Тяжесть слова

Я сидела на кровати и смотрела перед собой в одну точку. Перед глазами снова и снова возникал образ принцессы.

«…которой ты заделал ребёнка…»

Фраза звучала в ушах как эхо. Раньше я часто представляла, какой она может быть, моя настоящая мать. Думала, почему она оставила меня отцу, и неизменно пыталась оправдать её тем, что оставить ребёнка на воспитание богатому мужчине куда лучше, чем растить дочь на подмостках театра.

Я никогда не верила в то, что моя мать была так похотлива, как её описывали слуги. Они склонны молоть всякую чепуху. Порой представляла, что она была влюблена в отца. Они искренне любили друг друга. А плодом этой любви стала я. Просто судьба оказалась к ним жестока. Иногда пыталась поймать батюшку на ностальгической грусти. Но отец так часто изменял своей жене, что у меня появились сомнения в том, что он вообще способен на какие-либо серьёзные чувства.

Но бывали моменты, когда я искренне ненавидела эту женщину за то, что она оставила меня здесь. В этом болоте, где обитали только змеи! Маленькая я была готова простить её. Тогда обида, так же, как и я сама, была маленькой. Но такие чувства имеют свойства расти вместе с нами. И вот я выросла, и обида выросла вместе со мной. И простить стало уже сложнее.

Сейчас меня одолевали противоречивые чувства. С одной стороны, я пыталась убедить себя, что не знаю всей истории и не могу строить необоснованные предположения. Возможно, она была вынуждена так поступить. Но потом вскидывала голову обида, которая противным голосом говорила, что ей бы простили всё, даже внебрачного ребёнка. Да, люди бы шептались, но никто бы не посмел высказать ей что-либо в глаза и все продолжали бы делать вид, что всё в порядке.

Когда пришла служанка с обедом, я притворилась, что сплю, завернувшись в покрывало. Будить меня никто не стал, и, оставив поднос, девушка покинула покои. Есть не хотелось. Я не испытывала никакой радости от того, что узнала, кто моя мать. Наверное, было бы лучше, если я и дальше считала, что женщина, родившая меня, – бедная актриса. И продолжала бы строить оправдывающие её иллюзии. Сейчас же я не хотела больше ничего придумывать. Мне просто хотелось знать.

Всё же долго лежать я не смогла и, не выдержав, покинула комнату, направившись в набатную башню. Там всё равно редко кто бывал. Посещали её, только чтобы ударить в колокол, звон которого возвещал о том, что всем необходимо собраться перед парадным крыльцом.

Площадка под огромным колоколом оказалась ожидаемо пуста. В арочные проёмы, отделённые друг от друга стеной не толще локтя, врывался лёгкий ветер, напоённый запахом горячего камня, земли и свежескошенной травы. Двор внизу открывался как на ладони.

Я уселась на наименее загаженный птицами участок и, обхватив колени, бездумно уставилась вдаль. Проблема с графом Ротрийским перестала для меня существовать. Она стала неинтересна. Выйду я за него замуж, не выйду… Какая в принципе разница? Наги… Плевать на нагов. Плевать на всё! Какая теперь вообще разница, что будет?

В голове слабо зазвучала мысль, что такое уже было. Именно под влиянием такого же настроения я и полезла в лес, благодаря чему обрела новые проблемы. Но сейчас, в отличие от того случая, я вообще не хотела ничего. Ни умирать, ни бежать, ни вообще что-то делать.

В состоянии апатии я наблюдала за перевалившим за полуденную черту солнцем. Никакой я не плод любви, а лишь досадное последствие временной связи, оказавшееся ненужным ни собственной матери, ни отцу. Но у второго всё же хватило совести взять на себя ответственность. Меня вырастили как благородную девицу, дали необходимое образование. Следует сказать спасибо уже за это.

Только зачем меня вырастили? Вырастили, а что делать со мной, не знают. Куда пристроить выросшую проблему? Отдали бы театру. Всем было бы хорошо, даже мне. Я бы знать не знала таких мучений.

На дороге, ведущей к имению, появилось облако пыли. Я равнодушно уставилась на него, даже не задаваясь вопросом, кого там несёт. По мне, гостей у нас уже было предостаточно. Пыль оседала, открывая довольно необычное для здешних мест зрелище. Колесницы. Или что-то очень похожее на них. Я видела их изображения в книге по истории народов.

Их было три, они ехали, выстроившись клином. В каждую из них была запряжена пара лошадей. Чем ближе они оказывались, тем яснее было видно, что кони просто гигантские. Стража на воротах всполошилась. Кто-то бросился через весь двор докладывать. Я продолжала безразлично наблюдать.

Колесницы на полном ходу влетели в ворота и резко остановились посреди двора. Слуги испуганно рассыпались в стороны. Теперь можно было определить, что лошади действительно были на удивление крупны, на целый локоть выше лучшего жеребца на нашей конюшне. Мощные спины, ноги как колонны, длинные густые гривы… А сами колесницы такие широкие, что в них без труда поместилось бы не менее пяти человек.

Но в каждой из них был только один возница. Сверху я видела, что в колеснице, расположенной по центру, стоял беловолосый человек. Всё место в колеснице вокруг него занимал подол ослепительно белого одеяния, оно даже поблёскивало на солнце. В двух других колесницах возницы были рыжими, но у них тоже имелись необычные, блестящие на солнце одежды. У одного – тёмно-зелёные, а у другого – песчаного цвета.

Им навстречу весьма несолидно и поспешно выбежал отец. Некоторое время они постояли, видимо, обсуждая что-то, а затем батюшка сделал приглашающий жест рукой в сторону дверей. Прибывшие кинули поводья подоспевшим конюхам и начали спускаться со своих колесниц. Их одеяния разворачивались, разворачивались и вытягивались…