Страница 26 из 96
— Что насчет твоей безумной чистоплотности?
— Я просто ценю то, что принадлежит мне. Это не делает меня безумным.
— Это гораздо больше, — отвечаю я. — У тебя обсессивно-компульсивное расстройство.
У Миллера на секунду отвисает челюсть:
— Просто потому, что я люблю определенный порядок в вещах, у меня расстройство?
Недоверчиво вздыхаю и как раз вовремя останавливаю себя от того, чтобы поставить локти на его стол. Он не признает свою безумную одержимость, и вполне очевидно, что я ничего не услышу относительно клаустрофобии. Но это пустяки в масштабах происходящего. Есть вещи поважнее.
— Газета. Почему изменился заголовок?
— Я осознаю, как это выглядело. Но это для твоего же блага.
— Каким образом?
Его губы сжимаются в тонкую линию.
— Для твоей защиты. Поверь мне.
— Поверить тебе? — я сдерживаю острое желание рассмеяться ему в лицо. — Я доверилась тебе во всем! Как долго ты носишь статус самого скандально известного в Лондоне мужского эскорта? — слова, как кислота, обжигают язык, когда я их произношу.
— Уверена, что не хочешь вина? — он поднимает со стола бутылку и смотрит на меня с надеждой. Жалкая попытка избежать вопроса.
— Нет, спасибо. Ответа будет достаточно.
— Может, закуски? — он встает и, не дожидаясь моего ответа, подходит к холодильнику. Я не в состоянии есть, когда желудок скрутился в тугой узел, в голове полно вопросов и нет ответов. Сомневаюсь, что аппетит появится, когда я, наконец, добьюсь от этого мужчины ответов.
Он открывает огромную, с зеркальной поверхностью, дверцу холодильника и достает оттуда какое-то блюдо. Потом он закрывает дверцу, но не возвращается к столу, вместо этого возится с чем-то на подносе, разрезая и смешивая. Он пытается выиграть время, а когда настороженно смотрит в зеркало, видит в отражении, что я внимательно за ним наблюдаю. Понимает, что я раскусила его игру.
— Ты сказал, что готов ответить на мои вопросы, — напоминаю ему, решительно удерживая в зеркале его взгляд.
На секунду он опускает взгляд к подносу, а потом медленно разворачивается и, сделав глубокий вдох, возвращается к столу, небрежно откидывая со лба темную прядь. Мне становится почти смешно, когда предельно аккуратно поставленное на стол блюдо оказывается полно устриц.
— Угощайся, — Миллер жестом указывает на серебряные приборы, после чего садится.
Игнорирую его предложение, меня раздражает его изначальный выбор, так что я просто повторяю свой вопрос.
— Как долго?
Подняв свою тарелку, он берет три устрицы и аккуратно выкладывает их.
— Я работаю в эскорте десять лет, — говорит он, решая при этом не смотреть на меня.
Хочу выдохнуть шокировано, но сдерживаюсь, вместо этого беру стакан воды, смачивая вдруг пересохшие губы.
— Почему скандальный?
— Из-за моей безжалостности.
Теперь уже я выдыхаю и ненавижу себя за это. Это не должно быть для меня новостью. Я ведь испытала на себе его безжалостность.
Он замечает мою борьбу, но продолжает.
— Потому что в спальне я жестокий, не любящий, ничего не чувствующий, и меня все это не заботит. Женщины не могут мной насытиться, а мужчины не могут понять, почему.
— Они платят тебе за…
— За то, чтобы быть отраханными по высшему классу, — заканчивает он за меня. — И платят баснословные суммы за неразглашение.
— Я не понимаю, — качаю головой, глазами бегая по всему его идеальному столу. — Ты не позволяешь им целовать тебя или касаться.
— Когда я обнажен, нет. Когда мы наедине, нет. Я идеальный джентльмен на свиданиях, Оливия. Они могут дотронуться до меня сквозь одежду, потешить свое самолюбие и насладиться моим вниманием. На этом их контроль заканчивается. Для них я идеальный микс мужских качеств. Высокомерный… внимательный… талантливый.
Вздрагиваю каждой клеточкой:
— Ты что-то от этого получаешь?
— Да, — признает он. — В спальне у меня полный контроль, и я каждый раз кончаю.
Вздрагиваю от его настолько искренних слов, отвожу глаза, с ощущением тошноты и уязвимости.
— Точно.
— Не прячь от меня свое лицо, — просит он, не раздумывая, и я на автомате поднимаю голову, вижу ласковый взгляд, пришедший на смену холодному, ледяному. — Но ничто даже близко не сравнится с тем наслаждением, что я получаю, преклоняясь перед тобой.
— Теперь я с трудом вижу того мужчину, — говорю, и от моих слов нежность в его глазах превращается в страдание. — Так бы хотела, чтобы ты никогда не делал меня одной из них.
— Не больше, чем я, — шепчет он, прислоняясь к спинке стула. — Скажи, что надежда есть.
Все, что я вижу, — это Миллер в том номере отеля. Мое желание и потребность в нем все еще здесь, но из-за нашего короткого разговора на меня обрушилась жестокая действительность его жизни. У меня нет силы, достаточной, чтобы с этим справиться. Если я снова его впущу, для меня откроется жизнь боли и возможных сожалений. Ничто не заставит меня забыть того безжалостного любовника. Все, что я увижу, когда он мной завладеет, — красная пелена боли. Моя жизнь и без того достаточно сложна. Не могу сделать ее еще сложнее.
— Я задал тебе вопрос, — говорит он тихо. Его тон говорит мне о том, что он впал в то резкое, надменное настроение, возможно, потому, что он увидел мою внезапную подавленность; посмотрев на него, я еще и вижу это высокомерие. Просто так он не сдастся.
— Женщина в Мадриде?
— Я с ней не спал.
— Зачем тогда поехал?
— Прежнее обязательство, — он безучастный и резкий, и все же странно, но я ему верю. Только от этого совладать со всей ситуацией проще не становится.
— Могу я воспользоваться твоей ванной? — спрашиваю, поднимаясь из-за стола, сопровождаемая его пристальным взглядом.
— Сразу после того, как ответишь на мой вопрос. Есть надежда?
— У меня еще нет ответа, — вру, кладя салфетку на свой стул.
— Думаешь, он у тебя появится после того, как посетишь мою ванную?
— Не знаю.
— Не рассуждай сверх меры, Оливия.
— Я бы сказала, это невозможно, после всего, что ты мне поведал, ты не согласен? — я оказалась на распутье, желая послушаться Уильяма, ведь он определенно прав, и, желая послушать свое сердце, потому что возможно, только возможно, я смогу помочь Миллеру. Но «определенно» всегда должно быть сильнее «возможно». Конфликт слишком силен. И это разрывает меня на части.
Миллер смотрит на меня внимательно. Встревоженно.
— Ты уходишь, так ведь?
— Я задала свои вопросы. И никогда не говорила, что останусь после того, как получу ответы. Никогда не говорила, что они мне понравятся, или я приму их. Определенно побеждает. Уильям побеждает. Поспешно покидаю кухню, сбегая от той настойчивости, что он излучает.
— Оливия!
Распахнув входную дверь, выбегаю из квартиры, понимая, что он никогда не отпустит меня без боя. Спутанные мысли дают мне единственное безопасное для меня решение. Бегу прямиком к лифту. Сердце стучит, дыхание срывается и замирает, когда я колочу по кнопке.
— Оливия, не заходи в лифт, прошу! — его быстрые шаги заставляют меня снова и снова колотить по металлической кнопке. Тихо матерясь, жду уже вечность, когда дверцы лифта открываются. — Блять! Оливия!
Забегаю, жму кнопку первого этажа и забиваюсь в дальний угол. Я поступаю жестко, но отчаяние съедает чувство вины за то, что использую эту слабость против него.
Я изначально знала, что он так поступит, и все же подпрыгиваю, когда его рука останавливает закрывающиеся дверцы, вынуждая их открыться. На лбу испарина, распахнутые глаза полны страха. — Выходи! — кричит он, широкие плечи тяжело поднимаются и опускаются.
Качаю головой:
— Нет.
Его челюсть, кажется, вот-вот треснет от силы, с которой он ее сжимает.
— Выметайся из чертова лифта!
Остаюсь тихой, только сильнее вжимаясь в стену. Он невероятно, даже пугающе зол.
— Что мне сделать? — кричит он, заставляя дверцы открыться, когда они делают попытку сомкнуться. — Что?