Страница 3 из 17
— Чё у тебя? — боярин посмотрел на Ульяну.
— Батюшка, кормилец ты наш, спаситель....
— Хватит! — грубовато остановил он её. — Зачем пришла?
— А... да вот. Моих дитятев... чуть етот аспид... изувечил.
— А где они? — вставил Григорий, глядя в окно.
Боярин намёк своего служки понял.
— Да, где они?
— Щас! — Ульяна, чуть приподняв подол, ринулась к двери.
Вскоре за ней вошли дитяти. В дверном проёме им пришлось наклонить головы. Первый, видать, старший, был с перевязанной щекой. У второго подвязана рука не совсем чистой тряпицей. Третий был с костылём. А четвёртый... У него был такой фингал, что закрывал весь глаз. Глядя на эту команду, боярин не мог сдержать смеха.
— Дитяти! — смеясь и показывая на них пальцем, он смотрел на Григория.
И тот не мог сдержать смеха. Отсмеявшись, спросил:
— Так сколько их было, этих аспидов?
— Да один! — надрывным, слёзным голосом ответила Ульяна.
Боярин переглянулся с писарчуком.
— Один! — не без удивления переспросил Осип.
— Да, один — повторила она.
— За что?
— Да... етот аспид... Ягор хотел лишить дочку мою, Марфу, невинности.
— Невинности?
— Да, да... вот те крест! — Ульяна взмахнула рукой, но креститься не стала.
— Где твоя... как её?
— Чё... привести? — Ульяна смотрит на боярина.
— Приведи, — кивнул тог головой.
Вскоре она привела дочь. Та вошла робко, с низко склонённой головой, отчего коса упала и едва не волочилась по полу. Когда они подошли, боярин приказал:
— А ну, красавица, подыми-ка голову. Глаза твои хочу видеть.
Марфа, подняв голову, так и прожгла боярина своими глазищами. Тот даже заёрзал в кресле. А в голове зазвенело: «Хороша девка! Хороша!» Посуровив, он спросил глуховатым голосом:
— Скажи, мать правду сказала, что тот аспид... как его...
— Да Егор, — подсказал писарчук.
— Егор, правда, хотел лишить тебя... чести?
— Кто... Егор? — дочь посмотрела на мать. — Да чтоб Егор... матушка... Да ты не права! — Марфа зарыдала.
Плач её был такой искренний, такой сердечный, что боярин не выдержал и приказал:
— Ты, Ульяна, отведи её! — сказав, он посмотрел на Григория.
— Пущай приведут аспида! — не без улыбки сказал Григорий.
А дома у Прасковьи беда. Егор второй день не поднимался с постели. «Хворый, что ли?» — думает мать. Но сколько она ни прикладывали ладонь ему на лоб, тот был холодный. Если Прасковья начинала его расспрашивать, в ответ слышала одно:
— Отстань, матушка!
Походит, походит мать вокруг — и опять к Егору. И опять тот же ответ. Не выдержала — и к Ивану, который шил хомут.
— Да я — то чё... зови Милантию.
Милантия, древняя старуха, на селе слыла как лучшая знахарка.
— Да, наверно, пойду. Ты не против, ежели ей курицу дам?
— Ту, которая плохо несётся, — ответил Иван, шилом прокалывая очередную дырку.
Но до знахарки дело не дошло. С боярского двора прибежал холоп и потребовал, чтобы Егор срочно шёл к боярину.
— К боярину?! — не без испуга спросила Прасковья. — Зачем?
Тот только пожал плечами.
— Слышь, Яван, Егора к боярину кличут!
— Слышу! — он снял с колен недошитый хомут и отложил его в сторону.
Отряхнув портки, поднялся. Подойдя к Егору, повернул его к себе.
— Ты чё натворил? — грозно спросил отец.
— Да ничё... батяня! С чего ето ты взял.
— С чего. С чего, — передразнил тот, — пошто тя к боярину кличут?
— Мня... к боярину? — словно проснувшись, спросил сын.
— Нет... мня! — с раздражением буркнул отец и добавил: — Пошли! Да живей.
— Входи, входи, аспид! — проговорил Осип Захарович с любопытством глядя на входящего парня.
Стоило ему сделать несколько шагов, как он влюбил в себя боярина. Высок, худощав, широкоплеч — всё говорило о его недюжинной силе, ловкости. Мужественное лицо, смелый, не без дерзости взгляд. Да, теперь понятно, почему Марфа пошла противу матери.
— Это ты их? — спросил он у подошедшего Егора, кивая в сторону братьев.
Тот не стал отпираться:
— Я! — не без вызова ответил парень.
— Ты знаешь, что за это положено?
Егор отрицательно покачал головой и сказал:
— Это они на мня напали.
— Ишь, ты! На тебя напали! Они вон какие, — боярин посмотрел в сторону братьев, — а на тебе даже царапины нету!
— Есть. Шишка! — Егор склонил голову и показал пальцем на шишку, прикрытую вьющимися густыми волосами.
Боярин рассмеялся:
— Ишь ты, шишка! А вон у того верзилы, глянь.
Егор повернулся.
— Вишь, как челюсь отвисла. Да ён месяц жрать не будет.
— Не будет, не будет, — встряла Ульяна, — ето ты, асп...
— Замолчь! — рявкнул боярин. — Григорий, — официальным тоном обратился он к писарчуку, — что же положено за это преступление?
Тот полистал какие-то страницы и, прищурив глаза, ответил со вздохом:
— Тридцать рублёв!
— Тридцать рублёв? — раздался чей-то с надрывом голос.
Все повернули головы. Никто не заметил, как вошёл Иван.
Он упал на колени и пополз к боярину.
— Господин ты наш, прости. Да и где я возьму тридцать рублен? Я и рубля в глаза не видел. Прости! Не губи христианские души! — он ткнулся лбом в пол.
— Ладно! Так и быть. Ты, Егор, — он повернул голову в сторону парня, — поедешь со мной, в Новгород. Там ты отработаешь.
— Я, в Новгород? — вырвалось у Егора.
— Поедить, мил господин, поедить, — завопил от радости отец, — и те, боярин, наш низкий поклон, — Иван опять лбом бьёт половицу, — за твою доброту! Да хранит тя Господь!
— Идите! Сына к отъезду собирать! Гриш, дашь руль этим, — он кивнул на братьев, — пущай у Милантии полечутся.
Иван, проходя мимо Ульяны, чтоб не видел боярин, показал ей кукиш и прошептал: — Змеюка!
— Ты сам змей! — так же тихо ответила кума и состроила рожицу.
А вечером дома у Марфы загорелся такой сыр-бор, что впору было бежать из дому. Когда вернулся вечером Фёдор и узнал о случившемся, он ринулся на Марфину половину. И точно бы изувечил дочь, если бы не мать. На неё как-то подействовал недавний разговор с кумой. Мать встала ему на пути:
— Уймись! Не тронь! — заорала она.
Но Фёдор, как котёнка, отшвырнул её в сторону. Тогда Ульяна в горячке выхватила из ступы пест и так прошлась им по спине муженька, что тот, как сноп, упал к её ногам.
— Ещё шаг, — взревела она, — убью!
Фёдор свою Ульяну такой ещё не видел. Когда она угрожающе взмахнула, муж поднял руку и стал отползать в сторону со словами:
— Ты чё? Ты чё?
Оказавшись на безопасном расстоянии, он поднялся и направился к двери. Прежде чем её открыть, повернулся к Ульяне и зло бросил:
— Отдам за Прокла!
Муж это сказал таким тоном, что Ульяна поняла: здесь он не отступит. Прокл был сопливым сыном старосты. Это была просто месть. Месть жене за то, что она подняла на него руку. Такое в жизни бывает. Помутившиеся на миг мозги делали детей несчастными на всю жизнь. Потом, когда всё вставало на своё место, поправить что-либо было поздно. Сам потом мучился остаток своей жизни. Но что упало....
Глава 2
Давно это было. Очень давно. Все описания того времени превратились в прах. Что сгорело, что сопрело, что разбито, что зарыто. Но не надо отчаиваться. Всё может быть. Будет какой-нибудь любитель сельской жизни обустраивать своё жильё-быльё, начнёт копать, чтоб деревце посадить, баньку сладить... и, бах — его заступ наткнётся на что-то твёрдое. Кто-то, выругавшись, бросит копать, уйдёт на другое место, а кто-то захочет продолжать копать и дальше. И отроет он каменную плиту. Позовёт соседа. Вместе они её достанут. Увидят, что это не просто плита, а могильная и с какими-то знаками. Под ней скелет сохранился. Почешут затылок: что делать? Могут решить и так: они не убивали, никого не хоронили. А банька нужна. Извлекут кости и выбросят где-нибудь в лесу. А плиту разобьют, чтоб никто не узнал о находке и не мешал докапывать траншею под фундамент.