Страница 5 из 58
— А почему сейчас?
Дрекслер посмотрел на него с укоризной.
— Рабби, мы же взрослые люди, а не детки в песочнике. Вы посылаете нам письмо с просьбой об отпуске — много ли надо, чтобы увидеть тут намек на контракт? В конце концов, все мы деловые люди. Хорошо, возможно, мы были немного невнимательны. Возможно, мы просиживали задницы — извините, миссис Смолл, — в то время как должны были заниматься делом. Но мы ведь в этом деле новички. Решили, что это простая формальность. Что ж, я сожалею, мы все сожалеем. Теперь к делу. Пожалуй, так: вы говорите мне, чего вы хотите, а я скажу вам, что ребята считают приемлемым. Если найдутся расхождения, мы покалякаем об этом. И не стесняйтесь говорить, миссис Смолл, потому что вы заинтересованы так же, как и рабби, я считаю. Возможно, даже больше; я всегда говорю, что хозяйка в доме — леди. Это она знает, сколько продуктов нужно семье и сколько они будут стоить. Так что, друзья, выкладывайте мне все прямо, а я вам потом скажу, что по этому поводу думает правление. Если цифры не сойдутся, я обсужу это с правлением и вернусь поговорить снова, и так, пока все не уладим. Достаточно справедливо?
— Это достаточно справедливо, мистер Дрекслер, — сказал рабби. Он колебался и постукивал кончиками пальцев по ручке стула по мере того, как выстраивал предложения, чтобы все объяснить.
— Возможно, вам трудно в это поверить, мистер Дрекслер, но когда я посылал письмо, меня интересовал только отпуск. И в настоящий момент меня интересует только отпуск. У меня не было и мысли о контракте, и я не готов обдумывать это прямо сейчас. Я просил об отпуске, и отпуск — это то, чего я хочу.
Дрекслера это не убедило. Он искренне восхитился способностями рабби в торговле и попробовал зайти с другой стороны.
— Хорошо, вы предлагаете такой подход; согласен. Давайте подумаем и посмотрим, к чему это приведет. Вы говорите, что хотите отпуск. В вашем письме вы сказали — три месяца. Это именно то, чего вы хотите?
Рабби кивнул.
— Значит, вы уходите на три месяца. И рассчитываете на полную оплату, я полагаю?
— На самом деле, я не думал об этом. — Он задумался. — Нет, пожалуй, при таких обстоятельствах я не имею права на какую-либо оплату.
Дрекслер был раздражен. Как торговаться с тем, кто ничего от вас не хочет? Он собирался намекнуть, что если храм выплатит ему жалованье за три месяца — немалые деньги, — они должны будут заключить соглашение о том, как он им это возместит. Но если он ни на что и не рассчитывал…
— Допустим, мы откажем вам в отпуске, рабби?
Рабби слегка улыбнулся.
— Боюсь, что так или иначе, я возьму его.
— Вы имеете в виду, что уйдете в отставку?
— Вы не оставили бы мне другого выбора.
— Тогда значит ли это, что если мы даем вам отпуск, вы обязательно вернетесь?
— Не знаю. Не знаю, что я буду чувствовать или чего я буду хотеть через три месяца. — Он улыбнулся. — А кто знает?
— Но послушайте, вы ставите нас в трудное положение. Я имею в виду, что нам придется нанять кого-то на ваше место, пока вас нет, и если вы не уверены, что вернетесь…
— Я понимаю вашу проблему, мистер Дрекслер. Хорошо, почему бы нам не предположить, что я вернусь? И когда я вернусь, мы сможем заключить контракт, который будет взаимоприемлем. — Он улыбнулся. — Конечно, если я не вернусь, нам не придется этого делать.
Зазвонил телефон, и Мириам подняла трубку.
— Это Нью-Йорк, Дэвид. Наверное, твоя мама. Возьми другую трубку, а?
Рабби извинился и вышел из комнаты. Мириам сказала в трубку: «Привет, мама. Все хорошо?… Да, у нас все в порядке… Да, с Джонатаном все отлично… Да, Дэвид здесь, он сейчас подойдет. — Она услышала щелчок. — Ну, все, мама, пока. У нас гости».
Вернувшись на место, она обратилась к Дрекслеру:
— Мой муж в Барнардс-Кроссинге больше шести лет, мистер Дрекслер. За все это время у него не было настоящего отпуска — только случайные уикэнды. Он устал. Выдохся. Ему надо освободиться от этой постоянной работы, чтобы иметь возможность подумать. Вы думаете, для меня это просто — подняться, уехать на три месяца и жить на наши сбережения? Вы правы, это я веду хозяйство. Это я беспокоюсь о расходах, а поездка будет дорогой — один проезд…
— Вы хотите путешествовать или…
— Мы собираемся в Израиль, в Иерусалим.
— О, миссис Смолл, если это Израиль, все понятно. Я имею в виду, что для рабби это вполне естественно, ему надо посетить это место. Он, наверное, единственный рабби из всех вокруг, который там еще не был. И вот что: Дон Джакобсон, член правления, занимается туристским бизнесом. Держу пари, он может придумать какой-нибудь проект, какой-нибудь трехнедельный тур, где ваш муж будет гидом, и это не будет ему стоить ни цента. Я поговорю с ним.
Тем временем рабби вернулся в комнату.
— Ничего важного, — сказал он Мириам. И Дрекслеру:
— Это очень любезное предложение с вашей стороны — что-нибудь организовать, но мы собираемся не просто съездить, а пожить некоторое время в Иерусалиме.
— Вы имеете в виду именно в Иерусалиме? Вы не собираетесь путешествовать, чтобы посмотреть достопримечательности? И целых три месяца? Зачем?
Рабби коротко рассмеялся.
— Вряд ли мои доводы покажутся вам убедительными, мистер Дрекслер, но попробую объяснить. Песах — наш основной праздник. Мы празднуем его не просто со службой, но со сложным ритуалом, чтобы его урок, философия, на которой основана наша религия, запечатлелись в нашем сознании.
— О, вы все еще беспокоитесь из-за нашего решения не проводить общинный Седер? Видите ли, там были значительные финансовые…
— Нет, мистер Дрекслер, дело не в решении правления, — заверил его рабби. — Есть серьезные аргументы у обеих сторон, хотя, должен отметить, — это вопрос, относительно которого конгрегации обычно должны бы консультироваться с рабби. Нет, я собирался сказать, что ритуал заканчивается пожеланием: «В следующем году в Иерусалиме». В общем, я произносил это в конце каждого пасхального Седера, но в прошлом году это было для меня не пожелание, а обещание, религиозный обет, если хотите.
Дрекслер был поражен, и оставшиеся несколько минут вел себя тихо и почтительно. Но к приходу домой привычный цинизм взял верх, и когда жена спросила о результате визита, он ответил:
— Он говорит, что хочет поехать и пожить какое-то время в Иерусалиме; это у него вроде религиозного обета. Кому он пробует морочить голову? Он просто ленивый и хочет пофилонить. Скопил немного деньжат и решил потратить их.
— Получая жалованье…
— Нет.
— Вы не собираетесь платить ему? — Она была удивлена.
— Он берет отпуск. Тому, кто берет отпуск, жалованье не платят.
— Немножко некрасиво, а? Так решило правление, или это твоя идея, Марти?
— Слушай, Этель, это не мои деньги; это деньги конгрегации. Как казначей я обязан использовать их в ее интересах. Я не могу швырять деньги на ветер только потому, что он — рабби. К тому же, он сам это и предложил.
Она не отреагировала, как и в течение всего вечера, когда во время коммерческих телепередач он вставлял по ходу: «Некоторым, конечно, хорошо, если они могут уехать на три месяца, и их жены согласны с этой сумасшедшей идеей»; или: «Конечно, если он сам оплачивает проезд, у него нет перед нами никаких обязательств. Он, небось, прямо сейчас пишет в кучу конгрегаций, узнавая насчет работы».
Но позже, когда они лежали в постели и он уже засыпал, она сказала:
— Знаешь, Марти, это безумие, конечно, но в то же время и здорово.
— Ты о чем?
— Я имею в виду — бросить все, и просто уехать…
Глава IV
— Он просил три месяца отпуска, и они дали ему три месяца отпуска. — Харви Кантер перебросил одну ногу через ручку кресла, запустил руку в шапку седых волос и обратил синие навыкате глаза на своего шурина, Бена Горфинкля. — Так почему ты считаешь, что они подложили ему свинью?
Харви был женат на старшей из двух сестер и на добрых десяток лет старше Горфинкля — за пятьдесят. И он, и жена относились к младшим родственникам несколько покровительственно. «Таймс-Геральд» в Линне, где он был редактором, могла уместить в один абзац новости высочайшей государственной или международной важности, а введению в должность чиновников местного благотворительного общества посвятить две колонки. Он писал передовые статьи, отражавшие закоснелое консервативное республиканство владельцев газеты, но в частной жизни был левым радикалом, агностиком и вообще не проявлял должной почтительности ни к чему — особенно к связи его шурина с храмом в Барнардс-Кроссинге, которую он находил весьма забавной.