Страница 9 из 12
Газета «Правда» за 16 октября: «Враг угрожает Москве». «Положение на Западном направлении ухудшилось».
С Хаминовым решили – за Урал не пойдем. Дезертируем в Устюг.
Егорьевск. Гипсы
Мы остановились в Егорьевске, почти сто километров за Москву. Объявилось начальство. Оказывается, мы, ППГ-2266, вышли из отступления с честью, имущество почти все вывезли, раненых эвакуировали. Что много разбежалось, об этом не упоминаем.
ПЭП перешел во фронтовое подчинение, потому что наша 28-я армия перестала существовать. Где санотдел, пока неизвестно.
Учитывая наши заслуги, нас повысили – будем выполнять функции госпиталя для раненых средней тяжести.
Здание эвакогоспиталя, что мы получили, было рассчитано на 300 коек, в трехэтажной школе. Все сделано по высшему классу.
Бочаров обучал нас глухому («Юдинскому») гипсу. Это очень смущало – как так, гипс прямо на обнаженную рану? Оказывается, писали в хирургических журналах после финской о глухом гипсе.
История у него давняя и источники русские. От Пирогова, с Кавказской войны.
Преимущества для лечения переломов: обломки не могут сместиться, правильно и быстро срастаются, раненый может ходить, наступая на ногу, нет атрофии мышц. Но для раны сомнительно. Не верю, что микробы погибают в гное, который медленно просыхает через гипс, а наблюдать за раной невозможно – вдруг флегмона, гнойные затеки, газовая, сепсис?
Техника гипсовой повязки очень важна. Юдинцы применяли строго стандартизованную методу, ее легко освоить.
Мы уже обучились накладывать повязки на голень, предплечье и плечо. Первым гипсую я сам, потом – Канский, потом сестры.
Из резерва прислали группу медиков – все они вышли из окружения. Нам дали операционную сестру, и она сразу заболела. Подумалось: «То-то будет работник».
Это Лида Денисенко. Высокая, худая, белокурая, довольно красивая. Очень скромная. Стыдно ей, что голова кружится и ходить не может.
Студентка третьего курса пединститута в Смоленске. Кончила курсы медсестер во время финской, но тогда на войну не успела, а сейчас – пошла добровольно.
Вот ее история. Медсанбат. Лес. Подвижная оборона. Больше ездили, но несколько раз оперировали сутками, раненые умирали. Знаменитая Соловьева переправа через Днепр. Потеряли все машины, погибли люди. Дали новое имущество, дивизию пополнили. Снова работа. В октябре – прорыв немцев на Вязьму. Окружение. Приказали: «Выходить мелкими группами». Оказалась в лесу с подругой, немцы рядом, слышна речь. Их подобрали наши солдаты, с ними и выходили тридцать дней. Страх, голод, холод. Немцы, обстрелы, предатели в деревнях. Потеряли двух человек. Обносились, обессилели. Наконец попали к партизанам, и те перевели через фронт. Эмоции.
Спросил Лиду, кем у нее отец работал. Она засмеялась, потом сказала:
– Первым секретарем обкома. Пока на курсы не послали перед войной. Теперь даже не знаю где. Сказали, на Ленинградском фронте…
Вчера «В последний час»: наши взяли Ростов! Однако сегодня оставили Тихвин – к Череповцу близко. Но почему-то нет ощущения тревоги.
У нас что-то вроде хирургического праздника: обработали и загипсовали «бедро», то есть огнестрельный перелом бедра. Принесли ЦУГ-аппарат, и Бочаров все сделал в лучшем виде. Гипс от сосков до пальцев стопы…
Под Москвой идут тяжелые бои. Больше отступать некуда. Радио и газеты: Жуков назначен командующим Западным фронтом. Дерутся на дорогах к Москве. Городов не называют, но уже сданы Можайск, Калинин и Волоколамск. На юге фашисты наступают на Донбасс, на Крым.
…Прошли Октябрьские праздники. Сталин речь произнес, провел парад. «Враг не так силен, как его изображают». Все это так здорово, что и сказать нельзя. Даже я потеплел к нему.
13 декабря. Ура! Ура! Ура! «В последний час»: «Поражение немецких войск на подступах к Москве!».
Наши остановили врага и перешли в контрнаступление. Освободили Солнечногорск, Истру, десятки других населенных пунктов. Уничтожена масса техники, разбито много дивизий.
Выстояли все-таки, выстояли, не отдали Москву, а теперь гонят немцев! И как гонят!
Скоро прибудут раненые – уже «наступающие». Возможно, их будет много.
А на дворе – 27 градусов! Но нашим солдатам мороз не страшен. Еще не видел ни одного обмороженного. Одеты хорошо.
С утра хожу по палатам и поздравляю раненых. Они уже знают, и тоже ликуют. И их кровь влита в эту победу.
– По сто грамм надо, товарищ военврач!
Надо бы, верно, но есть строгие приказы. Может, дать вина для тяжелых? Нет, нельзя – для других обида.
Япония напала на Соединенные Штаты, разгромила военную базу на острове Перл-Харбор. Потери у американцев большие. Рузвельт объявил войну. Говорят, что это выгодно для нас, что теперь мы будем союзниками…
Кретин и дурак я. И не мне руководить хирургией в госпитале. «Плохо, Николай Михайлович, очень плохо». Так сказал Бочаров, больше ничего не прибавил.
Только что пришел со вскрытия: умер раненный в голень от газовой гангрены. Просмотрели, не оценили тяжести. Делали разрезы, ждали, а нужно было ампутировать бедро. Возможно, был бы жив.
Наступление
В самый канун Нового года дали машины и повезли через Москву, аж до Подольска. В Подольске развернулись вместе с ЭП в школьном здании. К нам пришел хирург Залкинд в ранге заведующего отделением. Работали с ним посменно.
Поступления большие. Гипсовать не успевали. Двое свежих раненых с бомбежки умерли – «живот» и «бедро». Опять ошибки – оперировали, а надо было выжидать, пока сможем повысить кровяное давление. Впрочем, это могло и не удаться, ждали три часа. Так трудно дается опыт. 23 января после полудня принесли приказ: немедленно переезжать в Калугу. ПЭП прислал машины – два автобуса и полуторку.
С начальником в последнюю неделю случилась беда: он запил. С утра трезвый, смущенный, в обед – веселый, а вечером – пьяный.
Противно.
Поэтому собирались без него. Комиссар и Тихомиров командовали погрузкой.
Автобусы большие, но на тяжелый груз не рассчитаны. В первую очередь взяли хозяйство операционной. Кажется, еще погрузили белье, одеяла. Чеплюк и часть кухни – на грузовик. Все остальное – в обоз. Продукты обещали в Калуге дать. Развертываться в зданиях, как в Подольске. Город уже три недели наш, небось все есть. Так мы рассуждали в автобусе.
Приехали в Калугу утром 24 января, совершенно замерзшие.
Длинная вокзальная улица, каменные дома сожжены или взорваны. Людей мало. В стороне от проезжей части – немецкая техника.
Трупы еще не все убраны – видели несколько, валяются в подворотне, в легких френчах, очень белые лица, и волосы развеваются на ветру. Вот они, «белокурые бестии». Домаршировались! Ищу внутри себя чувства – нет, не жалко.
В центре много целых, но замороженных домов без стекол.
Нам понравился Педагогический институт. Начали ремонтировать, пытались отогреть.
Мы, четверо врачей, обосновались недалеко, в деревянном домике. Чудные русские люди попались. Первые пережившие немцев. Старый учитель естествознания. «В Дерпте вместе с Бурденко кончал». Его жена – помоложе, тоже учительница. Приняли нас, как родных. Вскипятили чай, принесли картофельных лепешек.
Но следующим утром (26 января) приехал начальник ПЭПа, сказал, что дом мал. Приказал сейчас же принять помещение ЭПа вместе с ранеными.
Мрачное трехэтажное здание бывшей духовной семинарии. Высокие полукруглые окна заделаны фанерой и досками, во многих торчат трубы, из которых валит дым. Солидный подъезд, большие двери и ряд машин с ранеными. Разгружают. Знакомая по Подольску картина: носилки, торчащие из-под шинелей шины Дитерихса, согнутые сидячие фигуры с разрезанными рукавами шинелей и белыми бинтами. Стоны, чертыханья, просьбы.
Заходим. Вестибюль со сводчатым потолком. Темно. Едкий дым, влажный туман. Чуть виднеется свет нескольких коптилок из снарядных гильз. В четыре ряда на полу стоят носилки с ранеными, посредине проход, едва можно разойтись. Холодно. В центре стоит бочка, в которой тлеют сырые дрова, и дым валит через дыру. По обе стороны коридора – классы. Окна в них забиты почти полностью. В каждом – бочка, труба торчит в окно. В некоторых стоят кровати без матрацев, на них носилки. В других – носилки прямо на полу. В третьих – голый пол.