Страница 29 из 33
- Вперед!
Стою, тупо изучая цифры и буквы на своем номерном знаке. Краска на буквах и цифрах облупилась и вспучилась от ржавчины. Надо обжечь, зачистить, обезжирить и покрасить вновь - так Игорь поучал час назад...
Еще такси. Сесть в него опять-таки не удается: из-за спины выпрыгивает проворный гражданин в темных очках, в европейской кепке с блинчиком пуговки на макушке и вмиг оккупирует машину. Я вижу его щеку, сведенную в злорадной ухмылке, и неожиданно узнаю в нем режиссера.
Наблюдал, значит, за сценой, подонок...
Снова такси, но тут вспоминается, что бумажник забыт дома, я располагаю какими-то копейками, и потому ничего не остается, как тащиться на остановку автобуса.
Игорь - сволочь. Маринка - стерва. Я - идиот.
МАРИНА ОСИПОВА
Вернулся муж с огромным чемоданом.
Радость встречи, изучение заграничного содержимого чемодана, восторг перед обновками, во взаимоотношениях - согласие и уступчивость, ночь - как брачная, короче - разлуки имеют большое и полезное значение, они - спасательный круг в штилях и штормах топящего нас семейного быта.
Неделю жили как молодожены. Затем - началось!
Пришел со спектакля. Побродил по квартире, поиграл желваками, высказался относительно пыли на серванте и на телевизоре.
- Яблочки вот, - угодничала я, стараясь не нарываться. - Весь день по магазинам...
Брезгливо взял яблоко. Надкусил, перекосился и хамски бросил на скатерть:
- Тьфу, деревянные какие-то...
Заставляю себя оставаться терпимой и благожелательной. Дергаю плечом, беру яблоко за хвостик, несу в кухню.
- Ужинать будешь? - вопрошаю бесстрастно. - Что приготовить?
- То же, что и своим любовникам... Володе этому...
- Что-что? - присаживаюсь в кресло, морща лоб в недоуменной сосредоточенности.
- Ты передо мной не играй... в невинность помыслов и восприятий! подскакивает он. - Такие доказательства, что...
Страх. Панический. Но мысли отстраненно ясны... Откуда? Режиссер...
- Постой, - говорю хладнокровно. - Откуда информация - знаю. Знай и ты. Режиссер этот лип ко мне, как оса к арбузу. И чтобы избежать этого лиха, пришлось...
- Пришлось! - подтверждается саркастически.
- Да надоели они все... - произношу с непринужденной досадой. - У одного не выгорело, решил выместить неудачу, приписав все другому. А другой тоже хорош. Измучил. Преследование какое-то. Еле отшила. Ну неужели ты не знаешь эту публику? - продолжаю с обреченной укоризной. - Злобные, завистливые пауки с патологической страстью к интригам и сплетням. И неужели думаешь, что я настолько не уважаю себя и тебя... Я же женщина! - уже кричу со слезами. - Ты усвистел в свою заграницу, а мне - крутись! Отбивайся. А потом выслушивай от тебя... Конечно, попробуй тут поверить! Наставила рога и ломает оскорбленную добродетель! - Меня трясет от обиды.
Давно заметила, что лучший способ разубедить кого-либо в сомнениях относительно себя, если нет реальных аргументов, - высказать эти сомнения самой.
- Значит, ничего не было? - презрительно говорит он. - А как же...
- Да послушай ты! - отмахиваюсь яростно и рассказываю, как избегала ухаживаний режиссера, строя глазки дурачку сценаристу, возомнившему, в свою очередь, черт знает что и тоже в итоге схлопотавшему плюху.
Муж впадает в безысходное, молчаливое неверие, но истинное неверие сломано. Спать ложимся теснясь к разным краям кровати, разобиженные, но в душе примиренные.
А разве я лгала ему? Ну... если самую малость. Ведь то, что было, бредовый сон, я сама осудила себя и... неужели этого мало? Неужели нет прощения?
Ладно. Утро вечера... Утром останется лишь тень обиды. Поверит! Я поверила, и он поверит. Интересно, кстати, как он там... гастролировал.
- Интересно, кстати, как ты там... - говорю сердито. - Еще неизвестно, к кому надо предъявлять претензии в плане супружеской верности!
- Да уж! - доносится сонно и сдавленно. А в самом деле... Он-то как? Ну да если и было у него что, тогда квиты. Но не было, наверное... Спать!
Проснулся среди ночи, задыхаясь, в поту, изнемогая от кошмарного сна, отступив, оставившего ошеломленность чувств и вязко застрявший в глотке комок ужаса, хрипом рвущийся наружу. Сел, отдышался, растер грудь, унимая испуганно колотившее в ребра сердце.
В новой моей квартире стояла гулкая, необжитая тишина, пахло свежими обоями и олифой. Поправив одеяло, сползшее с плеча Ирины, натянул на голое тело свитер, прошел на кухню. Уселся в полумраке серенького рассвета, блекло высветлившего такой же серенький пластик новенького, вчера приобретенного кухонного гарнитура. Сидел, тяжело соображая нудно звеневшей головой: как быть? Как избавиться от вгрызшейся в меня клещом мании преследования, когда за каждым звонком в дверь чудится милиция, обыск, и сразу всплывает в памяти "Волга" с фальшивым номером кузова, увесистый пакет с долларами и рублями, бестолково перекладываемый из гаража в подкладку старой шубы, из подкладки - в угол под ванной...
Родители, анализируя мое процветание, все настойчивее пророчествовали об обязательном возмездии закона, Ирина тоже подозревала нечистое и, хотя помалкивала, безропотная душа, про себя огорчалась ежеминутно. А я был захвачен инерцией. Но сейчас, сгорбленно сидя на кухне, думал, что пора кончать с нервным образом жизни, источившим все мои силы. А ведь как я мечтал и об этих деньгах, и о престижной машине, и о всякого рода барахле... Да, с мечтами надо поосторожнее, иногда они сбываются.
Составился план: переход в КБ, регистрация с Ирочкой и разговор с Михаилом - дескать, завязываем напрочь.
Утром на работу не пошел: все равно увольняться. Разогрел оставленный женушкой завтрак, затем отыскал в барахле медную коробку, переложил в нее финансы, оставив сто долларов на "Березку" и тысячу рубликов на проблемы текущего бытия, запаял крышку тщательнейшим образом и покатил за город, в лес.
Пронеслись в оконце новостройки окраины, зона отдыха с мутным озерцом и деревянными, крашенными под мухоморы грибками, зарябило мелколесье, проплыли увязающие в придорожной топи замшелые болотные сосенки, пригорок с картофельным полем, далекая деревенька, забытый богом трактор - один из тех, что нередко встречаются на обочинах российско-советских дорог...
Притормозил. Места были знакомые, до армии не раз приезжал сюда развеяться - на лоне, так сказать. Вышел на лужок, узрев привычный ориентир прошлых пикников - здоровенный дуплистый дуб с узловато струящимися к земле жилами вековой коры. Постоял, глубоко, как и любой горожанин, дыша воздухом, настоянным на хвое, травах и мхах. Сентябрь. Редкие листики на оголенных осинах, трепещущие в прощально-теплой синеве неба, обреченная тишина осеннего леса. Надо же, скоро зима. А как лето прошмыгнуло, и не заметил в подвале конторы и в яме гаража. А может... уехать куда-нибудь и жить в глуши, в лесу? Без затей, без сутолоки... Нет. Я дитя большого города. И во мне вирусы этого города. Выделяют вирусы токсины, отравляют меня, привыкшего к такому хроническому отравлению, и стоит ли излечиваться от своей болезни, когда столько антител накопилось? Это те, кто из леса в город попадает, бегут обратно, больные, оглушенные, подавленные, не приемлющие нашей привычной хвори, а мы без нее не можем, как курильщики без табака.
Я расчехлил пехотную лопатку, подцепил пласт дерна, сунул под него коробку. Потоптался, затрамбовывая почву и пугливо оглядываясь... Ну-с, часть грехов захоронили. Может, и "Волгу" на четвертой передаче в болото спровадить? Жалко...
Теперь куда? К Михаилу рано. Прикинул, какая на мне одежка, - сойду за иностранца? - и покатил в "Березку".
Вошел в чистенький, сверкающим всем иностранным магазинчик, побродил меж стеллажей, заставленных блоками с сигаретами, взял три разных; прихватил пузырек бренди...
Дуриком, на смеси ломаного родного языка и относительно чистыми вставками языка неродного, объяснился с кассиршей, сунул в карман шестьдесят долларов сдачи и, довольный, что не прицепились всякого рода особисты, надзирающие за содержимым кошельков советских людей, вышел.