Тяжесть слова

Сам жрец обнаружился у алтаря Богини-Матери. Он с почтением размещал недалеко от лампады чашу с белыми цветами. Наши шаги развеяли благоговейную тишину, и он обернулся.

Господин Зуварус был ещё очень молод, ему едва перевалило за тридцать. У него было тонкое красивое благожелательное лицо, серые глаза и длинные, как у всех жрецов, волосы льняного цвета. Рост у него был чуть выше среднего, телосложение изящное, но довольно крепкое. Местные прихожанки смотрели на него благоговейно, позволяя себе тихие восторженные стоны.

Сейчас господин Зуварус был облачён в длинное храмовое одеяние кирпичного цвета с золотым шитьём. Одеяние не имело рукавов, поэтому под него полагалось поддевать рубаху, пышные белые рукава которой можно было сейчас наблюдать. Но, зная господина Зуваруса, я могла предположить, что на нём были ещё и штаны, хотя ритуальное жреческое одеяние не предполагало их наличия. Я частенько видела, как он, поднимаясь по приставной лестнице, чтобы поменять масло в лампадах, свисающих с потолка, подбирал подол, под которым обнаруживались простецкие штаны и мягкие сапоги.

– Подождите меня здесь, – попросила я и уже в одиночестве направилась к жрецу, который приветливо мне улыбнулся. – Господин Зуварус, – я почтительно поклонилась ему, оказавшись на расстоянии четырёх шагов.

– Светлых дней тебе, – мягко произнёс он, казалось, даже его глаза лучисто мне улыбались. – Ты давно не заглядывала.

Да, я не появлялась ни в часовне, ни поблизости уже четыре дня. Словно почувствовав моё напряжение, жрец кивнул в сторону скамейки, установленной за алтарем. Мы сели. С моим платьем вышло тесновато. Но близкое присутствие жреца меня успокаивало.

– До меня дошли слухи, что твоя свадьба с графом Ротрийским отменена и помолвка разорвана. А вчера мне сообщили, что к твоему батюшке прислали сватов наги.

– Это так, – кивнула я.

Воцарилось молчание. Я хотела выговориться, а теперь не находила слов. Господин Зуварус смотрел на меня тепло и несколько грустно.

– Мне страшновато, – призналась я. – Как-то не везёт мне на женихов. Сперва вдовец, схоронивший семерых жён, теперь вот наги, о которых я ничего не знаю.

– Тебе не стоит бояться. Честным людям не нужно опасаться несправедливого суда. А ты очень честная и справедливая девочка. Заступничество богов не оставит тебя, и всё образуется.

Мне хотелось возразить, что вряд ли я интересна богам, но от его слов стало спокойнее. И что это я? Всё действительно образуется, так или иначе. Я не ощущала сильной угрозы от наагасаха. Возможно, брак с ним будет более-менее удачным. Но всё же…

– Порой я так жалею о том глупом детском обещании своему отцу. Возникает почти непреодолимое желание его нарушить и покинуть этот дом. Вы знаете, мой прапрадед был великим путешественником. Иногда мне хочется бросить всё и так же, как он, бродить по миру, – высказала заветное я.

– Умение держать свои слова – это то, что отличает истинно благородного человека от человека, бедного душой. Я рад, что ты находишь в себе силы и смирение держать свои обещания, даже те из них, которые были даны случайно.

Эта похвала пролила свет на моё сознание, но одновременно мне стало горько от того, что моя мечта останется только мечтой. Господин Зуварус мягко приобнял меня за плечи и тихо произнёс:

– Тебе не нужно печалиться. Я верю, благословение богов с тобой, и впереди тебя ждёт счастье. Оно будет большим и светлым, как мягкие белые облака в небе, озарённые лучами солнца. Свет его подарит покой и умиротворение, и тебе не придётся хмуриться и носить в сердце печаль. Просто верь в это.

От этих слов в горле встал ком, и мне захотелось расплакаться, уткнувшись в пропахшее лампадным маслом плечо. Выплакать всю обиду на отца, мачеху, сестёр, бросившую меня мать, на свою незавидную судьбу… И хотелось верить, страстно хотелось верить, что всё действительно обойдётся. И где-то меня ждёт тихое спокойное место и приятное и лёгкое как жар весеннего солнца счастье.

Но я не могла позволить себе плакать. Поэтому просто оставалась рядом с жрецом, который укачивал меня как ребёнка. В себя меня привело шарканье ног. Я вздрогнула и вспомнила, что пришла не одна. Из-за алтаря я не могла видеть нагов, но предположила, что это шарканье – признак недовольства долгим ожиданием. Я нехотя отстранилась от господина Зуваруса.

– Ваши слова принесли мне облегчение. Спасибо, что выслушали меня и успокоили.

– Я всегда рад видеть тебя, моё дитя, – с улыбкой произнёс жрец. – Глядя на твою чистоту, моё сердце наполняется светом. Приходи, когда тебе захочется. Твоё появление всегда меня радует.

Глядя в эти лучащиеся добром и участием глаза, я почувствовала, что успокаиваюсь окончательно, и глубоко поклонилась ему на прощание. Жрец встал, чтобы проводить меня за черту алтарной части.

Лица нагов были непроницаемы. Нельзя сказать, насколько они были недовольны ожиданием. И меня это, если честно, не очень заботило. Сейчас я ощущала себя так, словно сбросила груз, который до этого несла в сердце и в душе. Лёгкость поднималась из самых глубин сознания. А когда уже на улице я услышала беспечное пение птиц, пришла уверенность в том, что всё действительно будет хорошо.

А в часовне жрец Зуварус обессилено упал на колени перед статуей Богини-Матери и с болью в голосе произнёс: