Страница 15 из 18
В конце империалистической войны у парашюта было уже немало друзей. Нашлись генералы, которые оценили пользу парашюта. Они просили великого князя Александра Михайловича, который тогда был главным начальником российских воздушных сил, обязательно ввести парашюты в авиации. На этом докладе князь начертал такую резолюцию:
«Парашют вообще в авиации — вещь вредная, так как летчики, при малейшей опасности, грозящей им со стороны неприятеля, будут спасаться на парашютах, предоставляя самолеты гибели».
В этой циничной великокняжеской резолюции, как солнце в капле воды, отразился весь тогдашний режим, вся эпоха, все состояние нашей страны: огромная, беспомощная, технически отсталая, придавленная тяжелым сапогом самодержавия. В этой громадной России было очень мало машин и слишком много людей — этого «пушечного мяса», даже офицерского, ибо в те времена быть летчиками, как правило, могли быть только «господа офицеры».
Генералы, а с ними и министры, рассуждали так: машины дороже людей. Мы ввозим машины из-за границы, поэтому их следует беречь. А люди — найдутся! Не эти — так другие!
Вот почему так трудно было пробить дорогу моему изобретению, предназначенному для спасения человеческих жизней. Вся обстановка самодержавной России была против него.
Тут я не могу не сопоставить эту палаческую резолюцию великого князя с замечательными словами великого вождя нашей страны и всех трудящихся товарища И. В. Сталина. В 1935 году товарищ Сталин сказал Герою Советского Союза тов. В. П. Чкалову: «Ваша жизнь — дороже нам любой машины».
Сравните эти слова со словами князя и вы увидите, как относились прежде к людям в царской России и как относятся к ним теперь в нашей стране. Царское правительство боялось своего народа, боялось верить ему. Боялось верить не только солдатам, но даже и офицерам.
Теперь же в словах товарища Сталина отразилась та подлинная забота о людях, которая делает труд человека радостным, а жизнь — счастливой.
Какой поразительный контраст! Вот уж подлинно два различных мира. Две совершенно различных страны: старая — нищая, отсталая и забитая Россия, и могучая, индустриальная, культурная, одерживающая в своем росте победу за победой — наша обновленная родина.
Могла ли не измениться в новых условиях и судьба парашюта? Мог ли он не занять того места, которое и получил у нас в этой обстановке заботы о людях, поставленной в вершину угла всех мероприятий партии и правительства великим Сталиным?
Только после февральской революции, в период керенщины, у нас начали учиться прыгать с парашютом. Но занимались этим только воздухоплаватели. Сторонники парашюта — энтузиасты из молодежи старались вызвать доверие к нему у всех людей воздуха и, главным образом, у начальства. Так, например, командир 28-го воздухоплавательного парка доносил начальнику Воздухшколы в мае 1917 года:
«12 сего мая во вперенном мне отряде производились опыты с парашютом Котельникова. Два раза с высоты 200 и 300 метров было сброшено чучело весом в 5 пудов. Оба раза парашют раскрылся и чучело плавно опустилось на землю. Затем в корзине поднялся младший офицер отряда, подпоручик Остратов, который, надев пояс парашюта, с высоты 500 метров выпрыгнул из корзины. Около трех секунд парашют не раскрывался, а затем раскрылся и Остратов вполне благополучно опустился на землю. По словам подпоручика Остратова, он во время спуска каких-либо болезненных явлений не ощущал. О столь положительных результатах испытания парашюта считаю необходимым довести до вашего сведения. Благополучный спуск на парашюте должен вселить в воздухоплавателей большее доверие к парашютам».
Так понемногу парашют находил друзей.
Красная армия в наследство от царской получила и русские парашюты «РК-1» и французские «Жюкмесс». Они продолжали служить и во время гражданской войны. Но пользовались ими только на наблюдательных аэростатах.
В 1918 году в Москве авиатор Б. И. Россинский, под руководством заслуженного профессора Н. Е. Жуковского, работал в «Летучей лаборатории». Здесь впервые начали теоретически изучать парашют, сравнивая качества парашютов русского и французского.
Как-то мне случилось быть у товарища Россинского. От него я и узнал о работах лаборатории по изучению парашюта, Сам я в то время парашютным делом не занимался.
— А я не знал, что ваша лаборатория изучает парашюты, — сказал я.
— Как же, — ответил мне товарищ Россинский, — это и вообще первая исследовательская работа в парашютном деле. Вот здесь помещены две статьи с результатами исследования парашютов, бывших на вооружении царской, а затем Красной армии: вашего и Жюкмесса.
Он достал из шкафа книжку, надписал ее и, протянув мне, сказал:
— Позвольте подарить вам, как старому товарищу по работе.
Наскоро просмотрев эту книжку «Трудов Летучей лаборатории», я заметил, что в статьях отдавалось явное преимущество русскому парашюту перед французским. За один 1917 год парашют «Жюкмесс» дал 30 % спусков с серьезными ушибами и 15 % нераскрытий со смертельным исходом. В книге был приведен именной список пострадавших.
— Это для меня совершенная новость, — заметил я.
— Нет, вы посмотрите заключение, — сказал Российский. — Читайте.
Я перевернул несколько страниц и на странице 36-й прочитал:
«Теперь, подводя итоги всему предыдущему исследованию, мы находим, что жюкмессовскнй парашют гораздо хуже котельниковского и опаснее его… Мы прямо должны заявить, что его следует изъять из употребления в воздушном флоте и заменить котельниковским впредь до выработки парашюта наилучшего типа, общие характерные черты которого уже намечаются…»
— Ну, что же, утешительно, — сказал я.
— Но ведь это же полная победа русского парашюта! Победа и в теории и на практике!
Прошло немного времени, и результаты доброй славы русского парашюта сказались. Главвоздухфлот представил меня к премированию, а в постановлении правительственной комиссии ВСНХ по этому поводу говорилось:
«Принимая во внимание преимущества принятого для воздухчастей парашюта системы Котельникова перед другим, тоже принятым парашютом французской системы «Жюкмесс», а также и то обстоятельство, что парашют Котельникова является единственным парашютом русской конструкции, — присудить Котельникову поощрительную премию в размере 500000 рублей».
Это постановление относится к 1921 году. Полмиллиона были тогда небольшими деньгами. Но не деньги обрадовали меня, в этой награде я почувствовал, что моя работа признана полезной. Я снова принялся за работу, стал совершенствовать свой парашют и работать над новыми парашютными конструкциями, которые могли стать полезными и в хозяйственной жизни страны и в деле ее обороны.
ГЛАВА XII
Парашют «РК-2». Грузовой парашют. Способ коллективного спасания. Парашюты «РК-3» и «РК-4»
Я уже по опыту знал, что стоит только куполу парашюта очутиться на воздухе, то есть освободиться от своей оболочки, как он при падении человека обязательно быстро раскроется встречной струей воздуха. Масса легкой материи, очутившись на воздухе без оболочки-ранца, падает гораздо медленнее человека, который, быстро удаляясь от парашюта, натягивает его стропы, помогая куполу раскрыться. Чтобы купол парашюта разворачивался еще быстрее, я пропустил в кромку купола моего парашюта трос. Он до некоторой степени раздвигал кромку, давая отверстие для входа воздуха.
А тогда незачем силой выталкивать купол парашюта из ранца. Видимо, в 1910 году я зря последовал примеру заграничных конструкторов. Оказалось, что этого вовсе не нужно: куполу парашюта надо только освободиться от оболочки — ранца.
Обдумав это все, я стал разрабатывать новую модель ранцевой укладки парашюта и в 1923 году сделал заявку на укладку «РК-2». Это был ранец с жесткой спинкой, откидными боковинками и мягкой крышкой. В сгибах боковинок и в крышке я пропустил плоские часовые пружины. Они помогали ранцу быстро раскрыться. Чтобы стропы не спутывались и при падении человека не тянули купол рывками, а заставляли его раскрываться постепенно, я пришил вдоль спинки ранца два ряда лент-ячеек— в них закладывали стропы. Затвор ранца я упростил: теперь он состоял из трубчатых петель, в них пропускались шпильки, укрепленные на общем тросе. Такой ранец можно было открыть даже коротким движением руки.