Двоедушник

– Да прям если бы не я. Этот Коваленко вроде бы не совсем с головой не дружит. Короче, сэкономили…

Взявшись за руки, они медленно шли вдоль кладбищенской ограды. Ветер трепал пышные юбки, пахло влажной листвой и дождем. Ни людей, ни машин. Единственным звуком, нарушавшим безмолвие, был стук каблуков их сапог. Разговор невольно перешел на шепот.

– Свет. – В ответ на вопросительный Никин взгляд Ксюша указала пальцем в сторону кладбища и остановилась. – В часовне. Никогда раньше не видела.

– Мало ли… – Ника продолжила идти, но ушла недалеко. Подруга догнала ее, замершую напротив высоких кованых ворот.

– Ты чего?

– Плачет кто-то.

Теперь уже обе застыли, вслушиваясь в кромешную тишину Высоковского. Там, за решеткой ограды, она казалась еще гуще и неподвижней, чем здесь, на дороге, под фонарями.

– Кошка, что ли, орет… – шепнула Ксюша.

Ника мотнула головой:

– Не-а, не кошка. Ребенок, точно. Там. – И, не моргая, она уставилась на ворота. Сама была бы рада ошибаться. Но интуиция подсказывала: то, что раньше представлялось сюжетом из теленовостей, случилось с ней самой. И теперь важно не спасовать.

– Никулечка, а тебе не кажется, что это плохая идеечка? – проговорила Ксюша, схватив ее за руку. – Может, ну его в малину, это кладбище? В часовне же кто-то есть. Наверняка услышат.

– А вдруг не услышат? – Ника высвободила ладонь и неуверенно направилась к воротам. – Вот включишь завтра новости, а там скажут: «На старом кладбище нашли мертвого младенца». И как тебе будет?

– Вряд ли хуже, чем сейчас, – вполголоса произнесла Ксюша, но все-таки двинулась следом. – Черт бы побрал этого Коваленко. Зря я тебя не послушала. Сидели бы сейчас дома… – бубнила она без остановки, пока Ника не шикнула на нее перед тем, как протиснуться в щель между неплотно прикрытыми створками.

– Я и сама боюсь. Не ной.

Еще как боялась. Не зря всякий раз обходила мрачноватый Высоковский проезд десятой дорогой.

Но именно сейчас неожиданно вынырнуло из памяти и замерло перед внутренним взором полузабытое, тревожное, как ожидание боли, детское воспоминание. Тот самый вопрос, каждое слово которого пропахло лекарствами и поблескивало эмалью, словно больничный кафель: так что на самом деле было в тех снах?

Однако что его связывало с Высоковским кладбищем, и почему ей вдруг показалось, что именно там она найдет на него ответ, Ника не знала.

Теперь плач слышался довольно отчетливо. Явно не кошка.

Желая хоть что-то разглядеть, подруги включили фонарики мобильников. Свет выхватил из темноты косые силуэты памятников, кресты и ворохи палых листьев. Под ними едва угадывалась дорожка. Влажная почва остро пахла чем-то нехорошим и проминалась под ногами.

– Вот видишь – нет здесь ничего страшного. – Ника хотела сказать это как можно бодрее, но голос прозвучал глухо, как в погребе. Несчастный младенец заходился в плаче совсем близко. Сделав несколько шагов, она резко остановилась, поводила лучом фонарика по надгробиям. Неподалеку прямо на земле белело какое-то тряпье.

– Сюда, – скомандовала Ника и первой бросилась вперед, на бегу стягивая куртку. Чуть не поскользнулась на размокшей глине, едва устояла, в последний момент ухватившись за ограду. – Потерпи, маленький! Господи, кто только додумался оставить здесь…

Ника склонилась над тем, что приняла за перепачканные пеленки: это оказалась грязная ветошь вперемешку с клочками бумаги – и разворошила все руками.

– Ничего не понимаю… Я ведь точно слышала. Ксюш, ты…

Ее прервал визг подруги.

Враз похолодев, Ника вскочила, вскинула руку с телефоном – никого. Хлюпало и шелестело где-то сбоку. Впрочем, непрекращающийся вопль не оставлял сомнений: перепуганная Лисницкая неслась в сторону, противоположную выходу. Белеющая в темноте юбка делала похожей на привидение ее саму. Первой мыслью было, что мнительной подруге со страху что-то померещилось, вот и рванула. Слабонервная оказалась. Ищи теперь… Ника кинулась вдогонку, пока Ксюша окончательно не заблудилась. Бежала на шум. На сапоги, вызывая омерзение и заставляя скользить, липла сырая кладбищенская глина вперемешку с листьями. «В часовне спряталась», – догадалась Ника, когда заметила между деревьями два недобрых глаза – тускло светящиеся оконные проемы полуразрушенной церквушки.

Она немного сбавила шаг, чтобы отдышаться, и вдруг поняла, что по-прежнему слышит шелест и хлюпанье.

Прямо за спиной.

Ника обернулась.

Это был бы человек, если бы он… шел. Он двигался, раскинув руки в стороны, похожий на крест. Только ноги не шевелились.

Закричать не получилось. Вместо этого из горла вырвался сдавленный стон.

Ника попятилась к старой часовне, не решаясь повернуться спиной к тому. Споткнулась, растянулась в грязи, но сил на то, чтобы подняться, уже не хватило.

Зажмурилась, спрятала лицо в ладонях. «Сейчас все исчезнет, исчезнет, это просто кажется, этого не может быть никогда и ни за что, мы живем в двадцать первом веке, призраков не существует, их никто не видел, а если видел, то невзаправду, вот и мама все время говорит про духов, можно подумать, духи толпами по нашей квартире ходят, но я ее понимаю, у нее работа, ей приходится говорить о том, во что хотят верить люди, а я не хочу верить в духов и призраков, не хочу, не хочу, не…»

Звяканье. Как будто тащат цепь. А потом он заговорил. Для нежити у него оказался на удивление приятный голос.

– Что, застрял? – Дзынь. И еще что-то вроде кхр-р. – Ничего, сейчас исправим…

Ника сжалась в предчувствии удара. Толчка. Прикосновения. Она не знала, чего ожидать. Хотя нет, знала. Смерти. Внутри все горело. И дышать не получалось. Порыв ветра взлохматил волосы. «Умри-и, – свистнуло в провалах окон часовни и понеслось, петляя между деревьями. – Ум-мри-и-и…» Как голоса сразу всех покоящихся здесь мертвецов.

Но ее никто не трогал.

Ника выглянула из своей внутренней темноты, раздвинув пальцы. Тот никуда не исчез, но он смотрел – если вообще смотрел – в противоположную сторону. А навстречу ему медленно приближался другой. Цепями бряцал именно он. Держа за рукоятки, волочил их за собой по земле в обеих руках. И вел дружескую беседу.

– Да ладно тебе, соглашайся. Говорят, там лучше, чем здесь, – заявил этот Второй, с виду чуть более человечный, чем первый. Цепи взлетели в воздух.

А в следующее мгновение перед лицом Ники опустился занавес. Длинный полог цвета «пепел розы». С кринолином.

– Я ведь говорила-а, не надо было сюда идти-и! – подвывала вновь обретенная Ксюша Лисницкая в перерывах между рыданиями, а сама, между тем, вцепившись ей в руку, тащила Нику за собой – откуда только силы взялись? – в ту самую часовню без окон. Зато с вполне надежной дверью. – Я думала, ты меня бро-осила…

Вдвоем они забились в угол, цепляясь друг за друга и тяжело дыша.

– Я домой хочу-у, – скулила Ксюша. Ника бы тоже не отказалась оказаться у себя дома, но пока те двое оставались снаружи, путь к бегству был отрезан.

Едва восстановилось дыхание, она взобралась на кучу битого кирпича и осторожно выглянула наружу через узкий оконный проем.

Не померещилось. Оба по-прежнему были там. Дрались.

И Второй, очевидно, одерживал верх.

Цепи в его руках оказались оружием. Два кистеня с небольшими шипастыми шарами на концах. Шары рассекали воздух с бешеной скоростью, чудом не задевая его самого. Первый едва успевал уворачиваться. Но успевал, что обычному человеку вряд ли бы удалось. И плакал – плакал ли? – не переставая.

Мутного лунного света, который едва сочился сквозь рваные тучи, явно не хватало, чтобы разглядеть обоих получше. Но Ника продолжала смотреть.

Они кружили друг напротив друга. Шаг вперед, замах, прыжок – слились. Темный с темным. Накрепко. Не различить, где кто. Затем тот, что больше походил на живого человека, буквально выдрался из захвата Первого. Отскочил в сторону. Стиснул ручки обоих кистеней в кулаке и ладонью свободной левой руки молниеносно провел по правой сверху вниз. Стряхнул что-то с пальцев. На мгновение пропал, снова появился – за спиной противника.