Страница 106 из 108
Тяжелые ботинки Эрика давят на бампер джипа. Мужчина смотрит вперед. Почти скуренная сигарета мелькает в его пальцах, вот-вот и обожжет кожу. Эрик хмурится, достает из нагрудного кармана кожаной куртки солнцезащитные очки и водружает их себе на нос. Солнце садится медленно, окрашивает мир в странные, причудливые цвета. И ветра почти нет. Эрик хмыкает и бросает окурок куда-то под колеса.
— Мусоришь, — говорит женский голос, и мужчина поворачивает голову.
Красивая она все-таки. До одури красивая, красивая какой-то похотливой, откровенно пошлой красотой. Эрик рассматривает ее нагло, бегает откровенно раздевающим взглядом, застывающим на округлостях груди, скрытых черной майкой, и ниже, на покатые бедра, затянутые в слишком узкие штаны. Это она специально. Однозначно.
— Хочешь? — интересуется Тори Ву, вопросительно изгибая свою точеную смоляную бровь.
— Ты знаешь, — отзывается Эрик, отворачивая голову и ища пачку сигарет.
— Тогда не пялься.
Их всего трое: он, Брайан и Тори. На самом деле, Тори он брать не хотел. Не потому что в ней вдруг взыграет ненужный сентиментализм, а потому что это чертовски опасно. Зачем ей разлагать свою жизнь? Они ведь с Брайаном конченые люди. Но Тори настояла. В ее миндалевидных, раскосых глазах была такая сила. Ярая и оголенная, та самая, которая иногда мелькала в ее взгляде с тех самых пор, как он пришел в Бесстрашие неофитом. Их игры в постели кончились давно. Эрик не спорит с тем, что, возможно, захочет еще зажать ее гибкое и стройное тело. Это ведь все гормоны, нужда. Но впервые в жизни о сексе ему совершенно не хочется думать, не хочется думать ни о чьих задницах и дырках. Тори Ву — друг, человек, который понимает всю его неправильную и дурную историю, понимает, что было между ним и Кристиной, и совершенно не осуждает. Он ей за это благодарен. К тому же, Эрику кажется, что и у ее истории такой же плохой финал. Он уверен, что Тори здесь, с Брайаном и ним, не просто так. Это ее выбор, основанный на одной ей ведомой мотивации.
— Заводи, — громко говорит Ву, ударяя ладонью по джипу.
Эрик оборачивается, слыша хлопок закрываемой дверцы багажника. Мужчина криво ухмыляется, сует так и не подожженную сигарету за ухо и спрыгивает на пыльную землю, ощущая легкую отдачу в ногах. Косые солнечные лучи делают лицо Тори Ву, стоящей перед ним, охрового цвета. Эрик сплевывает сгусток слюны на землю и обходит джип, садится на водительское сидение и заводит машину. Хлопает дверца. Тори трясет своими черными волосами рядом, подцепляет пальцами ремень безопасности и пристегивается. Какая правильная девочка. Брайан возится на заднем сидении — Эрик слышит знакомое щелканье автомата.
— Скажи мне почему? — вдруг говорит мужчина, бросая выразительный, давящий взгляд на Ву.
— А оно тебе надо, Эрик?
— Надо. Теперь надо. Мы едем хер знает куда и хер знает зачем. Нам с Брайаном нечего терять. Совершенно.
— Мне тоже, — говорит она, собирая волосы в высокий конский хвост. — К тому же, я — отменный боец. Ты знаешь. Ни к чему эти вопросы, Эрик. Эгоистичным мудаком ты нравился мне больше. — Мужчина ухмыляется, на свой почти привычный, почти знакомый манер. — А теперь — гони, — добавляет Тори Ву, откидываясь на спинку сидения и смотря вперед.
Эрик тоже смотрит вперед. Мотор ревет. Щелчки автомата за спиной продолжаются. Латунный диск медленно бредет к горизонту, позволяя тому откусить от себя бок. Эрик поправляет очки на переносице движением одного пальца и надавливает на педаль газа. Поехали.
Там, сидя на капоте грузной машины, он все вспоминал и думал, осознавал, как пришел к такому ироничному выбору, который сделал. Там, на капоте машины, он вспоминал все. Этот разговор с афракционерами, их решение и последствия этого решения. Если закрыть глаза, откинуться на нагретый солнцем металл, то картинки запляшут перед глазами, яркие и броские, словно все происходит прямо сейчас, вот здесь, сию секунду. И даже когда он гонит, выжимая больше сотни километров, он не может не думать о том, что было. Тори рядом накручивает прядь волос на палец и отстраненно смотрит в окно. Вот такой вот они получили расклад.
— И мы должны тебе верить? — так говорит Эвелин Джонсон, когда на него глазеют все эти люди, когда он чувствует в каждом взгляде ненависть и даже ярость, ту самую ярость, которая снедает его самого. Она бессильна и пуста, она почти никчемна. Она ничего не значит.
— Должны.
— Почему? — лидер афракционеров беспрекословна. У нее прямой взгляд и сжатый рот. Война потрепала ее, прибавила шрамов и морщин на лице, линии ее тела стали тверже и будто припорошены песком. Сильная женщина. Но она не нравится Эрику.
Мужчина задирает голову, вытягивает свою разукрашенную татуировками шею, закрывает глаза и медленно считает до десяти. Его руки прикованы длинной цепью к полу, щиколотки тоже овевает сталь. Прочная. Он дергал, проверял, пытался освободиться. Он знает, что от его слов сгорит вся революция, сгорит он сам. Обнажать душу — херовое занятие. И говорить правду непросто. Особенно, когда тебя хотят сожрать, когда смотрят, словно гарпии, а ты ощущаешь себя овцой на заклании. У него до сих пор пальцы в ее крови, и медальон жжет нагрудный карман. Эрик открывает рот и говорит долго. Говорит обо всем, что знает. Повторяет уже сказанное, называет слабые места гигантского офисного здания, подобно шпилю пронзающего небо над Чикаго. Он рассказывает о сыворотке, разработанной Джанин Мэттьюс для внедрения своей идеологии и ее пропаганды. И тогда, только тогда, во взгляде Эвелин Джонсон мелькает нечто, похожее на удивление. А потом слова начинают даваться с трудом. У Эрика вообще проблема с тем, чтобы говорить о том, что в сердце. Он не любит это и не умеет. Но о Кристине сказать необходимо. О ее хладном трупе, оставшемся в той комнате. Он не мог ничего сделать, он должен был действовать сразу. О том, что он ее похитил. И о том, чем и как она ему ответила. Он не вдается в подробности, рисует историю сухо, бросая лишь факты, но этого хватает, чтобы Трис Приор сорвалась с цепи.
— Ты лжешь! Лжешь!
Он давно не видел Стиффа. Слишком. Может поэтому Эрику трудно ее узнать? У Трис Приор короткие волосы и что-то неизведанное в глазах. Эрик присматривается. Сталь. В них плещется жидкий металл и тягучая боль. Девчонка почти ударяет его, когда ее ловит Четыре. Крепко так смыкает руки на ее талии, а она пылает злостью и огнем. Эрик ухмыляется. Ядовито и порочно. Да, вот так. И он так горел. А сейчас чувствует лишь усталость. Она давит изнутри. Это не тело, не руки и ноги, не мышцы. Это сердце. Оно устало. Эрику хочется спать и желательно больше не думать. А Трис бьется в руках Тобиаса Итона, пока он не прижимает ее к себе так крепко, пока не впечатывает ее гибкое тело в свое, пока что-то тихо не говорит ей на ухо. У Трис блестят глаза.
— Может не при всех? — не удерживается Эрик от саркастичного замечания, когда Тобиас мягко целует девушку в висок.
— Заткнись, — бросает Четыре. — Заткнись. Иначе я вышибу тебе мозги. Клянусь.
И что-то в тоне и голосе вечно правильного мальчика из Отречения, ставшего одним из лучших Бесстрашных, заставляет Эрика замолчать. Тобиас Итон изменился. Стал жестче, суровее, даже злее. Война оставила на нем свои несмываемые отпечатки, заляпала всю душу. Но свою девку он по-прежнему любит. Вон как прикасается, будто она фарфоровая. Эрика это почему-то злит.
— Он говорит правду.
Голос приходит из темного угла. Мужчина всматривается в темноту, пытается различить очертания стоящего там человека. Человек делает шаг вперед, на свет, и тогда Эрик узнает Юрая Педрада. Он осунулся и побледнел, перестал так вечно щериться, как всегда делал это во фракции. У шута и балагура сдохли батарейки. Война прошлась по ним катком. Она по всем прошлась. Эрик знает, Эрик чувствует. Его она расплющила давно. Он так, робот, машина, мертвый организм.
— Что? — в тоне Трис Приор все еще сквозят истеричные нотки.
— Он не лжет, — повторяет Юрай. — Я знаю.