Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 15 из 17



   — Но! Но! — она попыталась погнать коня вперёд.

А тот, словно чуя беду, не поддавался на её команду.

   — Ну, что ты! — заплакала она, потянув его за узду.

   — Ты куды ето, дева! — раздался за спиной чей-то скрипучий голос.

Она боязливо оглянулась. Меж стволов стоял сгорбленный старичишка, держа в руках лукошко с грибами.

   — Там, — свободной рукой показал старик на полянку, — топуче место. Вота она, — подходя, дед кивнул на лошадь, — и не ходить туды.

   — А мне всё одно! — с каким-то отчаянием в голосе произнесла дева.

   — Я ето и вижу. Смотри, как коняку загнала! — он погладил мокрый от пота лошадиный бок. — А тут что? — дед посмотрел на лошадиную грудь.

Во многих местах она была разодрана до крови.

   — Ты куды, дева, так торопилась? не то на свадьбу опаздываешь?

   — Со свадьбы! — со злом произнесла она.

Дед вдруг взглянул на неё понимающим взглядом.

   — А ну, доченька, — проговорил он мягким голосом, — пошли-ка со мной!

   — Куды ето? Не пойду!

   — Ты не бойсь, бабка у меня добрая, коняку полечит, те погадат. На ето она у мня ух... прямо волховка.

Он тихонько высвободил узду из её рук, и они неторопливо направились в лес. Вскоре вышли на поляну, и Марфа увидела избёнку из почерневших брёвен, вросшую в землю. На лай собаки из открытых дверей показалась чья-то головёнка со взбитыми волосами. Солнце било в глаза, и старуха, приложив ладонь ко лбу козырьком, прошамкала:

   — Никак ты, Лука?

   — Я, Марфуша, я! Встречай-ка гостю. Тя как кличут? — спросил он у девы.

   — Марфа, — застеснявшись, произнесла она.

   — Марфа! — длинная седая борода деда затряслась, глаза сузились, он неслышно смеялся, — я тя буду звать младшая Марфа.

Девушка поняла причину дедова смеха. Родившееся в её груди отчуждение вмиг пропало. Подошёл пёс. Огромная пятнистая собака поглядывала то на деда, то на гостя, точно дожидалась команды хозяина. И дождалась:

   — А ну, пошёл отсель! — дед притопнул ногой.

Обидчиво глянув на хозяина, пёс удалился. Подойдя к двери, дед, кивнув на девушку, сказал:

   — Примай Марфушу. Да поволши[19] ей, — подмигнув, он добавил: — со свадьбы сбегла!

Бабка всё поняла.

   — Идём-ка, дочка! — и взяла её за руку.

Кожа на ладони старухи была сухой и грубой. Но как нежно она прикоснулась! Марфа поняла, что это была сердечная, добрая женщина, и сразу прониклась к ней доверием.

Внутри изба не представляла ничего особенного. Как и у многих: у входа мазанная глиной печурка. За ней широкий лежак со шкурами. В углу поставец. У мутного окошка стол с лавками. На входной стене развешана нехитрая одежонка. Отличалось жильё одним: у противоположной стены была вторая дверь. Старая Марфа усадила гостью на лавку у стола, а сама повернулась и вышла из избы. Вскоре вернулась с кринкой в руке. Достав из поставца краюху хлеба и кубок, она, налив молока, сказала:

   — Ешь.

Есть Марфе не хотелось. Она было протянула руку за хлебом, но тотчас её отдёрнула.

   — Не хочу! — проговорила гостья и виновато посмотрела на хозяйку.

Та подсела к ней поближе, погладила её руку.

   — Ты, милая, поешь, — взгляд бабки добрый, ласковый, как и голос.

Марфа слегка откусила хлебец. Он был мягким, пахучим. Запила холодным молоком. Еда ей понравилась, точно опробовала это впервые. И вдруг появился аппетит. Когда Марфа расправилась с едой, нежелание смотреть на этот мир прошло само собой. Глаза её оживились.

   — Вот теперь, — заметив её перемены, сказала старуха, — я те поворожу.

Она поднялась и взяла с полки холщовый мешочек. Запустив туда руку, зашумела чем-то сухим. Как потом оказалось, это были бобы. Бросив горсть на стол, она стала всматриваться в их расклад. Потом заговорила:

   — Сердешные дела устремились в дальню дороженьку. Тот, о ком ты думаешь, тоже в пути. Но они у вас разные. Не печалься, дочка, — бабка посмотрела на неё и улыбнулась, — он тоже о те думат.

И у Марфы на душе посветлело от таких слов. Но сколько дева ни смотрела на этот расклад, ничего понять не могла.



   — А как ты, матушка... — она как-то нечаянно назвала так бабку и посмотрела на неё.

Глазки у той заискрились.

   — Чё ты хошь? — спросила ласково старая Марфа.

   — А... мы встретимся?

Бабка сгребла плоды, вновь перемешала их в мешочке.

   — Нуть, — произнесла она, и бобы застучали но столу.

Долго вглядывалась старуха, потом, глядя на кучку бобов, заговорила:

   — Вы встретитесь. Только... — бабка закусила губу и смахнула бобы в кучу. — Главное, вы встретитесь. А там как Бог даст. Вот чё ждёт тя, мила. Так чё, не печальси. Дай-ка я те постелю, отдохнёшь. У тя был трудный день.

   — Бабушка, — на этот раз она назвала её так, — я хочу те всё рассказать.

И та поняла, что она стала считать её близким и дорогим человеком.

   — Расскажи, милая, — ласковый взор её глаз устремился на девушку.

И Марфа начала своё повествование.

Глава 8

Павша Фоминич, знатный новгородский купец, вкушал со своим сыном Станилом в трапезной. Такой едальни не было у многих князей Окна с цветными стёклами выходили на Успенский собор. А Внутри от одной мебели захватывало дух. Длинный стол, заваленный русской едой и заморскими сладостями, покоился на тонких изогнутых ножках. Те, кто попадал сюда, диву дивились: и как они могли удерживать всё, что находилось на столе. Такие же ослопы. А в поставцах, инкрустированных золотом, за резными стёклами стояла такая же утончённая посуда. Да-а... Сразу видно, деньга у семьи водилась. И немалая. Как тут и боярам не задуматься. Редко бывает, чтобы отец и сын собрались вместе. Купеческое дело таково: если ты хочешь, чтобы в мошне звенело, надо больше искать и даже не искать, а рыскать, где ухватить подешевле, а продать подороже. На этом стоит всё купечество.

Сын радует отца. Такой же жадный до деньги, подвижен. Только вот ещё не обветрился, не заматерел. И отец старается вовсю, чтобы сын скорее миновал эту черту. Не всегда получается. Но вот счастье подвалило.

   — Хороший купец, — учил отец, — должен знать: а за чем поехал его сусед? Вот, если ён накупит, чё и ты хотел, то чё будет? — сказав, он смотрит на сына, сдвинув мохнатые брови.

У сына они точно такие же. Да и весь его облик: светлые волосы, толстые щёки, борода, мясистые носы — один в один. Отец ждёт ответа. Сын, рыгнув, запил квасом только что оприходованный кусок свинины, обтёр усы.

   — Чё будит? — машинально повторил сын, — да... неча будит считать.

   — Во! — отец поднял указательный палец, — а чтобы с того не было, чё надоть делать? — и отец потянулся за корчажкой с квасом.

Сын склонил голову и уставился на отца. Тот, напившись, поднял край скатерти и обтёр губы. Сгрёб свою густую бороду и повертел ею.

   — Етот вопрос... труден, — сознался сынок.

Отец оценивающе посмотрел на сына. Вроде хотел разгадать: можно или нет ему это сказать.

   — Ну, жду, — сын пошарил по столу глазами в поисках, что бы ещё отправить в рот.

Хотел было взять варёную морковь, но почему-то раздумал.

   — Знаешь, — заговорил наконец отец, — в нашем купецком деле деньгу можно зарабатывать и без... товару! — сказав, он хитро прищурил глаза.

Станил не без удивления посмотрел на отца.

   — Думается мне, батяня, издалека заходишь.

Глазки отца стали ещё уже. В них появился непонятный блеск: не то от неразгаданной его хитрости, не то от своего торжества.

   — Ты что-нибудь слыхивал об Осипе? — отец колыхнулся своим грузным телом.

   — Это Захарович? Боярин?

   — Ён, ён.

   — Да... вроде в купетство не собирается, — произнёс сын и ногтем стал выковыривать из зубов остатки мяса.

Отец усмехнулся:

   — Ты вишь, как мы живём! — сказав, облокотился о стол, поднялся, подошёл к венецианскому зеркалу.

19

Волшить — гадать.