Страница 12 из 33
- Вот эта растерзанная машина, - продолжает он низким, надрывным чуть голосом, - в состоянии доставить вас куда только потребуется. Кстати. Может, по чашечке кофе за знакомство? Есть тут поблизости ресторанчик...
Поскольку расположен ресторанчик на отшибе, а день пока лишь на переломе к вечеру, мы оказываемся среди пустыни белых скатертей. Официантка, приметив мое лицо, является немедленно, светясь доброжелательностью и готовностью всяческой. Официанты почему-то любят артистов. Очевидно, в наших профессиях много общего.
- Поесть, - говорит Володя, и тут же косой взгляд его срезает мои возражения. - Кофе. И... что у вас - портвейн-глинтвейн? Ясно. Бутылку шампанского.
Официантка, понимающе улыбаясь, скрывается.
- Но я не пью, сегодня спектакль! - уверяю я, но он просто и дружески накрывает мою руку своей, перебивая:
- Ты, кажется, подзадержалась у режиссера? И что же сказала тебе эта пантера?
- Н-ну...
- Уладим! - рубит он воздух ребром ладони. Лукаво недоумевать? Глупо.
- Спасибо.
Мы пьем шампанское. Я мигом косею. И предлагаю тост:
- За фильм!
- За тебя! - смеется он тоскливыми глазами. - За фильм мне неудобно. Даже перед собой. Я ведь, - усмехается легонько, - поэт. Стихами не известный, возможно, никчемный, потому как кто поэт - копеечной сатиркой не грешит, но все-таки... имеющий определенные поползновения к творчеству, а не к халтуре, занимаюсь коей. За тебя! - Он поднимает бокал. В резной хрустальной грани дрожит фиолетовый зайчик.
- А чем творчество отличается от халтуры? - вопрошаю я. Люблю риторические вопросы. Порой на них получаешь парадоксальные ответы. Как правило, от умных. Но случается, и от дураков тоже.
- Творчество? - вздыхает Володя в раздумье. - Это самоутверждение через самопознание. И еще. Желание продлить жизнь. Ну... зацепиться в ней на подольше. А халтура - она без сверхзадачи. Нет?
- Да, - улыбаюсь я, не слишком, впрочем, и вдумываясь в его слова. Мне хмельно и приятно. Я отдыхаю. Редко встречаются мне люди, с кем отдыхаешь вот так - бездумно-весело.
Приятный парень. Не зануда. Дерганый только. Что-то его грызет. Но такие, по-моему, слабы и ненадежны лишь перед судом себя самого. И у других уверенности не занимают. Зато с кем угодно уверенностью этой поделятся.
Мы сидим, болтая о пустяках, покуда не замечаю, что ресторан - битком, музыка серебряным дождем осыпается в зал с эстрады, в окне - синяя тушь и до спектакля полчаса.
- Спектакль! - ахаю я.
- Обсчитайте нас, пожалуйста, - мило шутит Володя с официанткой, и мы опрометью вылетаем к машине.
"Жигули" срываются с места так, что меня вдавливает в сиденье. Смотрю на спидометр: что-то около сотни... И это - в гололед! Несколько раз чудится, что авария неминуема. Мы ныряем в умопомрачительные по узости просветы между грузовиками, машину заносит на поворотах, и я подмечаю, как кое-кто из прохожих при взгляде на нас покручивает пальцем около виска. Однако не могу сказать ни слова, хотя и следовало бы.
Когда до театра остается один квартал, а до начала спектакля пятнадцать минут, набираюсь духа, робко советуя:
- Время есть... Может, потише? И тут же - милицейский свисток.
- Машина бита, водитель навеселе, нарушение явное. - Он поворачивает ко мне ковбойское, озорное лицо. - Так что проигнорируем. Тут есть проездик... Прямо к театру с тыла. Устроит?
Меня устроит все - лишь бы благополучно... Мы скрываемся в извилистом переулке, но сзади взвывает сирена, в спину упирается свет фар, и властный голос гремит из динамика:
- Водитель автомобиля номер ноль пять - тридцать два...
Я мертвею от страха. С детства боюсь милиции. Даже когда сталкиваюсь с ней по вопросам прописки, и то не по себе... А тут ощущаю себя пойманной рецидивисткой, не меньше.
- Уйдем, - говорит Вова беспечно - и стонет от досады: переулок пересечен канавой.
Свет фар сзади приближается, становясь нестерпимым.
- Ну вот что, - гася фонари, решает он. - Сейчас у тебя будет разминка перед спектаклем. Мини-сценка. Мы - влюбленные. Понимаешь?
Он обнимает меня, я - машинально его, и мы целуемся. Расплывчато, в зеркальце, я вижу остановившуюся рядом машину, фигуру милиционера, пригнувшись, вглядывающегося в салон... Фигура стоит, смущенно переминаясь... Затем слышится шум мотора, и машина ГАИ отруливает назад, уезжая.
Мы целуемся. Теперь я уже понимаю, что мы целуемся, и, самое ужасное, сознаю, что поцелуй партнера по мини-сценке весьма далек от театрального...
Я вырываюсь, говорю какие-то слова и с диким кавардаком мыслей бегу к театру. Одна мысль, правда, достаточно отчетлива. И безумна. Он мне... нравится. И это, по-моему, совершенно ни к чему!
ИГОРЬ ЕГОРОВ
С маман я договорился сердечно и четко: сто рублей в месяц на жратву и стирку я даю, остальное мое. Та, простодушно ориентируясь на мою зарплату, просила вдвое меньше, но я проявил благородство, так что родители остались довольны. И папаня, расчувствовавшись, что ли, сказал, что, как ударник, в состоянии купить списанную из такси "Волгу" и считает, что "Победу" мне пора сменить на более приличный и современный аппарат. Я не протестовал. Единственное, родителей смущавшее, - мой новый гардероб, приобретенный через порочные связи Михаила. Гардероб включал себя джинсы "Ли", замшевый лапсердак "Гэп", три рубахи явно капиталистического производства и также представительский сундук типа "президент". Откуда, и что, и на какие средства я отмалчивался, хотя честнейший папаша, опутанный подозрениями, порывался прочесть мне профилактическую нотацию. Но это ему не удалось: я пребывал в режиме крайней занятости и домой прикатывал где-то за полночь. В частности, я задался глупейшей, но неотвязной идейкой: во что бы то ни стало познакомиться с актрисой. Каким образом осуществить эту затею, было пока неясно. Встретить возле театра, сказать, что питаю чувства, и предложить руку и сердце - вариант идеалистический. В чем-то помочь? Но в чем? Заинтересовать своей личностью инженера из Госстраха? Но у нее не было машины. Это я знал. Знал ныне и всякое разное: адрес, что замужем, муж - артист, симпатичный малый, но жуткий позер и бездарь, по-моему - два фильма смотрел с его делами... тьфу! Ну и все, больше не знал ничего. Жила моя возлюбленная недалече - в пятнадцати минутах спортивной ходьбы, и ночью, на сон грядущий, в порядке оздоровительного моциона, я приходил под ее окна или слонялся в подъезде по заплеванным лестничным клеткам, замирая у той двери, за которой - она...
Возвращался, погруженный в печаль, поздно, а однажды что-то нашло полночи там прошатался, аж внутренности промерзли, как у мороженой курицы. Коньяком отогревал. В общем, ситуация была безрадостная. Горе сплошное. И, как понимаю, в этих блужданиях и тупых мыслях под ее окнами заключалась на данном этапе вся моя духовная жизнь.
Что же касается материальных ценностей, создаваемых мною на пользу себе и без пользы обществу, - дело шло! В конторе о потусторонних доходах тактично замалчивалось - только не попадайся; иконы Олег выправил, а систему "туз бубей - Иван Иваныч" мы разучили как таблицу умножения, хотя от теории к практике покуда не переходили.
Мастерство Олега я оценил по достоинству после реставрации религиозной живописи. Из ничего, из черной, в пыль рассыпавшейся древесной трухи он воссоздал крепенькие, выгнутые дугой доски, сиявшие красками, лаком - будто только с конвейера. Подклеенные, подрисованные... Лепота!
Доски, перебинтованные туалетной бумагой, легко уместились в просторном чреве портфеля "президент".
Тайное свидание с иностранным представителем готовил Михаил. Встречу после некоторых колебаний решено было провести в гостинице, куда под шумок мы попали, примкнув к составу какой-то делегации.
Скажу по-честному: когда я отправлялся на это рандеву, то предварительно объелся валерьянки и от мыслей, что в любой момент нас могут застукать на этакой афере, потел интенсивнее, чем в парилке, хотя мороз выдался зверский, а делегацию мы караулили час.