Страница 56 из 67
– Значит, копьем владеют Вексии?
– Да. И человек, убивший мою семью, убил и твоего отца. – Мессир Гийом словно устыдился на короткое мгновение. – А я убил твою мать. Во всяком случае, думаю, что убил. Она набросилась на меня, а я был зол. – Он вздохнул. – Но это не я убил твоего отца, а убив твою мать, я не совершил ничего такого, чего ты сам не делал в Бретани.
– Верно, – признал Томас. Он посмотрел в глаз мессира Гийома и не смог вызвать в душе ненависти к человеку, убившему его мать. – Значит, у нас один враг.
– И этот враг – дьявол, – сказал мессир Гийом.
Он мрачно перекрестился. А Томасу вдруг стало холодно. Он нашел своего врага, и враг этот был Люцифер.
В тот вечер Мордехай натер Томасу шею какой-то мазью.
– Шея, кажется, почти зажила, – сказал он, – и боль пройдет, хотя, возможно, иногда будет возвращаться, чтобы напоминать, как близко ты был к смерти. – Еврей вдохнул ароматы из сада. – Значит, мессир Гийом рассказал тебе про свою жену?
– Да.
– И ты оказался родственником человека, убившего ее?
– Не знаю, – ответил Томас. – Точно не знаю, но, судя по йейлу, это так.
– А мессир Гийом, вероятно, убил твою мать, а человек, убивший его жену, убил твоего отца, а сэр Саймон Джекилл пытался убить тебя. – Мордехай покачал головой. – Еженощно проливаю слезы, сожалея, что не родился христианином. А то мог бы с оружием в руках присоединиться к этому веселому занятию. – Протянув Томасу бутыль, он велел: – Давай. А кстати, что такое йейл?
– Геральдический зверь, – объяснил тот.
Лекарь фыркнул:
– Господь в Его бесконечной мудрости, создав на пятый день рыб и китов, на шестой создал наземных животных. И, посмотрев на содеянное, Он увидел, что это хорошо. Но недостаточно хорошо для герольдов, которым пришлось к Его неудовлетворительной работе добавить крылья, рога, клыки и когти. – Мордехай усмехнулся. – Это все, на что ты способен? – через минуту спросил он, принимая от Томаса бутылку с мочой.
– В настоящий момент.
– Из грецкого ореха я и то выдавлю больше сока, – проворчал еврей и зашаркал прочь.
Элеонора, видимо, следила за ним, поскольку сразу появилась из-под грушевых деревьев, что росли в конце сада, и указала в сторону ворот на реку. Томас последовал за ней на берег Орна, где они полюбовались на разгоряченную троицу мальчишек, пытавшихся пронзить щуку английской стрелой, оставшейся после захвата города.
– Ты поможешь моему отцу? – спросила Элеонора.
– Помогу?
– Ты сказал, что его враг – и твой враг.
Томас опустился на траву, и девушка села рядом.
– Не знаю, – сказал он.
Ему так до конца и не верилось во все это. Он знал, что есть копье и есть тайна его семьи, но не хотел признать, что это копье и эта тайна направляют течение его жизни.
– Значит, ты вернешься в английское войско? – тихо спросила Элеонора.
– Я хочу остаться здесь, – помолчав, ответил Томас. – Чтобы быть с тобой.
Она, наверное, знала, что он ответит что-то в этом роде, и все же покраснела и уставилась на воду, где к роящимся мошкам всплывала рыба и плескались трое мальчишек.
– У тебя, наверное, есть женщина, – осторожно предположила Элеонора.
– Была, – ответил Томас и рассказал ей о Жанетте и о том, как она встретилась с принцем Уэльским, а его бросила, даже не оглянувшись. – Я никогда ее не понимал, – признался он.
– Но любил ее? – прямо спросила Элеонора.
– Нет.
– Ты говоришь так, потому что сейчас со мной, – вздохнула она.
Томас покачал головой:
– У моего отца была книга с высказываниями святого Августина, и одно всегда вызывало у меня недоумение. – Он наморщил лоб, вспоминая латынь. – «Я не люблю, но тоскую по любви».
Элеонора скептически взглянула на него:
– Очень замысловатый способ сказать о своем одиночестве.
– Да, – согласился Томас.
– Так как же ты поступишь?
Он на минуту задумался. Его мысли были о епитимье, наложенной на него отцом Хоббом.
– Пожалуй, когда-нибудь я должен найти человека, убившего моего отца, – наконец сказал Томас.
– А что, если это дьявол? – серьезно спросила она.
– Тогда мне нужно носить на себе чеснок, – беспечно ответил Томас. – И молиться святому Гинфорту.
Элеонора посмотрела на темнеющую воду:
– Святой Августин действительно это говорил?
– «Я не люблю, но тоскую по любви»? Да, говорил.
– Я понимаю его чувства, – сказала девушка и положила голову Томасу на плечо.
Он не двинулся. Перед ним был выбор: отправиться за копьем или взять свой черный лук и вернуться в английское войско. Он действительно не знал, что делать. Но теплое тело Элеоноры так доверчиво прижалось к нему, что на мгновение, всего на мгновение, он решил остаться.
На следующее утро мессир Гийом, уже во главе полудюжины латников, взял Томаса в Аббе-оз-Омм, мужской монастырь. У ворот стояла толпа просителей, дожидаясь еды и одежды, которой не хватало и самим монахам, хотя монастырь избежал страшного разграбления, поскольку при взятии города в нем располагались король и принц Уэльский. Монахи бежали при приближении английского войска. Некоторые погибли на Иль-Сен-Жане, но большинство отправилось на юг в братский монастырь, и среди них был брат Жермен. Когда пришел мессир Гийом, монах только что вернулся из кратковременного изгнания.
Брат Жермен был древним сгорбленным старичком, хрупким человечком с белыми волосами, близорукими глазами и изящными ручками, которыми он очинял гусиные перья.
– Англичане, – заявил он, – используют эти перья для своих стрел, а мы – для Божьего слова.
Брат Жермен, как сказали Томасу, более тридцати лет отвечал за перепись рукописей в монастырском скриптории.
– Когда переписываешь книги, – объяснил монах, – открываешь для себя новые знания, хочешь того или нет. Большинство из них, конечно, совершенно бесполезны. А как поживает Мордехай? Жив?
– Жив, – ответил мессир Гийом, – и посылает тебе вот это.
Он поставил на наклонную плоскость писчего стола запечатанный воском глиняный горшок. Горшок заскользил вниз, но брат Жермен поймал его и ловко засунул в мешок.
– Мазь для суставов брата Жермена, – объяснил Томасу рыцарь.
– Мои суставы стонут, – сказал монах, – и только Мордехай может унять боль. Жаль, что он будет гореть в адском огне, но на небесах, я уверен, мне не понадобятся притирания. А это кто? – Он уставился на Томаса.
– Друг, – сказал мессир Гийом, – который принес мне вот это.
Он взял с собой лук Томаса и теперь положил его на стол и постучал по серебряной пластинке. Брат Жермен нагнулся, чтобы рассмотреть герб, и Томас услышал его удивленный возглас.
– Йейл, – сказал монах. Он отодвинул лук и сдул со стола мусор от очиненных перьев. – Этого зверя придумали герольды в прошлом веке. Тогда, конечно, в мире существовала настоящая ученость. Не то что нынче. Из Парижа ко мне приходят молодые люди, у которых головы набиты шерстью, и это не мешает им притязать на докторскую степень.
Он взял с полки обрывок пергамента, положил на стол и обмакнул перо в горшок пунцовых чернил. Потом сделал на пергаменте блестящую кляксу и с обретенной за долгую жизнь ловкостью протянул от нее разные линии. Вряд ли он сам замечал, что делает, но, к своему изумлению, Томас увидел, как на пергаменте появляются очертания йейла.
– Говорят, это зверь мифический, – сказал брат Жермен, быстрыми штрихами набрасывая клыки. – Возможно, так оно и есть. Большинство геральдических зверей, похоже, придуманы. Кто-нибудь видел единорога? – Он сделал еще одну кляксу, немного выждал и принялся за поднятые лапы зверя. – Однако есть мнение, что в Эфиопии действительно водится такой зверь. Не могу утверждать, поскольку сам не путешествовал дальше Руана и не встречал никого, кто бывал в Эфиопии, если она вообще существует. – Он нахмурился. – Однако Плиний упоминает о единороге, а значит, этот зверь был известен римлянам, хотя, видит бог, они были легковерным народом. Говорят, единорог обладает и рогами, и клыками, что кажется странным и избыточным, и обычно его описывают серебристым в желтую крапинку. Увы, наши краски украдены англичанами, но они оставили нам пунцовую, что довольно любезно с их стороны. Мне сказали, она получается из киновари. Это растение. Отец Жак, да упокоится его душа, всегда заявлял, что она растет в Святой земле, и, возможно, так оно и есть. Мне показалось, что вы хромаете, мессир Гийом?