умолкнув,
она закатила глаза и усмехнулась. – Само собой мне, как какой-нибудь
пустышке, полагалось, не помня себя от восторга, упасть в ваши объятия. И в
этот самый момент вы нанесли бы решающий удар: «О, кстати, дорогая, мне
ведь не придется и впрямь вносить эти исправления»?
Похоже, на этом плане можно было поставить крест.
– Что-то вроде того, – со вздохом признался Себастьян.
– Какая наглость! Полагать, что ваши заигрывания увлекут меня настолько, что
я позабуду об обязательствах по отношению к своему нанимателю! Уж не
говоря о моей чести и самоуважении.
Эти слова уязвили его.
– Вряд ли несколько поцелуев поставили под угрозу вашу честь и
самоуважение! И в свою защиту, – добавил он, – хочу заметить, что вы не особо
сопротивлялись.
– Мне бы и не пришлось! – парировала Дейзи. – В первую очередь вам не
следовало делать из меня объект своих нежелательных ухаживаний.
– Нежелательных? А, значит, так вы объясняете то, что обняли меня за шею и
целовали в ответ.
– Я не делала ничего подобного!
– Лгунья.
Сложив руки, Дейзи сердито воззрилась на него.
– Единственный лжец здесь – это вы, – возразила она, отказываясь становиться
в положение защищающегося. – Вы ведь даже не собирались вносить те
поправки, верно?
– Мои намерения здесь не при чем. Вы требуете слишком существенных
изменений, а рукопись слишком сыра. Мне бы пришлось начать с самой первой
страницы и переписать всю книгу целиком. Я не могу этого сделать.
– Вы имеете в виду, что не станете этого делать.
– Понимайте, как вам хочется. Писательство давно стало для меня
невыносимым, но не по моей воле. Мне нечего добавить, потому что вы все
равно не поймете.
Дейзи глубоко вздохнула.
– А вдруг пойму. Объясните.
Застигнутый врасплох, Себастьян запрокинул голову, уставившись в потолок.
Как, черт возьми, он мог объясниться, не вдаваясь при этом в подробности?
– Сначала, писательство – это желание, – начал он. – Желание выразить себя,
желание быть услышанным, убежденность в том, что тебе есть, что сказать. –
Опустив голову, Себастьян заглянул ей в глаза. – Вы понимаете, о чем я?
– Конечно. Продолжайте.
– Когда тебя публикуют, писательство становится навязчивой идеей,
потребностью… не только быть услышанным, но еще и потребностью в
восхищении, даже в обожании. Чем больше внимания получаешь, тем больше
жаждешь. Эту жажду не утолить. Но теперь все чего-то от тебя ждут: твой
издатель, твоя семья и друзья, читатели – и ты понимаешь, что однажды
разочаруешь их, потеряешь их восхищение и, возможно, даже уважение. Итак,
ты усерднее работаешь, больше пишешь, не спишь ночами. В душу начинает
закрадываться отчаяние, потому что глубоко внутри ты понимаешь, что
заведомо обречен на провал. Попытки оправдать свои и чужие ожидания
изматывают, и однажды ты… – Себастьян умолк, тщательно подбирая слова. –
Наступает момент, когда ты больше не можешь это терпеть, когда ты вымотан и
опустошен и тебе больше нечего рассказать другим. Вдохновение покинуло
тебя. Ты иссяк.
– Для того, кто слишком измотан и опустошен, чтобы писать, вы тратите массу
времени и сил, изобретая пути этого избежать.
Эвермор отвернулся.
– У меня на то свои причины, – тихо проговорил он. – Причины, которые вас не
касаются. Суть в том, что у меня больше нет желания ничего писать. Никогда.
– А что если мы сможем сделать так, чтобы оно появилось? Хоть раз, не спорьте
со мной, – добавила она, заметив, что он приготовился заговорить. – Просто
подыграйте мне чуть-чуть. Что если мы найдем способ сделать так, что вам
снова захочется писать?
– Ради всего святого, женщина, вы совсем не умеете мириться с очевидным? И
мне непонятно, как это вообще так или иначе вас касается. Вы должны были
проследить, чтобы я предоставил Марлоу книгу. Я это сделал. Какое ваше дело,
хороша эта книга или нет.
– Вы одаренный автор, и я отказываюсь позволить вам растрачивать талант зря!
– По какой причине? – Себастьян не сумел сдержать смех 5634cd. – Из чувства
творческого альтруизма?
– Нет, черт побери! – отрезала Дейзи. Ее руки сжались в кулаки. – Я делаю это
потому, что хочу хоть в чем-то преуспеть! Я хочу стать отличным писателем, и
вы мне в этом поможете!
Себастьян смотрел на нее, и в ее глазах видел не только злость, но еще и
надежду. Он глубоко вздохнул.
– Я уже говорил вам, что мне нечему вас научить.
– Я говорю не только о моей книге. Но и об обязательствах по отношению к
лорду Марлоу. Он нанял меня не для того, чтобы получить посредственную
рукопись, написанную вами много лет назад, только лишь бы вы выполнили
условия контракта.
– Довольно! – прорычал в ответ Себастьян, ненавидя ее за то, что она связывала
с ним свои надежды, стремления и мечты. Он не желал нести подобную
ответственность. – Во мне не осталось ни крупинки вдохновения. Мне больше
нечего сказать.
– Со мной вы никогда не лезете за словом в карман, и по большей части это
выходит грубо. Возможно, вы самый грубый, самый несдержанный человек,
какого я только встречала, но вы не опустошены. И не иссякли. Я отказываюсь в
это верить.
– Почему? Потому что вы каждый день строчите одну страницу за другой без
остановки? Потому что если станете отрицать мой творческий застой, сумеете
убедить себя, что такого никогда не случится с вами?
Себастьяну показалось, что он увидел, как проблеск его собственного страха
отразился в ее глазах, но тот исчез прежде, чем он смог в этом убедиться,
сменившись прежней решимостью.
– Мы должны найти способ возродить к жизни ваши творческие порывы.
– Я не хочу возрождать их к жизни. Я много лет из кожи вон лез, цветочек,
чтобы удовлетворить эти творческие порывы. Я скитался по всему треклятому
миру. У меня репутация человека крайностей, причем заслуженная с лихвой. Я
скандалил, выпивал и играл в карты в самых грязных тавернах, которые вы
только можете вообразить. Я принимал… – Он осекся, потрясенный и
смущенный осознанием того, что чуть не признался в своей самой темной и
предательской крайности. – Хотите знать, почему я творил все эти вещи?
Потому что всегда боялся, вот почему!
– Боялись чего?
– Что однажды у меня закончатся мысли, о которых можно написать. – Он
горько усмехнулся. – И вот, посмотрите на меня. Ирония, скажете вы? Одна из
насмешек Господа. Мой отец был бы чертовски доволен собой, если б узнал об
этом.
– Ваш отец?
– Он не хотел, чтобы я писал. Считал это занятие глупым и бессмысленным, и
всякий раз, когда заставал меня за ним, тут же выходил из себя. Он часто
говаривал, что мне предстоит стать следующим графом Эвермором. Мне
судьбой уготованы более благородные занятия, нежели корпеть над печатной
машинкой, словно какой-нибудь клерк. Хотя я никогда не понимал, почему, по
его мнению, тратить деньги, не имея источника дохода, благородно. Он угрожал
отречься от меня, когда я не согласился публиковать свою первую книгу под
псевдонимом. И осуществил эту угрозу, когда я отказался жениться на
американской наследнице, которую он для меня выбрал. Так что, покидая