Код спасителя. Начало

– Ну вот, ты тоже так думаешь. А у меня никогда не получалось встретить того, кто мог бы меня понять… – Мартин глядел в землю, пока говорил это, но стоило ему поднять глаза на Аделину, он не смог сдержать смеха.

– С таким серьезным лицом еще никто не внимал моим речам! Не хмурься, вредно для кожи, – он шутливо прикоснулся пальцем к ее лбу. – Нет, с таким подходом ты легко станешь моим лучшим другом, в этом нет никаких сомнений!

Аделина нахмурилась еще сильнее, но через секунду тоже прыснула и залилась звонким хохотом.

– Ну, хватит, Мартин! Вообще-то я серьезно. Тебя ведь занимают мысли о Боге, правда? Я видела в твоей тетради… Я спрашиваю не просто из любопытства. Я просто тоже хочу понять… – Аделина умолкла, глядя на Мартина исподлобья, будто боясь, что он превратит все в шутку.

– Да, я часто думаю о Боге. Если он есть, то у меня к нему много неудобных вопросов, – Мартин смотрел на Аделину почти что с вызовом. Ему никогда не приходилось всерьез с кем-то обсуждать свои мысли.

– Какие? – она пристально смотрела на Мартина.

– Зачем мы живем? Есть ли цель нашего существования? И если есть, то в чем она состоит? Если есть Бог, добрый, светлый, справедливый Бог, то почему он допускает, чтобы в мире существовало зло и несправедливость? Почему он отнимает жизнь у тех, кто не причинил никому вреда, и дарит ее убийцам и негодяям? Почему, он забрал жизни моих родителей? И почему оставил жизнь мне? – Мартин осекся и начал сосредоточенно перебирать травинки. Пальцы его дрожали. Он никогда ни с кем не говорил про смерть родителей, а сейчас вдруг услышал, как произносит эти слова, сам не узнавая своего охрипшего голоса.

– Прости, я не знала про твоих родителей. Мне очень жаль… – эти слова прозвучали сдержанно, но Мартин увидел в глазах Аделины слезы. Ему впервые в жизни стало легко от того, что кто-то еще разделяет с ним его боль. Боль никуда не делась, но она стала чуть меньше, Мартину стало физически легче дышать, это было удивительно. Он осторожно дотронулся до руки Аделины.

– Спасибо.

Аделина поразилась тому, как тепло может улыбаться этот отрешенный и строгий юноша, и тут же смущенно улыбнулась в ответ.

– Прости, развела тут слякоть. Обычно я так не делаю. Это так глупо.

– Нет, не глупо, – Мартин ответил отрывисто и строго. Но тут же снова улыбнулся.

– Знаешь Мартин – лицо Аделины вдруг стало серьезным – мне кажется, что в Бога нужно просто верить. Верить вот и все. Это иррациональное чувство, даже настоящая способность. Просто верить, несмотря ни на что. Ведь многие задают себе вопросы о смысле жизни, и никто не может с уверенностью дать на них правильный ответ. Мне кажется, это от того, что правильного ответа просто не существует. Существует Вера. Вот и все.

Мартин нахмурил темные брови, и обхватил колени руками.

– Я не могу просто верить, мне нужно понять. У меня слишком много сомнений, чтобы просто сказать себе, что Бог есть. Эти сомнения не дают мне покоя, мешают спать, мешают быть счастливым. Ведь если не пытаться понять, не попробовать дойти до сути, то человек перестает быть человеком. Человек, беззаботно проживающий свою жизнь, остается на одном уровне с животным.

– Нет, нет, Мартин… Ты не прав! Вера – это совсем другое. Человек, который верит, не живет бездумно. По-моему, каждый внутри себя знает, зачем он живет. Один всю жизнь ждет любви, другой – строит карьеру, третий – жаждет денег и власти, четвертый – рисует картины и ради того только и живет, чтобы с помощью кисти и полотна рассказывать о том, каким он видит мир, показывать истину… У каждого человека есть свой смысл, свой путь… Их нужно просто увидеть, а страдания здесь не помогут.

– Знаешь, в детстве, поезд, в котором ехали мы с мамой, сошел с рельсов. Это была страшная авария. Я почти ничего не помню, но тогда погибло много людей. Тогда погибла моя мама. А я не погиб, представляешь? Выжил трехлетний мальчик. Тогда одна старая женщина сказала, что меня вынес из огня Ангел. Может быть, это смешно, но со временем я начал верить в это… Но если Ангел действительно спас меня, на то должна быть причина, верно? Для чего? Для чего я остался тогда жить? – Мартин не заметил, как начал говорить громче, его глаза лихорадочно блестели, – Эти мысли не дают мне покоя…

Аделина молча смотрела на него, в ее широко раскрытых глазах не было страха, а только боль и участие.

– Возможно, тебе стоит пойти в храм? Молитва – это то, что может помочь, когда ты совсем запутался…

– Молитва? – Мартин слегка усмехнулся и тут же нахмурился. – Нет, не думаю. Все истины давно открыты, но в мире все равно царит зло и несправедливость. Я сомневаюсь, что Бог услышит меня. Кажется, этим миром правит сатана.

– Нет, миром не правит сатана! Бог любит нас всех, даже тех, кто не верит в него! – с жаром проговорила Аделина.

Мартин пристально посмотрел на ее раскрасневшиеся щеки, горящие глаза, руки, судорожно сжимающие край платья.

– Может быть, ты права… – он вздохнул устало, будто утомился от этого спора уже очень давно. – Мне все время снится один и тот же сон… – Мартин смотрел прямо перед собой, в его воображении вновь вырастали знакомые образы, – Будто я иду в темноте. Мне страшно, и я не знаю, куда ступить. Неизвестность окутывает и парализует. Но вдруг впереди я вижу свет, он мерцает и манит меня. Я не знаю, что это за свет. Но знаю, что должен идти к нему сквозь темноту, не думая о страхе… – Мартин чуть улыбнулся, ощутив, что ведет себя слишком уж серьезно, – Ни разу мне не удалось его догнать. Он ускользает, и продолжает мерцать где-то рядом. Но когда-нибудь, я смогу к нему прикоснуться, точно тебе говорю!..

Как это было давно, как они были молоды и как смело рассуждали о смысле жизни, о смерти, о вере… Кажется, прошла тысяча лет с того момента, как они впервые разговаривали, сидя под раскидистым деревом в студенческом городке. И сейчас, спустя эту невообразимо долгую тысячу лет они все еще были вместе. Слушали тишину, тесно прижавшись друг к другу. Аделина по-прежнему верила, стараясь не задавать вопросов и не растрачивая своей уверенности в том, что жизнь – это нечто целостное и прекрасное. Мартин по-прежнему мучился сомнениями, и пытался дойти до сути неясного мерцающего света, что манит из кромешной тьмы.

– Ну что, дорогая, теперь мне, кажется, пора? – Мартин взглянул на старые настенные часы.

– Да, да, конечно. Просто мне не хочется никуда тебя отпускать. Хочется, чтобы мы с тобой так и прожили всю жизнь вместе на этом старом диване.

– Ну, тогда я остаюсь. Тут и думать нечего! – Мартин покрепче обнял Аделину и состроил блаженную гримасу. Она рассмеялась и закрыла его лицо ладонями.

– Уговорил, уговорил! Я пошутила! Отправляйся на свое торжество! Только возвращайся скорее! – она выпихнула его с дивана.

Мартин еще раз подошел к зеркалу, чтобы пригладить растрепавшиеся волосы. Аделина тихо подошла и, жестом повернув Мартина к себе, начала поправлять его галстук. Он видел краем глаза отражение ее рук, быстрых тонких пальцев, перебирающих шелковую ткань. Все в этой сцене: склоненная голова, точные движения, его строгий костюм и серьезное выражение лица, – все напоминало ему маму с отцом.

Это воспоминание, еще совсем детское, смутное, но одно из важнейших в его жизни. Отец собирается на службу, а мама спокойно поправляет ему галстук, перед тем как привычно поцеловать на прощание. Это такое обыденное, бытовое действие стало для Мартина символом дома. И он каждый раз внутренне замирал, когда Аделина точно так же, как когда-то мама к отцу, подходила к нему и начинала колдовать над идеальным виндзорским узлом…

Все-таки мечты берутся из детства. И Мартин до сих пор оставался маленьким мальчиком, который только и хочет, что оказаться дома, вместе с родителями. Когда они с отцом остались вдвоем, он поначалу очень много плакал. Просыпался в слезах, снова увидев во сне крушение поезда, холодную мамину руку, тонкую струйку крови у нее на виске. Но папа каждый раз оказывался рядом, каждый раз отгонял кошмар, обнимал плачущего Мартина и укачивал его, повторяя, как заклинание: «Это сон. Это сон, Мартин. Все закончилось, мой мальчик. Это сон».