Красный лик

И вот, сквозь стукотню выстрелов, сквозь особое настороженное предутреннее молчание сотни людей, сквозь шпицы чёрных, опушённых снегом елей, над снегами мягко встало, разлилось малиновым веером полыхающее алое зарево.

Гражданская Война породила Красный Смех.

В глубоком молчании под светом красного зарева отряд наш сделал путь до Нижнеудинска. Уже светало, как стали мы подъезжать к нему. Везде на улицах уже сновали солдаты с лошадьми на водопой, ровно и неподвижно лиловея, лежала р. Уда.

В Нижнеудинске стали получать запасы нашего же интендантства, брошенного красными. Задымились сигаретки, к чаю появилось монпансье, белые булки, сахар. Этикетками от сигареток «Золотой шлем» усыпаны были снежные дороги.

Я прошёл на станцию Нижнеудинска, чтобы навести кое-какие справки у чехов. Начальник штаба 3-й чешской дивизии оказался спящим в своём вагоне, несмотря на 11 часов дня. Спали и его адъютанты. Вся станция была забита чешскими, румынскими солдатами, весьма оживлённо сбывавшими нашим наш табак, тёплое бельё и т. д. Торг шёл вовсю. Красные главари Нижнеудинска находились тут же и или прогуливались с чехами, косясь на каппелевцев, либо торчали у окон вагона, своего беста.

Тут же пришлось встретиться и познакомиться с одним сербским офицером, которому посчастливилось уйти из-под Клюквенной. Дело в том, что сербские эшелоны стояли вперемежку с польскими, и поэтому при сдаче поляков, не предупредивших сербов, попались и сербы. Этот серб-офицер плакал, рассказывая о польском предательстве.

Через несколько дней после того как мы ушли из Нижнеудинска, на Нижнеудинск красными было сделано нападение. Дело в том, что по установленному с чехами соглашению красные должны были занимать оставляемые чехами станции на расстоянии не менее установленного для оборотного паровозного депо, то есть за 80 вёрст. Пока у них с чехами не было никаких серьёзных столкновений, красными всё время систематически производились нарушения этого договора. У Нижнеудинска же была сделана ими попытка отрезать хвост чешских эшелонов, для чего ими был взорван небольшой мост восточнее указанной станции. Захваченным врасплох чехам пришлось убегать чуть ли не в белье и бросить несколько своих эшелонов. Но в ответ на это чехи взорвали самым пунктуальным образом все мосты, стрелки, водокачки и т. п. на расстоянии 80 вёрст от Нижнеудинска, делая этим вполне невозможным приблизиться к ним ближе, чем на уговорённую дистанцию. После этих попыток договор со стороны красных уже не нарушался.

Грустную картину являли станции. Чехи не позволяли нам показываться на них вооружёнными. Чешский флаг трепетал на флагштоке, везде сидели телеграфисты и коменданты — чехи, и было непонятно, почему по железной дороге движутся с таким комфортом эти сытые, здоровые, чужие люди, а мы, хозяева, должны ухабиться где-то в снегах, изредка вылезая на станцию, чтобы посмотреть, послушать, купить уже втридорога свои же казённые товары, захваченные более удачливыми союзниками.

В Нижнеудинске у нас был поставлен на очередь вопрос о Монголии, который всё время висел неотвязно в воздухе. Дело в том, что по полученным нами сведениям наиболее удобные дороги на юг были с Нижнеудинска и со станции Зима, по рекам Уде и Зиме. Более того, под Нижнеудинском мы встретили лицо, которое предложило нам, всему отряду двинуться к нему на заимку, верстах в 350 от Нижнеудинска, где и ждать весны. С наступлением же весны пути были открыты куда угодно.

С другой стороны, обстановка складывалась так, что идущая армия вполне могла рассчитывать на свою силу. И когда поэтому мы отложили наш сворот в Монголию, бой у станции Зима так воодушевил всех, что армия, не рассуждая, бросилась дальше к Иркутску.

На станцию Зима от Черемхова было выдвинуто около 2000–2500 бойцов, главным образом рабочих с копей, чтобы положить конец продвижению главной колонны. Несчастные эти выступили под командой штабс-капитана Нестерова. Бой для них был неудачен, да к тому же резервы, подходившие к месту боя, были арестованы чехами, придравшимися к каким-то нарушениям. В результате все красные дравшиеся части были захвачены нами в плен и перебиты. Интернированный чехами тов. Нестеров по телеграфу доносил в Иркутск о том, что «проходившие каппелевцы натворили ужасов». На льду р. Зимы были наложены целые штабеля трупов несчастных, погибших от собственного неразумия и ослеплённости пославших.

Это обстоятельство, однако, сильно помогло нашим двигающимся частям. Следующего грозного этапа — Черемхова — с его депо, с заводским населением уже не оказалось. Вся эта масса кинулась на юг, в тайгу.

Наш отряд, двигавшийся на самом правом фланге и пробиравшийся на село Голыметь, столкнулся с одним из таких весьма значительных отрядов, человек до 800, уходившим в тайгу. Однако мы были случайно предуведомлены, расположились в деревне, в полуторах верстах. Накануне к вечеру мы пробовали случайно захваченные пулемёты, так что слух об нас гнался далеко впереди, с вечера — постреляли и здесь, а затем ночью, подвинувшись на два этапа вправо и вперёд, обошли эту банду, которая сочла себя окружаемой и угнала в тайгу.

Двигаться в этой обстановке ближе к Иркутску становилось всё труднее и труднее. Нам по всем дорогам предшествовали в одном, в двух переходах специальные совдепские люди, которые предуведомляли население о нашем движении в соответствующих тонах. Мы приезжали в пустые, мёртвые деревни, из которых было угнано и население, и скот. По нетопленным избам, и то не везде, оставались лишь дряхлые старики. А между тем надо помнить, что стояли страшные морозы, и люди, и дети, безумно вывезенные в леса, обмораживались и гибли.

Кроме известных психологических неудобств, такой метод действия был прямо губителен для нас. Нам нужны были лошади в обмен на выбившихся из сил.

Дурно это было или хорошо, всё равно, так надо было. Не иметь лошади, значит, отдаться красным и т. д. Поэтому, в связи с выселением крестьян в леса, ночью приходилось делать облавы на лошадей.

Тёмной, звёздной ночью по следам от множества копыт отправлялись мы на заимку вёрст за 10, среди деревьев издали уже были видны в дыму от костров фигуры сидящих у огней мужиков, иногда целые семьи окружали пляшущий живительный цветок огня.

Тут же, привязанные к деревьям, маячили фигуры коней. Один-два выстрела вверх, невообразимая суматоха и бегство, и через 10 минут мы возвращались, ведя с собой в поводу 5–6 лошадей, сколько нужно.

Во время одной из таких экспедиций встретили мы в лесу верхового.

— Стой. Куда?

— Да за своими в лес. Сказывали, идут войска генерала Каплина (sic!), да всех будут грабить и убивать. А ребята приехали ничего, подходящие… Ну вот и поехал, чего мёрзнуть-то…

И вскоре деревня наполнилась своими обитателями.

— Ты куда же, дура, бегала, — спросил я свою хозяйку, статную красивую бабу, ловко управлявшуюся у печки… — Чего испугалась?

— А хто вас знать, хто вы такие… То красные, то белые… Надоели очень, вот и бегали…

И сколько забавных инцидентов было во время этого скорбного пути. Так, запоздав несколько в маршруте, мы видели однажды, как спокойно расположившийся волостной совдеп лез через забор in corpora, захваченный врасплох нашим проездом. В другой раз командир шедшего с нами другого отряда полк. Герасимов, сказавшись в одном селении красными, получил обильную жертву от ждавших от красных мира восторженных поселян. Тут были туши мяса, и мука, и масло…

На меридиане Зимы надо было нам окончательно решить вопрос — ехать или не ехать в Монголию. Шедший с нами Егерский отряд 2-й армии под командой капитана Стаховича двинулся решительно на Иркутск. Полковник Герасимов всё время колебался. Для нашего командования было ясно, что обстановка складывалась так, что нужды в свороте, в удлинении и усложнении пути решительно не было. Полковник Герасимов настаивал на этом движении, и лишь странный случай разлучил нас с ними.

Ночуя в одном из сёл, полковник Герасимов встретил в избе тоже ночующего представителя Иркутской власти, ехавшего за покупкой фуража и мяса. Долго беседовали они на разные темы, главным образом о прекращении войны. Когда слух об этом дошёл до нашего отряда, то было решение у этого субъекта забрать деньги, дабы иметь возможность оплачивать крестьянам фураж и продовольствие. Полковник Герасимов нам его выдать отказался и заявил, что оставляет за собою свободу действия. После такого объяснения мы продвинулись вперёд в один переход за 70 вёрст для присоединения к армии, а полковник Герасимов ушёл в Монголию с маленьким, чуть не в 30 человек отрядом, среди которого было несколько дам…