Страница 35 из 61
Что касается Анатолия, то с учетом всех его предыдущих заслуг и за воспитание ценного агента он был удостоен высшей ведомственной награды — знак «Почетный сотрудник госбезопасности».
А Валет продолжал добывать материалы для «англичанина» еще долгие годы. Как сложилась его судьба в дальнейшем, Гали было совершенно неинтересно. Она забыла о нем, как только выгнала постылого любовника за дверь.
А как же сама Гали, как наградила ее Родина? Никому и в голову не могла прийти мысль о представлении ее к правительственной награде. Да она вряд ли и нуждалась в ней. Однако во время очередного посещения Москвы она получила благодарность от руководства, что ей было передано через того же Анатолия, а самое главное — ее заверили в том, что в самое ближайшее время ее мать, долгое время стоявшая в очереди на улучшение жилищных условий, получит двухкомнатную квартиру в Новых Черемушках.
Глава 10
РЫЦАРИ БЫВАЮТ ТОЛЬКО В КНИЖКАХ
— Пижамы. Синяя… черная с золотом… снова синяя. Теперь — халат. Где же он, черт возьми? В ванной, наверное.
Гали бродила по квартире, собирая вещи Люсьена — дабы уничтожить следы пребывания опостылевшего любовника. Огромный бумажный пакет громоздился посреди спальни. Вслед за халатом туда отправились чудесные домашние туфли, флакон туалетной воды, дюжина носовых платков из тончайшего батиста. Увенчала гору роскошная домашняя куртка шоколадного цвета, более напоминающая клубный пиджак.
Оказалось, одного пакета маловато, пришлось доставать еще один. «С ума сойти!» Гали пнула ножкой изящный комодик в стиле хэплуайт, вина которого состояла лишь в том, что Гали, когда Люсьен частенько квартировал на бульваре Османн, предоставила его любовнику: «Чувствуй себя как дома, дорогой».
— И что у нас здесь? — Гали дернула ручку верхнего ящика.
Галстуки от Эрмес, галстуки от Ив Сан Лорана… Стильные, клубные, летние для коктейля. Шелковые и из хлопка, пестрые и однотонные, яркие и строгие, аккуратно переложенные пакетиками саше. Десяток бархатных коробочек выстроился у боковой стенки. Запонки? Белого и желтого золота, серебряные, золотые в форме дисков с памятной гравировкой.
— Ну галстуки — в помойку, а это пусть полежит. Так, что я забыла?
Она вышла в холл, вернулась с четырьмя обувными коробками и с упоением швырнула их в бумажный мешок. «Аппетиты у тебя, мой милый, — Фрэнк Синантра позавидует». Наконец все, что напоминало о Люсьене, было упаковано и сослано в холл.
— И что с этим барахлом делать? Отдам все стукачке (так Гали называла мадам Лепалье, консьержку). Забавно, — усмехнулась Гали, созерцая гору вещей. — В Москве все мои любовники, назначенные Комитетом, были мужиками: водили в рестораны, дарили камушки, наконец — платили! А этот французик галантно забрался не только в постель, но и в кошелек.
Гали от души наслаждалась свободой от надоевшего любовника. Работа есть работа, она знала, на что шла. И вполне искренне служила стране, которая дала ей возможность выбраться сюда, во Францию. «Но Бог свидетель, как он мне надоел…»
Разные мужчины были в ее жизни.
Первый сексуальный опыт с одноклассником — не в счет. «Мужчиной он не был». И не только потому, что не разбудил ее чувственность. Она ждала не только самца, она мечтала о мужчине. Пятнадцатилетняя девочка, в чьем воображении сливались герои-любовники Мопассана и Золя, приукрашенные благородством верных рыцарей Вальтера Скотта. Тот, первый, сам еще мало что умел, но обидело Галю другое — он предал ее. Она хотела быть прекрасной Дамой, душа и плоть настойчиво влекли Галю Бережковскую — уже не девочку, но совсем еще не женщину— на поиски Рыцаря. Робин Гуды из арбатских подворотен, с их «экспроприированными» подарочками и грубой блатной культурой, на эту роль явно не годились. Печально, но кого встретит на этом пути незащищенное открытое сердце, решает случай, который с сотворения мира люди зовут Судьба.
Наступила семнадцатая весна Гали. Она любила весь мир — и он отвечал ей взаимностью.
Восприятие окружающего мира становится острее, и ты можешь почувствовать лапки севшей тебе на бедро стрекозки, которая, немного покрутившись на месте, устраивается поудобнее и замирает, иногда опуская хвост, которым щекочет тебя. И ты не шевелишься, боясь ее спугнуть, и благодаришь ее за доверие. Какие-то токи пробегают по спине вдоль позвоночника. И ты почти перестаешь чувствовать вес своего тела. Оно как бы теряет свои границы и сливается с остальным миром.
А иногда ты оказываешься в каком-то волшебном саду, наполненном ароматом тропических цветов. Опускающееся в море солнце отбрасывает длинные фиолетовые тени от зарослей кустарников, окружающих беседку, в которой ты сидишь. И ты чего-то ждешь, еще не зная чего. Прекрасный юноша идет по дорожке. Сердце твое начинает трепетать, а тело охватывает истома. Он подходит к тебе, берет за руку и долго смотрит влюбленными глазами. Он что-то говорит, но ты его не слышишь. Он садится рядом с тобой, обнимает и нежно целует тебя. И последний луч утопающего в море солнца золотит верхушку кипариса, единственного свидетеля любовных игр…
Как-то подруга Варвара пригласила Галю на вечер в знаменитую сто десятую школу, которую заканчивала сама. Подруга и раньше кое-что рассказывала об этом заведении, где вместе с ней учились отпрыски партийных бонз — приемная дочь Никиты Сергеевича Хрущева, дети маршалов — Буденного, Захарова, Ротмистрова. Один из птенцов михалковского гнезда и множество других счастливчиков.
Список Варвары, как Галя насмешливо называла этот перечень знаменитых фамилий, не слишком волновал ее, но то, что в этой школе преподавали едва ли не лучшие педагоги Москвы, вот это вызывало зависть и уважение к незнакомым сверстникам.
— А что я там делать-то буду? — изумилась Галя. — Ты там своя, а я кто? Это же какой-то бобровник, заповедник.
— Послушай, — изумилась Варвара, — ты будешь его украшением. У всех парней там голова сверху, по две руки и по две ноги, а посредине — член, как описывал человека один гениальный древний грек. Да что я говорю. Ты же сама мне цитировала этого умника. А то, что эти школьники, ха-ха, мнят о себе, — дело третье. Рассказала бы я тебе про одного такого небожителя… Да он передо мной знаешь как извивался… да как червь презренный… А толку от него — что от козла — молока.
— Я же говорю, — упорствовала Галя, — ты своя там.
— Ерунда, — отмахнулась подруга, — времена меняются. И вовсе не факт, что каждому из наших молодых людей готово место наверху.
— Но посредине-то уж точно, — горько усмехнулась Галя.
Вскоре после этого разговора она поняла, что готовится к этому вечеру необычайно тщательно, как будто заранее знает нечто тайное и расставляет невидимые силки. Утром она встала раньше всех и, прокравшись в ванную комнату, долго и упорно терла плечи и упругий живот, как-то по-детски невинно разговаривая с собственным телом:
— Ничего, все у тебя будет, как ты захочешь. Ты ничего не бойся! Твоя хозяйка — охотница, а не дичь.
Потом насухо вытерлась новым полотенцем, которое загодя купила, и тут же чуть не расплакалась, представив, что вскоре «всю эту красоту», как Галя подумала о себе, придется облечь в довольно-таки скромный ситец, хотя и превращенный хорошим портным в миленькое платьице.
— Он ничего не заметит, он будет смотреть мимо тряпок, — решила она, смутно представляя молодого человека, с которым будет общаться на вечере.
Вот такие мысли предшествовали знакомству с Владимиром, а избранника звали именно так, и это имя мгновенно сделалось любимым.
Когда она увидела его, вся эта мысленная шелуха сразу слетела.
Володя Кулябов несомненно был выдающимся молодым человеком, еще мальчишка, нисколько не отягощенный врожденными чертами важности, присущей клану, команде, кругу, к которому он принадлежал, и в то же время — нечто большее, точно он был сделан из другого материала, нежели другие ее сверстники.
Он сам нашел ее в толпе, точно был одарен прямым знанием, точно почувствовал, что возлюбленная непременно должна была появиться здесь, в этот день и час.