Страница 27 из 108
Кристина его боится.
Эрик продолжает стоять и смотреть на нее. Обескураженный, борющийся с яростью в себе. Яростью за нее. Это сбивает его с толку еще больше. Необходимо оттаять, необходимо что-то сделать. Просто перестать смотреть так на нее, изучать ее цветное тело, покрытое разнообразными, страшными, болезненными рисунками. У нее большой синяк на щеке. Кулаки Эрика сжимаются.
Кто это мог сделать?
— Доигралась, — наконец, произносит он. — Дура. — Цедит он сквозь зубы. И голос его скрипуч, осуждающ. Кристина на столе сжимается как от удара. И он качает головой. Стягивает со своих плеч куртку и бросает ей. — Надевай. — Как тогда, в зале. Странно, что он это помнит. Странно, что это помнит она. Зато теперь оба понимают, что значит ощущение дежа вю.
Кожанка застревает в ее пальцах. Ломаных, дрожащих, трясущихся. Кристина сжимает ткань еще сильнее, но ничего не делает. Лишь снова упирается лбом в колени и начинает монотонно раскачиваться. Как китайский болванчик. Бездумно и страшно. У нее шок. Эта мысль доходит до сознания Эрика, и он сцепляет зубы. Подходит к ней, отчего девчонка вцепляется в его куртку так, что белеют костяшки пальцев.
Она тебя боится.
Мужчина выдергивает свою куртку из ее хлипкой хватки и набрасывает ей на плечи. Ткань скрывает синяки и разорванную майку. Девушка замирает, а потом перехватывает полы кожанки своими тонкими пальцами. Кажется, она благодарна. Но глаз на Эрика не поднимает. То ли боится, то ли стыдится, то ли все сразу.
Он упирается своими ладонями в стол по обе стороны от нее. Девушка начинает чаще дышать. Страшно. Ей страшно. Эрик смотрит на ее склоненную голову и думает о том, что он здесь делает и почему такая ярость ест все его нутро. И каким только чудом он ее еще контролирует?
— Кристина, — застывает, замирает, боится шелохнуться. — Не бойся, — и голос его звучит практически ласково. — Я помогу. — Эрику кажется, что он ударился обо что-то головой. Он никогда не хотел ей помогать. Все, что девчонка вызывала в нем — это вязкое, тягучее раздражение. Не более. Своим видом, манерой общения, вечным желанием во все совать свой нос. Теперь доигралась. Потом родилось еще желание, простая похоть. Но он бы никогда не стал делать того, что делает сейчас. И никак не мог объяснить себе это странное рвение помочь ей и расквасить рожу того, кто сделал с ней такое. Потому что это было слишком жестоко даже для самого Эрика.
— Вот поэтому я и ненавижу женщин, — бормочет он себе под нос, поднимая с пола ее джинсы. — Надеть сама сможешь?
— Ненавидишь? — Голос у нее ломаный, жутко хриплый, тихий и невероятно тонкий. Говорить ей трудно, потому что горло распухло от сильных рыданий.
— Да, Кристина, — говорит он. — Я ненавижу женщин, потому что вы — слабые, беспомощные и бесполезные создания. А я презираю любую слабость. — Но тон его звучит не зло, скорее обыденно и повседневно. — Одевайся. — И бросает ей джинсы. Она ловит их пальцами и снова замирает.
— Я ведь хотела, чтобы это был ты… — Шепчет она, и Эрик застывает. — Я думала о том, что было пару дней назад на празднике… Тогда… — Ее голос срывается, и вот она снова начинает рыдать. Громко, страшно, удущающе. Скулит и воет, снова согнувшись пополам. Эрик смотрит на нее во все глаза, ощущая, как внутри что-то шевелится. Такое страшное, темное, мрачное.
— Кто это сделал? — Он хватает ее за плечи, заставляя посмотреть на себя, встряхивает. Ее голова откидывается назад, болтается на шее как на тонкой веревке, а по щекам текут слезы. – Кто, Кристина? — Эрик давит на нее, снова встряхивает. — Ты же была девственницей, верно? — И ответом ему громкие и страшные всхлипы, завывания, рождающиеся в ее глотке. Раз за разом. – Кто, мать твою?! — Он уже орет, но девушка не отвечает. Лишь мотает головой и плачет. Такая разбитая и поломанная.
Эрик с рычанием отпускает ее плечи и отходит на пару шагов, глубоко дыша. Ярость внутри бьется о грудную клетку, сильно, резко, давит и распирает. Мужчина стоит, сжимая и разжимая кулаки, ощущая, как утробно рычит злость, как клокочет ненависть. Эти чувства рвутся наружу, продираются сквозь кожные покровы, вздуваются жилами на шее и руках. И Эрик не выдерживает. Разворачивается и со всего маху впечатывает кулак в стену. Слышится хруст. Мужчина заносит руку еще раз и снова бьет. До боли и ссадин на костяшках.
— Сука, — выплевывает он. — Кто это сделал? — Он поворачивает голову к Кристине, рыдающей уже чуть тише, но все также сильно. Впивается в нее глазами, но девушка не отвечает. Молчит, скулит, комкая пальцами джинсовую ткань. — Кристина, — в его голосе угроза, а она снова мотает головой.
Он подходит к ней в два широких шага и снова заставляет посмотреть на себя. Ее зеленые глаза застилает водяная пелена. В уголках глаз скопились слезы. Они текут по щекам. Девушка жмурится, шмыгает носом. Ее лицо опухает еще больше.
— Девочка, — как можно мягче, — скажи мне. — Молчит. Лишь давится слезами. — Да твою мать! — Он орет так, что Кристина вздрагивает всем телом. Эрик качает головой и собирается отстраниться, как тонкие пальцы впиваются в его предплечья. Маленькие, аккуратные ладони обхватывают, скользят по коже, разукрашенной черными татуировками, ногти цепляются за вздутые вены. Мужчина замирает, смотря на нее. Однажды, он уже видел разбитую, раздавленную женщину. Тогда ему было всего шесть. Но эти картины преследуют его по сей день. Сейчас Кристина напоминает ему женщину, которая его воспитала.
— П…Пожалуйста… Не спрашивай… — Она всхлипывает.
— Дура, — беззлобно шепчет он.
— Просто постой так…
Эта просьба обескураживает Эрика. И он стоит, напряженный и разозленный, с гулко бьющимся в груди сердцем и черной, отвратительной яростью под кожей. Девушка перед ним шумно дышит, силясь успокоиться. Она втягивает воздух носом, а выпускает на свободу ртом. Вдох за вдохом. Ее пальцы сильнее сжимают его предплечья. Будто эта девчонка впитывает его близость. Цедит сквозь толчки воздуха в грудной клетке. Мужчине становится неловко, но он, черт знает почему, терпит. Дает ей прикасаться к себе, чувствовать тепло его тела, силу рук. Вот Кристина вдыхает последний раз и отпускает его, больше не касаясь своей кожей его кожи.
— Я сейчас надену джинсы, — шепчет она.
Он отходит, отворачивается, не смотря на то, как девчонка своими ломаными пальцами и разбитыми руками натягивает ткань на цветущие синяками и кровоподтеками ноги, как материя скрывает разбитые коленки. Он оборачивается лишь тогда, когда Кристина воюет с пуговицей. Вот она ловит ее пальцами, пытается продеть в петлю, но фаланги так трясутся, что пуговица соскакивает. И так раз за разом. Эрик видит, что на глаза девчонки снова набегает влага, что та шумно дышит. Если она начнет снова рыдать, то он тут разнесет что-нибудь к чертовой матери.
— Дай сюда, — цедит он, делая к ней шаг, резко убирая ее руки и своими пальцами продевая пуговицу в петлю. — Неумеха. — Она лишь снова шмыгает носом и делает шаг к двери. Но ноги Кристину не слушаются, меж бедер жутко саднит. Так болезненно, так колюще, что она еле доходит до двери. Эрик смотрит на эту картину с очевидным скепсисом, пляшущим по радужке. Фыркает, закатывает глаза, а потом подходит к девчонке и легко подхватывает ее на руки.
Кристина словно перышко, словно истончилась и иссушилась за несколько часов. Он чувствует, как хрупкое тело в его руках напрягается, как она прижимает к себе локти и сжимает кулаки, как отворачивает голову куда-то в сторону. Но его дыхание шевелит ей волосы, и мужчина легко впечатывает девушку в свою грудь. Одна его ладонь покоится на ее талии, другая — под коленками. Он чуть ли не физически ощущает, как Кристина смущается, робеет, практически боится. Эрик делает шаг и берется за ручку двери, как его останавливается голос:
— Кроссовки.
— Что? — Отвечает грубее, чем хотел.
— Кроссовки надо забрать. Я не хочу, чтобы их кто-то нашел и надумал много лишнего.
— Потом заберу.
— Нет, сейчас.