Страница 17 из 89
— Так… — засмеялся Павел Иванович. — Своим мыслям…
— Знаем мы Ваши «мысли», — шутливо погрозила она пальцем. — Видели… Хороша, не возразишь! Небось спит сейчас матушка в вашей каюте, а Вы вот тут, на воздусях… Вы уж не обижайтесь на старуху…
— Какая же Вы старуха? — непритворно изумился Павел Иванович.
— Да уж не молода, сударь, — нарочито старушечьим голосом, пришамкивая, возразила она. — Пятый десяток в разгаре…
— Вы, верно, актриса?
— И даже знаменитая, — сказала она просто и с гордостью. — Одолжите-ка мне левую ладонь, я посмотрю — не напрасно ли стараетесь.
Она взяла в свои руки его широкую ладонь и, поворачивая ее к свету луны, стала вглядываться в тонкие линии на ней, проводя по ним остро отточенным лакированным ногтем.
— Так… Пояс Венеры у Вас есть. Слабо очерчен, но есть. Так что желаю успеха! А вот линия Жизни как-то странно обрывается… Впрочем, — тут же спохватилась она, — на ваш век хватит…
— Нина Васильевна, голубушка! — К ним подходил высокий мужчина в пижамной паре. — Вот ты где! Я волнуюсь, ищу ее, а она, извольте радоваться, с молодым лейтенантом при луне…
— Знакомьтесь, мой муж, — кивнула в его сторону Нина Ивановна.
Тот протянул руку:
— Кулинич.
— Глазков.
Кулинич сел рядом с ними, раздраженно отмахнулся от дыма из папиросы, которую докуривала жена.
— Что она Вам тут нагадала? Не слушайте. Нельзя гадать солдатам и цыганам. А тут хорошо. В каюте душно, не спится… В шезлонг, что ли, лечь? — повернулся он к жене. — Возьмем одеяла…
Нина Васильевна встала.
— Попытаюсь уснуть. Надо все-таки… желаю успеха!
Кулинич тяжело поднялся, опершись руками о колени.
— Э-эх! — потянулся он. — Спокойной ночи…
А Павел Иванович снова пошел вымеривать шагами палубное пространство. На носу дуло, он постоял немного, придерживая рукой фуражку, и повернул назад. Уютный затишек образовался на корме, но там целовалась молодая пара, и он, не задерживаясь, прошагал мимо них.
Большой пассажирский пароход шел снизу. С притушенными огнями он проплыл совсем рядом, унеся с собой обрывок какой-то тихой и печальной музыки.
Незаметно стал наваливаться сон, пощипывало глаза. Облокотившись на перила, он долго тер виски и разминал лицо, чтобы подавить зевоту. Кто-то положил руку ему на плечо, он обернулся. Рядом стояла Лиза, смотрела на него чистым, просветленным коротким сном взглядом.
— Смена пришла, — сказала она.
— Что так рано? — спросил он удивленно и обрадованно. — Обо мне не беспокойтесь, я же сказал…
— Мне достаточно, — успокоила его Лиза. — Я привыкла. Мне теперь часто ночью приходится вставать. Правда, я выспалась, — вдруг заторопилась она. — Пойдите и Вы прилягте…
— Я Вас не брошу.
— Какой упрямый, — засмеялась она, встала рядом с ним у перил и наклонила вниз голову. — Здесь не жарко…
— Ветерком потянуло, — согласился Павел Иванович. — К утру. Скоро светать начнет…
— Уже светает…
Июньская ночь коротка, рассвет наступает быстро и незаметно, задолго до того, как выкатится солнце. Выбелилось небо с редкими облаками на нем, вода в реке из черной сделалась свинцовой, легкий туман наползал с берега, и сам берег, обрывистый и лесистый, окрасился наконец в свой естественный густо-зеленый цвет.
— О чем Вы сейчас думаете?
— О чем?.. Жаль, что я не штатский.
— Почему?
— Тогда бы у меня был пиджак… Я бы накинул его Вам на плечи. А так… Могу только фуражку предложить…
— Годится, — быстро согласилась Лиза. Она приподнялась на цыпочки, сама сняла с него зеленую фуражку, поправив рукой откинувшуюся прядь волос, и, стащив берет, нахлобучила ее себе на голову. Приставила левую руку к козырьку.
— Товарищ командир! На вверенной Вам заставе все прекрасно и замечательно…
— Вольно!
Он поправил ей фуражку, чуть сдвинул назад, чтобы не сваливалась на лоб, и вдруг увидел ее глаза, глядящие из-под лакированного козырька куда-то мимо него. Он потянулся к ним, наклонился — она не отодвинулась — и накрыл их губами.
Ее тонкие руки скользнули к нему на плечи, она сама нашла его губы, а потом, через минуту, облегченно вздохнув, шептала:
— Давай сядем, у меня колени дрожат…
Они сели, он прижал ее голову к губам, к носу — фуражка свалилась — вдыхал запах ее волос и слушал, как она бормотала у него на груди:
— Откуда ты взялся?.. Еще вчера я ничего не знала про тебя и мне было все равно, есть ты или нет…
— А сейчас? — спросил он с оттенком мужского самодовольства и даже чуть приподнял ее голову, чтобы лучше слышать ответ. — А сейчас?..
Она не ответила, только глубже зарылась лицом в его гимнастерку.
— Зачем это все? Зачем? Паша… Пашенька! — вдруг вскрикнула она и разрыдалась совсем по-детски, всхлипывая и подрагивая плечами.
— Ты что? — испугался он. — Что ты?
— Я люблю-ю тебя-я… — захлебываясь слезами, сказала она.
— Глупая, — он прижался лицом к ее лицу и стал целовать глаза, щеки, мокрые от слез. — Я тебя тоже очень люблю. Я полюбил тебя сразу, как только увидел там, на лестнице…
— Нет… — всхлипывая, говорила она. — Ты не сможешь меня любить, я знаю…
Он достал платок, стал вытирать ей глаза, она прятала от него лицо, все еще вздрагивая, но уже от счастливого сквозь слезы смеха.
— Видишь, как все получилось… — сказал он, как бы самому себе.
— Ты не рад?
— Знаешь, что мне сказал мой дед, когда я приехал в отпуск? Он, собственно, прадед мне, ему уж за восемьдесят, но мужик крепкий и плотник замечательный. Последнее время предсказаниями стал баловаться. Раза два у него получилось — насчет видов на урожай, то да се — вот и стал пророка из себя корчить. Приходит это он и заявляет: «Твоя, — говорит, — планета, Пашка, начисто в небе исчезла». «Как? Что?» — это уж моя мамаша. «А так, — отвечает дед. — Не видно. Вчера смотрю — а ее нет». Мать в слезы: «Батюшки, убьют!» «Погоди, не реви, — утешает ее дед. — Она не то, чтобы совсем пропала, а другая звезда ее заслонила». «Что же это будет, дедушка?» — спрашивает мать — и в погреб за бутылкой. «А то будет, что звезда эта есть жена. Причем своя, нашенская, с Волги. Потому что по конфигурации такая же, как у Пашки, оттого, — говорит, — я вначале и подумал, что она совсем исчезла. Так что при народе тебе, Павел, объявляю — без жены от нас не уедешь.
Коли ошибусь, весь мой плотницкий инструмент забирай!» Это у деда самое большое сокровище. Посмеялся я, а вышло-то по его. Надо телеграмму отбить — пусть порадуется…
Павел помолчал, потом сказал твердо, как хорошо обдуманное:
— Мы поженимся.
— Ты что, Паша? — она подняла на него растерянный взгляд. — Разве можно так легко?
— А что нам мешает? — беззаботно сказал он.
— Многое… — глаза ее снова наполнились слезами.
— И-и! — засмеялся он. — Какая ты у меня! Какой в тебе химический состав-то мокрый… Чуть меди в волосах, а остальное — чистая Н20…
Она улыбнулась.
— В общем, ты моя жена, — весело отрубил он. — И закончим на этом. Давай-ка для начала накорми мужа. Что-то ты там говорила насчет пирогов и шанег? Я здорово проголодался…
— Ой, правда ведь, — заспешила она. — Сейчас сбегаю в каюту…
Сразу за пристанью начинался подъем в гору. Та же деревянная лестница, те же сады, зелеными уступами опоясывающие город. Большой красный плакат на столбах: «Трудящиеся Ульяновска досрочно завершили подписку на Государственный заем третьей пятилетки».
Голубой автобус встречал артистов с Ниной Васильевной в центре. Она что-то раздраженно выговаривала администратору в вышитой украинской рубашке, встречавшему ее. Увидев Глазкова, кивнула ему холодно и вежливо.
Лиза и Павел поднимались по лестнице, часто останавливаясь, чтобы оглядеться.
— Это Венец, — показывала она. — Помнишь, есть картина «Ленин-гимназист на Волге»? Это тут. Тебе когда надо быть на заставе?