Страница 36 из 108
— Вы будете жить здесь. Но с одним условием, — она выдерживает паузу, — вы будете помогать нам в борьбе против Джанин Мэттьюс и ее диктатуры. Эту власть необходимо свергнуть. — И голос ее звучит громогласно, отражается от сводов и стен, разлетается по всему помещению. Толпа внизу одобрительно улюлюкает, поддакивает своими возгласами и выкриками.
— Этого следовало ожидать, — усмехается Юрай. — Но я буду счастлив выпустить кишки тем, кто разрушил наш дом. — Кристина поднимает на него глаза. — Потому что это самое верное для Макса.
Кристина лишь кусает нижнюю губу. Она не знает.
— Вам здесь все покажут, — говорит Эвелин Джонсон. — Располагайтесь, — и что-то ядовитое плещется в ее голосе. Девушке это не нравится. Она видит, как Четыре уходит вслед за матерью, видит, как Эрик заворачивает за угол и ставит черный ботинок на широкую ступень.
Их осталось всего двое.
Мысль такая неожиданная. Она болезненно прорезает сознание. Лишь Четыре и Эрик в состоянии принимать решения. Их двое. Все. Макс — предатель, Линн пошла за ним. Было еще двое, чьих имен, Кристина, признаться, не помнит, но они тоже выбрали стезю Макса. Эрику и Четыре придется сотрудничать, сосуществовать. И сейчас они пошли говорить о положении дел, а Кристина ничего об этом не ведает и не знает. И понимает, что полностью лишена информации. Вот так просто. Она — обычная девчонка. И не более. Даже Юрай ничего не знает, и Зик, брат его. Что уж говорить о ней? Та же Тори узнает. Эрик ей расскажет. Эта мысль обдает Кристину изнутри такой злостью, что у нее горячеют ладони. Дурдом. Она злится и резко разворачивается на пятках, даже не удосуживая Юрая прощальным словом.
Эгоистка.
И вот теперь она оказалась на этой жесткой койке, которую кто-то почему-то решил звать постелью. Бред. Им показали, где лежит еда, сказали, сколько можно брать и как следует есть. Девушка брезгливо сморщилась лишь об одной мысли о том, что ей придется касаться той же ложки или вилки, которой касались чужие губы, неизвестно еще больные или здоровые, есть из той же консервной банки, что и другие люди. В тот момент Кристине подумалось о том, что рано или поздно ее стошнит, вырвет всем этим, что скопилось в ее душе — эмоциями, чувствами, стылым отвращением.
Им показали душ. Все же он здесь присутствует. Но воды часто не бывает и, как правило, она лишь холодная. Одежда общая. А спать они будут в одном огромном, большом зале, заставленном кроватями. Кристина чувствует себя капризной девицей, но ей все это кажется таким отвратительным. И жгучие слезы кипят в уголках глаз. Ей хочется покоя, тишины, чистоты. Вдох и выдох. Эмоции, всего лишь эмоции.
Девушка так и не засыпает. Ворочается всю ночь на жестком матраце. Тело болезненно реагирует на любое движение. Боль внизу живота уже утихла, зато ноют мышцы. И фиолетовые, цветные синяки так просто не сойдут с ее кожи. Кристина знает.
Она свешивает ноги с кровати, что тут же скрипит. От этого звука девушка морщится и бросает взгляд на подругу. Трис Приор спит крепко. Словно ей удобно. Кристина фыркает. Она либо вредная, либо ее тело так сильно болит, либо мысли не дают ей покоя — среди этих фраз есть одна верная и правильная. И лишь так.
Девушка засовывает ноги в кроссовки, зашнуровывает их, одергивает майку и почему-то не натягивает на плечи куртку. Ее руки в синяках. Но ведь Яма рушилась, камни падали. Все логично. И плевать, что на запястьях — если присмотреться — можно отчетливо увидеть следы от чужих пальцев. Кристина идет неровно, запинается, как-то слабо волочит ноги. Холодная вода на лицо, и она взбодрится. Поворот, и ее тело чуть не врезается в чужое тело. Глаза натыкаются на достаточно широкой разворот плеч и черную футболку.
— Твою мать, — произносят у нее над ухом. Кристина щурится от электрического света одной горящей лампы, но голову все же поднимает. Да так и застывает. Зрачки ее мгновенно расширяются, закрывают радужку. Воздух застревает в горле.
— Ты…
Это все, на что ее хватает.
— О, Искренняя, — тянет режущий голос. И до того противно, что хочется заткнуть уши. — Значит, тебя не придавило камушками. — Ехидничает, ерничает. — И Стифф тоже здесь?
Кристина стоит, держится пальцами за стену и во все глаза смотрит, как на лице Питера Хэйеса расползается гаденькая улыбочка.
========== Глава 18 ==========
— Заткнись. — Это первое, что слетает с ее губ, когда Кристина приходит в себя, когда удивление схлынивает, уступая место иным чувствам, когда в душе ее ворочаются отвращение и брезгливость к человеку, стоящему напротив.
— Разве хорошие девочки так говорят? — Какой же у него противный, мерзкий голос. Кристину передергивает. И даже едва заметно ведет плечами. Но старается держать себя в руках. Отвратный мальчишка. И как только так вышло, что они родились в одной фракции? Питер Хэйес был настолько лживым, продажным существом, сущей тварью, что где-то там, наверху, точно ошиблись, даруя ему жизнь в черно-белой фракции. Ошиблись вообще, даруя ему жизнь.
Девушка морщится. Это не от присутствия Питера. Это уже от собственных мыслей, что пугают ее. Раньше она никому не желала зла и смерти. Раньше она могла лишь дерзить, гордо задирать свой нос, презрительно вскидывать брови и колко отвечать. Искренние слегка надменны. Есть такой грех в ее бывшем доме. Правда, они совсем не лицемерны, не так эгоцентричны и не столь тщеславны как Эрудиты. А ведь Эрик из Эрудиции. Лишняя мысль.
Кристина бы и вздохнула, но в ее крови кипят такие эмоции неприятия, что она может лишь думать. Смотреть на Питера и осознавать, как она сама изменилась. То ли Бесстрашие меняет ее, то ли все те события, что на нее обрушились. Бесстрашие — жестокая фракции, опасная, черная, темная. В ней воспитывают солдат. Кристине же кажется, что взращивают убийц, не знающих жалости и сострадания. Ведь не так все должно быть. Неужели это заслуга Макса? Неужели он настолько предал свою фракцию? Не только физически, продав ее сучке в синем пиджаке и с директорскими очками на носу, но и ментально, предав абсолютно все идеалы фракции огня? От этого действительно тошно. Фракция ведь выше крови.
Но ее собственные внутренние изменения никак не связаны с Максом, с разрушением дома, даже с Питером, который стоит сейчас перед ней, нахально усмехаясь одними губами. Они связаны с тем, что с ней сотворили. Так жестоко, местами нелепо и просто, что аж хочется дико захохотать. А ведь все началось с Эрика. С той боли, что он причинял ей, с его едких, бьющих, словно сталь в сонную артерию, слов, с колючего взгляда исподлобья и звуков жесткого голоса, безучастного к страданиям других. Но он не оказался вселенским злом, хотя был лучшей кандидатурой на это место. Он оказался всего лишь человеком с выжженной душой. И Кристину пугала странная мысль о том, что она хочет знать больше. О нем и о всем том, что его окружает. Зачем? Понятия не имеет. Просто ей надо, столь необходимо, что приходится до боли сжимать кулаки, ногтями входя в собственную плоть, оставляя следы-полумесяцы с краснеющей по их кромке кожей.
Эрик — не зло. Злом стали друзья. И от этой мысли было так дико. Теперь Кристине сложно доверять окружающим. С каждым днем ей все труднее находить себя прежнюю. Поэтому желать смерти Питеру Хэйесу теперь кажется ей нормальным. Эрику она смерти никогда не желала, может лишь в злую шутку, но не всерьез. По-настоящему она захотела смерти Эдварда, когда лежала на том столе и стеклянным взглядом смотрела в потолок. По-настоящему она захотела смерти Уилла, когда голос его сочился ядом, а глаза сверкали, оттеняя неестественную бледность кожи. А теперь она хочет смерти Питера. Ни за что. Просто так. Просто потому, что он стоит здесь, возвышается над ней, почему-то думает, что он лучше, интересуется ее подругой. Просто Кристина стала такой. Девочкой, что желает смерти.
— Что это у тебя? — Молодой человек хватает ее за руку, сдавливая синие запястья. — Неужто шкуру кто-то попортил? — И снова его рот расползается в такой знакомой ухмылке, с которой он ходил по Яме, будучи неофитом. Наверное, с такой же ухмылкой он хотел скинуть Трис в Пропасть и убить Эдварда.