Страница 25 из 26
Мартин ждал этой победы как резкого удара, как вспышки света, как оглушительного рева болельщиков, разрывающего тишину. Но она не была такой. Победа рассыпалась, как брызги фонтана, а он собирал ее по частям и все никак не мог собрать. Он почувствовал, что частица победного ликования у него в кармане, когда впервые, пошатываясь на слабых ногах, секунду простоял без чьей-либо помощи, а затем мешком повалился на пол, разбив губу. Еще кусочек победы он зажал в кулаке, когда, балансируя руками, прошел от койки к окну и, обернувшись, увидел зеленые искорки в глазах смеющейся Мелани. Когда под ободряющие крики деда прошел по еле ползущей ленте беговой дорожки свои первые пятьсот метров и упал без сил, еле дыша и обливаясь потом. Когда с испариной на лбу вывел кривую букву М в детском альбоме для рисования, зажав в руке огромную ручку для начинающих восстановление координации.
Иногда он забывал, что по частям он собирает свою победу, что его счастливая жизнь началась. Что сейчас, в эту самую минуту он должен быть благодарен судьбе за невероятную боль, потому что мог бы не чувствовать ничего и лежать неподвижно, быть мертвым. И тогда боль совсем забирала его, поражая не только тело, но и охватывая отчаянием его разум.
Так случилось, когда он, в очередной раз пытаясь подняться с пола после изнурительной тренировки, обернулся и случайно увидел в зеркале свое отражение: наполовину человек – наполовину робот, с лоснящейся от пота спиной, со спутанными волосами, падающими на бледное лицо.
– Ты ничтожество! – крикнул он отражению с негодованием. Ярость и отвращение захлестнули его, и он, сам не понимая, откуда берет эту нечеловеческую силу, согнул пополам и сломал металлическую раму для ходьбы. Он запустил обломками в зеркало, желая уничтожить это подобие человека, это проявление слабости там, где должна царить сила, желая уничтожить самого себя…
Он швырнул тяжелые обломки и застыл на полу, усыпанный осколками стекла. Тогда ему казалось, что сил не осталось совсем, что он не встанет никогда и умрет здесь, на полу, а из осколков зеркала ему будет ухмыляться неповерженная боль, непобежденная слабость. Его вывел из оцепенения голос, такой домашний, будто бы совсем не встревоженный, а скорее строгий, очень родной.
– Ну и что ты тут делаешь? – Мелани мягко прикоснулась к его плечу.
– Я больше не могу, Мел, – он умоляюще посмотрел ей в глаза, будто прося разрешения сдаться. – Посмотри на меня…
– А ты посмотри на меня. Нет, не отворачивайся, посмотри мне в лицо, – она удержала его подбородок и заставила снова поднять глаза. – Смотри и слушай внимательно. Ты, Мартин Стоун, даже и не думай себя жалеть. Ты самый сильный человек из всех, кого я знаю. И я верю в тебя. Слышишь? Ты справишься с чем угодно, потому что тебя так сильно любят, что мне даже страшно думать о том, что так бывает. Понимаешь меня, ты понимаешь? – она слегка тряхнула его за плечо.
Мелани говорила строго, даже немного грубовато. И Мартин с удивлением открывал в ней новые стороны, новую, раньше не знакомую ему решимость, силу, страсть.
– Страшно подумать, как сильно тебя любят, Мартин Стоун. Так что перестань себя жалеть и улыбнись мне сию же минуту! – Мелани продолжала пристально и строго смотреть ему в глаза. – Улыбнись, а не то я так тебе всыплю, что мало не покажется!
Мартин представил себе, как хрупкая рыжеволосая Мелани решительно колотит его бездыханное тело своими маленькими кулачками, и усмехнулся. Мелани прыснула в ответ. И через минуту они оба уже покатывались со смеху, останавливались и, едва переведя дух, заливались смехом снова.
Этот безудержный смех, смех, соединившийся с болью, Мартин потом вспоминал как один из самых крупных осколков своей победы. Этот осколок он всегда считал наполовину принадлежащим Мелани.
…Тренировки чередовались с новыми операциями. Тело Мартина обтянули тончайшим слоем силикона со встроенными микрочипами. Он испуганно отдернул руку, впервые за пять лет ощутив возможность осязания. Он все не мог успокоиться и гладил свое лицо, аккуратно проводил пальцами по изрезанному морщинами лбу деда, по удивительно мягкой щеке Мелани, трогал гладкие листья деревьев, нагретую солнцем кирпичную кладку стены, грациозно изогнувшуюся спину соседской кошки и не смог сдержать смеха, когда та лизнула его пальцы своим шершавым языком. Новая кожа казалась совсем настоящей, и Мартин начал выходить за пределы клиники.
Поначалу ему казалось, что все прохожие смотрят только на него, его неуклюжую хромую походку, на его бледное лицо, на его нестройную мимику. Пройдясь вдоль больничного забора в третий, четвертый, пятый раз, он понял, что никому до него нет никакого дела, он сам придумал себе косые взгляды и кривые усмешки. И ему даже стало немного обидно, что никого не интересует человек, заново научившийся ходить.
– Ну ты посмотри на них, идут себе по своим делам, а я тут практически цирковое представление показываю! – шутливо восклицал он, когда Мелани сопровождала его во время очередной прогулки.
– И вправду! – она с готовностью поддержала шутку. – Но, слава Богу, хотя бы один постоянный почитатель у тебя есть. Давай-ка возвращаться домой. Или вернее сказать: бис!
…Шутя, отвлекая себя от боли, он отвлекал себя и от воспоминаний. Но рано или поздно они должны были догнать и ударить больнее любых несросшихся костей, любых растянутых связок. Он знал это и внутренне готовился к этому удару, не желая, чтобы он стал ударом из-за угла, ударом, перехватывающим дыхание.
……….
Но, видимо, к некоторым ударам невозможно быть готовым. Он стоял, опираясь на трость, и локтем чувствовал дедов локоть. Перед глазами прыгали и расплывались лица родителей, выгравированные на внушительной могильной плите. «Кристофер и Элен Стоун. Любящие и любимые», а дальше годы жизни, после несложных вычислений открывающие невыносимо короткие временные отрезки. Мартин уже отчаялся удержать слезы, и они катились из левого глаза, горячие и странным образом облегчающие дыхание, срывались с острой скулы и высыхали под порывами ветра. Он повернул голову и увидел лицо дедушки, его милого старика. Каким слабым он казался сейчас! Горе прибило его к земле, навело тень на лицо. Его вечно живые, любопытные, по-детски ясные глаза сейчас показались Мартину выцветшими. Он поспешил стереть свои слезы и крепко сжал дедушкино плечо, как будто его внутренняя сила могла передаться через это грубоватое мужское прикосновение.
– За что их убили, дедушка? Это ведь никакой не несчастный случай, это понятно даже чудаку, проспавшему пять лет.
Профессор попробовал улыбнуться, но не смог. Он бессильно пожал плечами:
– Неизвестно. Твой отец был в тот момент на высоте. Многие сильные люди входили в его круг. Иногда, чтобы договориться с такими людьми, необходимо договариваться с собственной совестью, а твой отец не любил и не умел этого делать. Дело сдали в архив, мой мальчик, за неимением улик.
– С одной стороны я понимаю, но с другой – отказываюсь понимать. Папа, мама, еще десяток друзей нашей семьи… Дедушка, у отца были враги? Ведь это целенаправленное уничтожение. Такое нельзя совершить просто так, между делом.
– Не знаю, мой мальчик, не знаю. Он не говорил со мной о таких вещах, он не считал нужным отвлекаться на глупых, жестоких людей. С ним мы много говорили о будущем клиники, о его работе, о его идеях… Он был очень талантлив, знай это.
– Знаю… – Мартин вздохнул, будто решившись признаться в слабости. – Я очень скучаю, все еще невыносимо скучаю по ним, дедушка.
– Я тоже, Мартин, я тоже. Но мы должны продолжать жить! Я знаю, иногда это кажется невозможным, но это необходимо. Когда твоя бабушка умерла, умерла нелепо, слишком рано – от руки уличного грабителя, нам с Крисом казалось, что жизнь кончилась. Но потом мы поняли, что мы есть друг у друга. Я осознал, какое это счастье – растить чудесного сына. А как я гордился им! Он всегда был ужасно самостоятельным, с детства мечтал стать врачом. Я все пытался приобщить его к научной работе, но он отказывался. Он был мечтателем, мой мальчик. Он говорил, что хочет сделать этот мир немного лучше, и, оставаясь хирургом, он видел эти изменения после каждой удачной операции. Что ж… Он был гениальным врачом. Они с твоей мамой были чудесными… Чудесными… Ну, что это я, ты все знаешь и так.