Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 17



   — Чё у тебя? — боярин посмотрел на Ульяну.

   — Батюшка, кормилец ты наш, спаситель....

   — Хватит! — грубовато остановил он её. — Зачем пришла?

   — А... да вот. Моих дитятев... чуть етот аспид... изувечил.

   — А где они? — вставил Григорий, глядя в окно.

Боярин намёк своего служки понял.

   — Да, где они?

   — Щас! — Ульяна, чуть приподняв подол, ринулась к двери.

Вскоре за ней вошли дитяти. В дверном проёме им пришлось наклонить головы. Первый, видать, старший, был с перевязанной щекой. У второго подвязана рука не совсем чистой тряпицей. Третий был с костылём. А четвёртый... У него был такой фингал, что закрывал весь глаз. Глядя на эту команду, боярин не мог сдержать смеха.

   — Дитяти! — смеясь и показывая на них пальцем, он смотрел на Григория.

И тот не мог сдержать смеха. Отсмеявшись, спросил:

   — Так сколько их было, этих аспидов?

   — Да один! — надрывным, слёзным голосом ответила Ульяна.

Боярин переглянулся с писарчуком.

   — Один! — не без удивления переспросил Осип.

   — Да, один — повторила она.

   — За что?

   — Да... етот аспид... Ягор хотел лишить дочку мою, Марфу, невинности.

   — Невинности?

   — Да, да... вот те крест! — Ульяна взмахнула рукой, но креститься не стала.

   — Где твоя... как её?

   — Чё... привести? — Ульяна смотрит на боярина.

   — Приведи, — кивнул тог головой.

Вскоре она привела дочь. Та вошла робко, с низко склонённой головой, отчего коса упала и едва не волочилась по полу. Когда они подошли, боярин приказал:

   — А ну, красавица, подыми-ка голову. Глаза твои хочу видеть.

Марфа, подняв голову, так и прожгла боярина своими глазищами. Тот даже заёрзал в кресле. А в голове зазвенело: «Хороша девка! Хороша!» Посуровив, он спросил глуховатым голосом:

   — Скажи, мать правду сказала, что тот аспид... как его...

   — Да Егор, — подсказал писарчук.

   — Егор, правда, хотел лишить тебя... чести?

   — Кто... Егор? — дочь посмотрела на мать. — Да чтоб Егор... матушка... Да ты не права! — Марфа зарыдала.

Плач её был такой искренний, такой сердечный, что боярин не выдержал и приказал:

   — Ты, Ульяна, отведи её! — сказав, он посмотрел на Григория.

   — Пущай приведут аспида! — не без улыбки сказал Григорий.

А дома у Прасковьи беда. Егор второй день не поднимался с постели. «Хворый, что ли?» — думает мать. Но сколько она ни прикладывали ладонь ему на лоб, тот был холодный. Если Прасковья начинала его расспрашивать, в ответ слышала одно:

   — Отстань, матушка!

Походит, походит мать вокруг — и опять к Егору. И опять тот же ответ. Не выдержала — и к Ивану, который шил хомут.

   — Да я — то чё... зови Милантию.

Милантия, древняя старуха, на селе слыла как лучшая знахарка.

   — Да, наверно, пойду. Ты не против, ежели ей курицу дам?

   — Ту, которая плохо несётся, — ответил Иван, шилом прокалывая очередную дырку.

Но до знахарки дело не дошло. С боярского двора прибежал холоп и потребовал, чтобы Егор срочно шёл к боярину.

   — К боярину?! — не без испуга спросила Прасковья. — Зачем?

Тот только пожал плечами.

   — Слышь, Яван, Егора к боярину кличут!

   — Слышу! — он снял с колен недошитый хомут и отложил его в сторону.

Отряхнув портки, поднялся. Подойдя к Егору, повернул его к себе.



   — Ты чё натворил? — грозно спросил отец.

   — Да ничё... батяня! С чего ето ты взял.

   — С чего. С чего, — передразнил тот, — пошто тя к боярину кличут?

   — Мня... к боярину? — словно проснувшись, спросил сын.

   — Нет... мня! — с раздражением буркнул отец и добавил: — Пошли! Да живей.

   — Входи, входи, аспид! — проговорил Осип Захарович с любопытством глядя на входящего парня.

Стоило ему сделать несколько шагов, как он влюбил в себя боярина. Высок, худощав, широкоплеч — всё говорило о его недюжинной силе, ловкости. Мужественное лицо, смелый, не без дерзости взгляд. Да, теперь понятно, почему Марфа пошла противу матери.

   — Это ты их? — спросил он у подошедшего Егора, кивая в сторону братьев.

Тот не стал отпираться:

   — Я! — не без вызова ответил парень.

   — Ты знаешь, что за это положено?

Егор отрицательно покачал головой и сказал:

   — Это они на мня напали.

   — Ишь, ты! На тебя напали! Они вон какие, — боярин посмотрел в сторону братьев, — а на тебе даже царапины нету!

   — Есть. Шишка! — Егор склонил голову и показал пальцем на шишку, прикрытую вьющимися густыми волосами.

Боярин рассмеялся:

   — Ишь ты, шишка! А вон у того верзилы, глянь.

Егор повернулся.

   — Вишь, как челюсь отвисла. Да ён месяц жрать не будет.

   — Не будет, не будет, — встряла Ульяна, — ето ты, асп...

   — Замолчь! — рявкнул боярин. — Григорий, — официальным тоном обратился он к писарчуку, — что же положено за это преступление?

Тот полистал какие-то страницы и, прищурив глаза, ответил со вздохом:

   — Тридцать рублёв!

   — Тридцать рублёв? — раздался чей-то с надрывом голос.

Все повернули головы. Никто не заметил, как вошёл Иван.

Он упал на колени и пополз к боярину.

   — Господин ты наш, прости. Да и где я возьму тридцать рублен? Я и рубля в глаза не видел. Прости! Не губи христианские души! — он ткнулся лбом в пол.

   — Ладно! Так и быть. Ты, Егор, — он повернул голову в сторону парня, — поедешь со мной, в Новгород. Там ты отработаешь.

   — Я, в Новгород? — вырвалось у Егора.

   — Поедить, мил господин, поедить, — завопил от радости отец, — и те, боярин, наш низкий поклон, — Иван опять лбом бьёт половицу, — за твою доброту! Да хранит тя Господь!

   — Идите! Сына к отъезду собирать! Гриш, дашь руль этим, — он кивнул на братьев, — пущай у Милантии полечутся.

Иван, проходя мимо Ульяны, чтоб не видел боярин, показал ей кукиш и прошептал: — Змеюка!

   — Ты сам змей! — так же тихо ответила кума и состроила рожицу.

А вечером дома у Марфы загорелся такой сыр-бор, что впору было бежать из дому. Когда вернулся вечером Фёдор и узнал о случившемся, он ринулся на Марфину половину. И точно бы изувечил дочь, если бы не мать. На неё как-то подействовал недавний разговор с кумой. Мать встала ему на пути:

   — Уймись! Не тронь! — заорала она.

Но Фёдор, как котёнка, отшвырнул её в сторону. Тогда Ульяна в горячке выхватила из ступы пест и так прошлась им по спине муженька, что тот, как сноп, упал к её ногам.

   — Ещё шаг, — взревела она, — убью!

Фёдор свою Ульяну такой ещё не видел. Когда она угрожающе взмахнула, муж поднял руку и стал отползать в сторону со словами:

   — Ты чё? Ты чё?

Оказавшись на безопасном расстоянии, он поднялся и направился к двери. Прежде чем её открыть, повернулся к Ульяне и зло бросил:

   — Отдам за Прокла!

Муж это сказал таким тоном, что Ульяна поняла: здесь он не отступит. Прокл был сопливым сыном старосты. Это была просто месть. Месть жене за то, что она подняла на него руку. Такое в жизни бывает. Помутившиеся на миг мозги делали детей несчастными на всю жизнь. Потом, когда всё вставало на своё место, поправить что-либо было поздно. Сам потом мучился остаток своей жизни. Но что упало....

Глава 2

Давно это было. Очень давно. Все описания того времени превратились в прах. Что сгорело, что сопрело, что разбито, что зарыто. Но не надо отчаиваться. Всё может быть. Будет какой-нибудь любитель сельской жизни обустраивать своё жильё-быльё, начнёт копать, чтоб деревце посадить, баньку сладить... и, бах — его заступ наткнётся на что-то твёрдое. Кто-то, выругавшись, бросит копать, уйдёт на другое место, а кто-то захочет продолжать копать и дальше. И отроет он каменную плиту. Позовёт соседа. Вместе они её достанут. Увидят, что это не просто плита, а могильная и с какими-то знаками. Под ней скелет сохранился. Почешут затылок: что делать? Могут решить и так: они не убивали, никого не хоронили. А банька нужна. Извлекут кости и выбросят где-нибудь в лесу. А плиту разобьют, чтоб никто не узнал о находке и не мешал докапывать траншею под фундамент.