Страница 8 из 20
Устроилась и его личная жизнь. В нее вошла третья женщина, которая на 4 года станет его подругой.
В 1784 году он явился в Париж с очередной любовницей, мадам де Сент-Оран. Она только что сбежала от мужа, и ей не хотелось уж слишком афишировать свою связь, тем более что муж гнался за ней по пятам. Поэтому они приехали в Париж не вместе, и, чтобы отвести подозрения, она решила поселиться не у любовника, а с подругой, лучше в монастыре. И вот мадам Сент-Оран явилась в монастырь Малолетних сирот и поселилась в комнатах одной девушки, с которой была дружна. Та была по рождению голландкой, звали ее Генриетта Амели Дюфур, она была незаконной дочерью некоего Вильяма ван Харена, а в монастыре поселилась под именем-анаграммой: Харен – Нера. Так под именем госпожи Нера она и вошла в историю.
Гостья тут же сообщила хозяйке, что ждет любовника. Та возмутилась и сказала, что не собирается держать им свечку, да к тому же по вечерам в монастырь мужчин не пускают. Госпожа де Сент-Оран послала Мирабо записку, чтобы он не приходил. Тот возмутился и все-таки явился, чтобы вразумить молоденькую девчонку, ставшую ему поперек дороги.
Впервые увидев этого толстого и рябого мужчину, госпожа Нера вздрогнула от ужаса. «Его лицо мне не понравилось невероятно, я даже попятилась от страха», – призналась она впоследствии.
А Мирабо через несколько дней бросил мадам Сент-Оран и начал ухаживать за ее подругой. Вскоре она уступила Мирабо, хотя не была пылко влюблена. Любовницей она была нежной, но холодной (впрочем, Мирабо легко утешался с другими женщинами), однако она уступила потому, что устоять против Мирабо было невозможно. И в следующие 4 года она была, как сказали бы мы, гражданской женой Мирабо.
Софи Монье страстно любила Мирабо, да и он ее искренне любил. Она даже была умна, но почти не образованна, у нее был узкий круг интересов, и говорить с ней Мирабо мог только о любви. Он и говорил, а потом писал пламенные письма. Но больше-то говорить было не о чем.
Отношения же с мадам Нера были гораздо более ровными и спокойными. Но с ней Мирабо было интересно: она была не только умна, но и хорошо образована.
Если с официальной женой, Эмили де Кове, ему катастрофически не повезло (сам виноват!), а любовь его жизни, Софи Монье, принесла ему множество бед, то на третий раз ему просто исключительно повезло. Не будучи пылкой любовницей, госпожа Нера была зато для Мирабо верным, надежным и очень полезным другом. Несколько раз она спасала его от очередного «королевского письма» то ли своевременным бегством, то ли хождением к министру (в те времена получить «письмо» было сравнительно просто, но и избавиться было не очень трудно, поскольку министры уважали титулованную знать). Она была его, так сказать, литературным секретарем, и если б Генриетта Амели не сидела над черновиками Мирабо, его четырехтомный труд о прусской монархии мог бы вообще не появиться. Ну, а в свободное время она пыталась как-то наладить его финансы, свести концы с концами.
Ей было тогда всего 19 лет, но у девушки была деловая хватка. Возможно, сказывалась голландская кровь. Перебравшись на квартиру Мирабо на Шоссе д'Антен, она первым делом подсчитала расходы и доходы и поняла, что дальше так жить нельзя. И что же она сделала? Поступила так, как должна поступать всякая домохозяйка и всякий государственный муж (впрочем, хозяйки так поступают не всегда, а государственные мужи – никогда, но это уж другой вопрос). Она продала лошадей, продала собственную мебель, рассчитала слуг, уплатила неотложные долги и… начала выдавать Оноре Габриэлю деньги лишь на самое необходимое.
Жизнь Мирабо стала налаживаться.
11
В 1786 году Оноре Габриэль вместе с Иэт-Ли (так он, сокращая ее имена, ласково звал госпожу Нера) и маленьким сыном от другой женщины едет в Пруссию. Как многое в жизни Мирабо, и эта поездка была двусмысленной: не то он беглец, не то – посол по особым поручениям… С одной стороны, Мирабо, основательно рассорившемуся с министром финансов Калонном, следовало быть подальше от Франции: это было почти бегство. Но с другой – министр иностранных дел Верженн снабдил его рекомендательным письмом; Францию очень интересовало, что делается в быстро поднимающейся Пруссии, и кто же лучше Мирабо сумеет разобраться в тамошних делах и объяснить это министрам?
Министр сделал верный выбор: письма Мирабо о Пруссии, расстановке там политических сил и прочем были необычайно ценными. Талейран писал Мирабо из Парижа: «Вашими посланиями довольны; король читает их с большим интересом. Вашу работу оценили по заслугам».
Насчет последнего, однако, Талейран ошибался или просто хотел написать другу приятное. Правительство не смогло по заслугам оценить Мирабо, через 30 лет Шатобриан (великий писатель и посредственный дипломат), будучи послом Франции в Берлине, писал: «Я был поражен легкомыслием, бездарностью правительства, читавшего послания такого человека и так и не понявшего, с кем имеет дело».
В Пруссии Мирабо провел несколько лет, и плодом его пребывания стал 4-томный труд о прусской монархии. И здесь он оказался не совсем чист: ведь писал его не он один. Не говоря уж о преданной жене и секретарше мадам Нера, ему очень помог его прусский друг майор Мовильон, которому, собственно говоря, принадлежит вся статистическая часть книги, и несколько других «негров». Мовильон, восхищавшийся Мирабо, счел себя удовлетворенным тем, что смог помочь великому другу. Однако другие «негры» были более амбициозны, и это привело если не к разрыву отношений, то к новым трениям Мирабо со своими сотрудниками.
12
Пока Мирабо находился в Пруссии, во Франции быстро нарастал политический кризис. В декабре 1786 года правительство вынуждено было созвать совещание нотаблей в надежде, что это поможет найти деньги. Вместо этого, как уже говорилось, разразился общий политический кризис.
Началась революция в провинциях (Париж пока что оставался спокойным). В 1788 году правительство вынуждено было объявить о созыве Генеральных Штатов.
Терминология Франции не совпадала с английской (и с нашей современной). Как уже упоминалось, во Франции «парламентом» назывался верховный суд королевства (а точнее, верховные суды, ибо во Франции было более дюжины парламентов для разных автономных областей), а Генеральными Штатами именовалось то учреждение, которое мы называем парламентом, – собрание депутатов от трех сословий, которое короли собирали, чтобы попросить у сословий деньги и вообще в важных случаях. Разница была в том, что Генеральные Штаты, в отличие от английского парламента, собирали нерегулярно, и в последний раз – в 1614 году, то есть 175 лет назад!
Мирабо, человек крайне эмоциональный, мечется от отчаяния к надежде, даже к эйфории. Осенью 1787 года, ненадолго вернувшись во Францию, он пишет Мовийону: «Я вернулся истомленный и нахожу здесь все ужасы позора и безумия, вступившие между собой в заговор, чтобы погубить мою страну. Нация, которая полгода назад была здорова, теперь погибла, унижена, обесчещена… Невозможно, чтобы человек, думающий и чувствующий, не был потрясен всем этим, разуму же человеческому не дано знать, чем все это кончится. Едва ли можно предусмотреть другое лекарство, кроме избытка зла».
А через год, на следующий день после того, как было официально объявлено о созыве Генеральных Штатов, он пишет ему же: «За сутки страна шагнула на целый век вперед!» Это было в августе 1788 года; но еще за несколько месяцев до того (а в такие времена месяцы действительно равняются если не векам, то десятилетиям) Мирабо уже видел, к чему идет дело, и писал: «Франция созрела для революции».
Созыв Штатов был назначен на май 1789 года, а выборы проходили в начале этого года. Разумеется, Мирабо хочет быть депутатом. Он отправляется на родину, в Экс, чтобы выставить свою кандидатуру. Но для этого нужны деньги, и Мирабо затевает новое дело, обошедшееся ему очень дорого.
Нет, не в финансовом отношении. Книга, о которой пойдет речь ниже, имела успех, в том числе и финансовый. Но печально было то, что Мирабо рассорился со многими и, что главное, эта история привела к разрыву с Иэт-Ли.