Страница 86 из 89
— Не знаю… — вздохнул Спичкин.
Они помолчали. Последние минуты они оставались вдвоем. Они словно гнали друг друга всю жизнь, а не какие-нибудь сутки.
А под ними лежали горные вершины. Люди были теперь выше гор.
— Ну ладно… — сказала Вера и встала на ноги. — Командиру полка доложишь по форме… Задание выполнили. И смотри, сам себе шею не сломай. Этого мы уж тебе не простим.
Вера стала поднимать рюкзаки с взрывчаткой. Спичкин медленно поднялся, глухо проговорил:
— Я пойду… Очередь моя…
— Не дури, — улыбнулась Вера.
— Пойду я! — упрямо повторил Спичкин.
— Не надо, Коля…
— Пойду я! — крикнул Спичкин. Голос его дрожал, на глазах выступили слезы. Видно было, как жалко Спичкину самого себя.
Вера прижала его к себе. Обняла голову, зашептала в ухо:
— Милый ты мой, дурачок… Для этого нужна холодная голова. А на нас рассчитывают… Представляешь, кто мы для них сейчас?
Спичкин оторвался от нее, поднял рюкзак.
— Вы женщина, а я мужчина. Понятно?
Вера взвалила свой рюкзак и пошла следом за Спичкиным.
— Я попробую… Может, успею убежать, — говорил на ходу Спичкин.
Наконец, они дошли до края пропасти, бросили рюкзаки в снег. Отдышались.
— Попрощаемся, Вера… — негромко предложил Спичкин.
Вера припала к груди Спичкина, тихо, по-бабьи охнула, спина и плечи у нее затряслись.
— Ну, Вера… Ну что вы… — Спичкин медленно шевелил почерневшими губами. — Я попробую…
Он осторожно поцеловал ее в губы, легко оттолкнул от себя.
Вдвоем они вогнали ледоруб по самую рукоять в твердый фирн. Вера обернула вокруг древка веревку. По этой веревке стал спускаться Спичкин с рюкзаком на спине.
Он дошел до самой крайней трещины, спустился в нее. Выгрузил взрывчатку. Потом, пыхтя, сделал второй рейс.
Он устал, но спускался теперь увереннее, в движениях его чувствовалась внутренняя собранность. Он работал быстро и точно.
Наконец, он присоединил к детонатору конец бикфордова шнура и стал подниматься с ним вверх. Когда шнур кончился, Спичкин оказался метрах в десяти под Верой, стоявшей на краю снежника. Туда, к ней, круто поднимался разорванный трещинами склон.
— Слышишь, Коля! — крикнула сверху Вера. — Подожжешь и лезь по веревке, я буду держать!
— Нет, уходите! — закричал Спичкин. — Закрепите конец намертво за ледоруб и уходите! Снег может поползти!
— Я готов! — через минуту крикнул он. — Уходите!!
Вера отошла метров на двадцать и остановилась.
Теперь Спичкин не был ей виден, только чернел клюв ледоруба, к которому привязана веревка. Дальше белый склон обрывался в пустоту. И в этой пустоте плавали далекие гряды облаков. Вера напряженно всматривалась туда и считала секунды.
— Вы ушли?! — снова крикнул Спичкин и прислушался.
Ответа не было.
Тогда он поджег шнур. Закраснелся тлеющий конец, зашипел, дернулся, как змея, и побежал огонек, с мгновенной скоростью пожирая вытянутый шнур.
Спичкин некоторое время наблюдал, исправно ли горит, потом тяжело, устало полез по веревке вверх. Ноги его скользили по льду, он срывался и снова лез.
Но огонек бежал к смерти быстрее, чем уставший, обессиленный человек — от нее.
Он лез, вытянув худую шею, хватая ртом воздух. Вдруг оглянулся, глаза его расширились от ужаса, и он закричал пронзительным мальчишеским голосом:
— Ма-а-мочка-а!!
И раздался взрыв. Вернее, могло показаться, что присели и охнули перепуганные горы, и взметнулся белый фонтан снега, и повисло в воздухе искрящееся облако, пронизанное солнечными иглами, и кромка ледяной шапки рухнула вниз, увлекая за собой глыбы камней, срывая толщи снега, сравнивая выступы скал.
Лавина росла и множилась, словно в ней кипели и бушевали сердца погибших альпинистов.
Этот взрыв услышали на площадке немцы. Услышали, как вздрогнули горы, и только тогда увидели клубящийся поток, двигавшийся на них.
— Лавина-а!!! — закричал кто-то истошно, и егеря заметались по площадке.
Но было поздно.
Еще не накрыло площадку белое облако, еще не смешалось все в водовороте из льда, камней и снега, как с врагом было кончено. Широкий фронт тяжелой взрывной волны, шедший впереди лавины, смел фашистское укрепление.
Беженцы плакали. Обнимались. Женщины целовали детей. И светлели лица, и через силу улыбались раненые, и кто-то выстрелил в воздух из автомата.
Казалось, стало легче дышать.
И комиссар, увидев, как взметнулась кромка снежной шапки, и услышав гул, обернулся и закричал так, что на шее вздулись вены:
— Перевал свободен! По порядку! Быстрее!
Потом он подошел к командиру полка Федорцову, проговорил:
— Значит, надо так: первыми беженцы, потом — раненые…
— Да, да, — рассеянно кивал головой Федорцов и смотрел на вершину. — Где нас будут ждать альпинисты?
— За перевалом…
А лавина все росла, грохотала, сметая все на своем пути. Она уже вырвалась в зеленую долину, потемнела от земли и пыли, но росла и множилась…
Закрыв лицо руками, плакала на снегу Вера. Здесь было тихо, и грохот лавины уже не доносился наверх.
Вдруг из-за снежного склона выползла черная точка.
Вера открыла глаза и встала. Она даже не могла изумиться, настолько это было неожиданно и невероятно.
Черная точка на глазах росла, потом превратилась в странное существо, двигавшееся на четвереньках.
Существо неуклюже поднялось и пошло, прихрамывая, навстречу Вере.
Это был Спичкин. Живой, грязный и оборванный, с обожженным лицом и ободранными в кровь руками, и совершенно дурацкая, неуместная улыбка блуждала на израненном лице солдата.
Вера тихо застонала и обессилено повалилась в снег.
А Спичкин шел и с трудом шевелил черными, обожженными губами и пытался улыбаться:
— Ну что вы, Вера… Я ж говорил, что успею… А вы не верили. Баранов правильно сказал, я везучий… Долго жить буду…
Ноги не держали его, и он сел рядом с Верой, обнял ее за плечо. Она рыдала так, что Спичкин тоже не выдержал и заплакал тихо, по-мужски скупо. Это были очищающие слезы, слезы великой радости от сознания выполненного долга, от великого счастья, которое приходит к людям, совершившим вот такой подвиг.
А вокруг них и внизу плыли облака, плыли вершины гор, освещенные закатным солнцем. И небо было холодное и голубое.
1967 год
Часть третья
Рассказы о животных
Лев
Одесская киностудия стоит на Французском бульваре, в самом, пожалуй, милом уголке Одессы. Раскинулась на тридцати гектарах в чудесном парке над морем. Вековые платаны, акации, высоченные каштаны. Осенью все дорожки усыпаны шоколадными плодами, непременно нагнешься, поднимешь парочку, положишь в карман, и весь день рука натыкается на них и перекатывает в ладони, ощущая гладкость и упругость их кожи.
В такой вот вечерок теплой непоздней осенью сидим мы на опустевшей студии в каморке начальника гаража Вани Мунтяна. Играем в шахматы. Вдруг дверь с треском распахивается, и в комнату входит огромный лев.
Когда я рассказываю эту историю, собеседник в этом месте обязательно перебьет вопросом:
— Ну и сколько вы выпили к этому времени?
В том-то и дело, что ни капли.
Представляете картину! Тишина, вымершая киностудия, мы, по сути, одни, чуть отвлечены от действительности, поскольку находимся в мире шахмат, и тут царь зверей! Абсолютно настоящий, из живой плоти, с желтыми глазами и огромными клыками — лев.
Лев развернулся в тесном пространстве, кончиком тугого хвоста задел стол, на котором стояли шахматы, фигуры посыпались с доски, сердце мое спрыгнуло со своего места и покатилось куда-то вниз живота.