Императрица Фике

В зале горело 6 тысяч свечей. Бесконечные толпы народа — крестьяне, солдаты, мужчины с бородами, женщины в платках, кто в овчинном тулупе, кто в серой сермяге — подходили боязливо к гробу, валились на пол, крестились, целовали холодную руку дочери Петра Великого, слушая, как звенящими голосами очередные архимандриты все вновь и вновь перечитывали отчаянные, истошные вопли псалмов царя Давида, примостясь на освещенном свечкой аналое.

И тут же, почти сплошь все время, на глазах бесконечной очереди проходящего народа, скорбно склонив голову, вся с головы до ног в черном крепе, у гроба стояла императрица…

— Ишь как убивается, матушка! — шептали в ползущей очереди. — Ишь ты, душа-то какая…

Петр Третий первым простился с покойницей, поцеловал ей руку и, топоча ботфортами, удалился. Уехал в сенат, Дела! И в тот же вечер он уже сидел во главе стола за веселым ужином.

Весело пировать, когда сам хозяин! Золотые канделябры наводили блеск на камчатные скатерти, сверкали в золоте тарелок, в хрустале… Рядом с царем сидела его подруга — толстая, дурная лицом Елизавета Воронцова. В дверях на часах стояли свои голштинцы, прислуга в гербовых ливреях мелькала кругом.

Среди гостей русских было немного — Воронцовы, Шуваловы, Трубецкие. И, конечно, Волков. Было несколько итальянских актрис и актеров, два переводчика. Густой выпившей толпой обсели стол пруссаки — советники царя по его голштинским делам: тайный советник Пфениг, советники фон Левенбах, фон Бромбзен, Цейс, генерал Брокдорф, полковник Катцау, Ферстер. Грубые, напористые голоса звучали упоенно — пивом и успехом, — теперь-то все их дела в России пойдут блестяще. Пруссаки ревели, похлопывали друг друга по спинам.

Пьяный, бледный император, покрывая все голоса, кричал попугайным своим, резким голосом:

— Нет, его величество король меня не забудет! Не оставит своей милостью! Пусть тетка меня не допускала на заседания Военной Конференции — я ведь все равно знал все, помогал королю, чем только мог! Король — гений! Лучше быть командиром полка в прусской армии, чем царем в России. Да, если бы я был в прусской армии, я бы показал, на что я способен! А тут приходится жить с этими русскими… Говорить на их варварском языке… Меня воспитывал Брюммер! О, это прохвост, Брюммер! Попадись он мне — я его посажу на кол — ха-ха-ха, на кол, как сажал своих врагов мой дед… Я Петр, и мой дед тоже Петр! Это кое-что значит! Брюммер заставлял меня стоять в углу на коленях… Он вешал на шею мне осла! А вот его величество король Прусский мной доволен. Я сильно помог ему… Волков! Волков! Ты слышишь?

Волков, взметнув бровями, свесив букли, спрятался окаменевшим лицом в большой бокал.

— А, ты не слышишь? Да ты не бойся! Волков! Старухи-то больше нет! Тебя не сошлют в Сибирь. Теперь я царствую. Я! Помнишь, как мы работали? Как провертели дырку в стене? Как пересылали распоряжения Военной Конференции его величеству королю? Ха-ха-ха! Да ты не смущайся. Брось! Тут все свои люди! Тебя никто не тронет! А как мы с тобой смеялись над приказами в армию… Xa-xa-xa! Они «секретные», а уже давно в Берлине. У его величества… Ха-ха-ха!

Царь хохотал пронзительно, то наклоняясь к столу, то откидываясь на спинку кресла. Как же он был доволен, как счастлив!

— Ха-ха-ха! — густыми голосами смеялись пруссаки. — Да здравствует наш Питер… Парень славный! Наш человек… Хох, хох, ур-ра-а!..

…Бледная луна скользила за тучами, мутно озаряя снег, в воздухе сверкали ледяные иголки, звенели колокольцы, тройка летела как птица, мелькали полосатые верстовые столбы. Еще не остыло тело императрицы Елизаветы, как бригадир и камергер, наперсник нового царя полковник Андрей Гудович скакал в легкой кошевке из Петербурга в Ригу и дальше, в Пруссию с важнейшим поручением. Он вез радостное извещение герцогу Ангальт-Цербстскому Христиану-Августу, что императрица Елизавета Петровна скончалась, что его дочка Фике и его зять вступили на русский престол. Он вез указ нового императора, которым его тестю жаловалось звание фельдмаршала русской армии.

Огромный Гудович подскакивал на ухабах, мерз на морозе, но благословлял свою удачу. Теперь-то будет все — и золото, и чины, и поместья, и крепостные… Послание к фатеру императрицы было что — лишь предлог, прикрытие для его командировки… Главное же поручение было — секретное письмо к королю Прусскому. Озабочивала, правда, мысль, как проскочить через фронт русской армии, и с таким деликатным поручением, как письмо вражескому королю. А потом — где же он найдет короля?

Много пришлось Гудовичу метаться по Пруссии, пока наконец он глубокой ночью не достиг города Магдебурга. Луна уже заущербилась, глядела оранжево и дымно, замок высоко на горе среди равнины чернел своими башнями, шпицами, колокольнями… Почтовая карета пронесла Гудовича гулкими воротами на замковый двор. Узкие стрельчатые окна в кабинете короля были освещены.

Оттирая намороженные уши, обгоняя чиновников, прыгая через ступеньку, Гудович вбежал в приемную. Чиновники бросились с докладом, и сейчас же в приемную выскочил маленький встревоженный человек в скромном темно-коричневом кафтане, при звезде.

Это был первый министр короля — граф Финкенштейн — самого короля в замке не было, но министр знал, где его найти.

— Я привез его величеству пакет от императора всероссийского! — сказал Гудович. — В собственные руки… Где я найду его величество?

— Что такое вы говорите? — ахнул Финкенштейн. — Что-о? От императора? Почему от императора? А императрица?

Сердце под коричневым кафтаном забилось, затрепетало.

— Ее величество императрица Елизавета скончалась двадцать пятого декабря! — докладывал Гудович. — Но где же король? Моя эстафета величайшей важности!

У графа Финкенштейна от радости подкосились ноги, он опустился в ближайшее кресло…

— О! — сказал он. — Величайшая новость! Его величество в Силезии. В Бреславле. Скачем туда немедленно… О-о! Какую же новость привезли вы, молодой человек!

Только лишь спустя две недели после своего выезда из Петербурга Гудович наконец добрался до короля. Он нашел его в деревне под Бреславлем, в гостинице «Под белым лебедем»… Зимнее солнце серебряным кругом снова светило сквозь серые тучи, деревья были белы от инея. Над входом в гостиницу, под черепичной крышей болтался, покачивался ржавый железный лебедь… Кругом по унавоженному снегу суетились адъютанты, ординарцы, в плащах, в треуголках. Привязанные у коновязей лошади хрустели овсом в торбах, дергали головами… Издалека доносились удары пушек. У входа рослые гусары играли, хохоча, в орлянку. У дверей охрана — широко расставив ноги, стояла пара гренадер. Когда из кареты выскочил русский офицер, все кругом всполошилось, бросилось было к нему, но остановилось, увидя, как за ним из кареты лез граф Финкенштейн.

— К его величеству! — важно бросил министр. — По самонужнейшему делу!

…Король сидел в большой общей кухне, около очага, вытянув на решетку ноги, и платком заботливо чистил свой крупный нос. Вытянувшись почти под самые балки потолка, Гудович отсалютовал, вручил королю пакет:

— От его величества, императора всероссийского! Король сверкнул взглядом на Гудовича, сломал орлёные печати на пакете, вскрыл его. Выпуклые глаза короля скользили по готическим строчкам, лицо становилось все радостнее. Все радостнее становилось и лица Финкенштейна, следившего за королем;

В собственноручном письме император Петр сообщал королю, что его тетка скончалась.

«…Не хотели мы промедлить — настоящим письмом ваше величество о том уведомить, в совершенной надежде пребывая, что вы, по имевшейся вашей с нашим престолом дружбе, при новом положении возобновите старую дружбу. Вы изволите быть одних намерений и мыслей с нами, а мы все старания к этому приложим, так как мы очень высокого мнения о вашем величестве…»

Так писал Петр Третий Фридриху II. Гудовичу тут пришлось нагнуться, потому что низенький и толстый король проворно подскочил и восхищенно клюнул его носом в щеку.