Страница 29 из 73
Нервозностью.
На ее вытянутой руке было бумажное сердце. Только это сердце не было пустым. Оно было расписано с двух сторон. Чернила были розовыми, практически сливаясь с фоном.
Поппи вытянула руку дальше:
— Возьми его, — настояла она, и я сделал так, как она сказала.
Приподнявшись, я наклонился к свету. Я сосредоточился на розовом цвете, пока не смог разобрать слова.
«Поцелуй триста пятьдесят пять, с моим Руном в спальне… после того, как первый раз занялись любовью. Мое сердце почти взорвалось».
Я перевернул сердце и прочитал что на другой стороне.
Я перестал дышать.
«Это была лучшая ночь в моей жизни... настолько особенная, как только могла быть».
Я закрыл глаза, тем не менее, еще одна волна эмоций накрыла меня. Если бы я стоял, уверен, то рухнул бы на колени.
Потому что она любила ее.
Ночь, что мы разделили, была желанна. Она не причинила ей боль.
Я подавил всхлип, который скользил из моего горла. Рука Поппи лежала на моей.
— Я думал, что разрушил нас, — прошептал я, глядя в ее глаза. — Думал, ты сожалеешь о нас.
— Нет, — прошептала она в ответ. Трясущейся рукой, жестом, заржавевшим от времени, что мы провели раздельно, она убрала упавшие пряди с моего лица. Я закрыл глаза под ее прикосновением, затем открыл, когда она сказала: — Когда все случилось... — объяснила она, — когда я искала лечение, — слезы, на этот раз, скользили по ее щекам, — когда это лечение перестало помогать... я думала об этой ночи часто. — Поппи закрыла глаза, ее длинные темные ресницы касались щек. Затем она улыбнулась. Ее рука все еще была в моих волосах. — Я думала о том, как нежен ты был со мной. Как это ощущалось... быть с тобой, так близко. Как будто мы были двумя половинками сердца, которое мы всегда называли нашим. — Она вздохнула. — Это было как дом. Ты и я, вместе, мы были вечностью — мы соединились. В этот момент, в момент, когда наше дыхание было хриплым, и ты держал меня так крепко... это был лучший момент моей жизни.
Она снова открыла глаза.
— Этот момент я проигрывала в голове, когда мне было больно. Я думала об этом, когда ускользала, когда начинала бояться. Потому что в этот момент я испытала ту любовь, которую бабушка отправила меня искать, дав эту банку с тысячью поцелуями. Момент, когда ты знаешь, как сильно ты любим, что ты центр чьего-то мира, так прекрасен, что живешь... даже если это длится короткое время.
Держа бумажное сердце в одной руке, я потянулся другой рукой и притянул запястье Поппи к своим губам. Я прижался в небольшом поцелуе к ее пульсу, чувствуя, как он трепещет под моим ртом. Она резко выдохнула.
— Никто больше не целовал твои губы, кроме меня? — спросил я.
— Нет, — сказала она. — Я обещала тебе это. Хоть мы и не разговаривали. Хоть я и думала, что больше тебя не увижу, я не нарушила свое обещание. Эти губы твои. Они всегда были только твои.
Мое сердце пропустило удар, освободив ее запястье, я поднял пальцы и прижал их к ее губам — губам, которые она подарила мне.
Дыхание Поппи замедлилось, когда я прикоснулся к ее рту. Ее ресницы затрепетали и щеки покраснели. Мое дыхание ускорилось. Ускорилось, потому что я имел право собственности над этими губами. Они все еще были моими.
Навечно и навсегда.
— Поппи, — прошептал я и наклонился к ней. Поппи замерла, но я не поцеловал ее. Я не мог. Я видел, что она не могла прочитать меня. Она не знала меня.
Я едва узнавал самого себя в эти дни.
Вместо этого, я прижал губы к своим пальцам — все еще неподвижным на ее губах, образовывая барьер между нашими ртами — и просто вдохнул ее. Я вдохнул ее запах — сахар и ваниль. Моё тело было возбуждено просто от нахождения рядом с ней.
Затем мое сердце раскололось надвое, когда я отодвинулся, и она спросила с горечью:
— Сколько?
Я нахмурился. Я осматривал ее в лицо в поисках подсказки, что она имела в виду. Поппи сглотнула, и в этот раз она прижала пальцы к моим губам.
— Сколько? — повторила она.
В этот момент я точно понял, о чем она спрашивала. Потому что она смотрела на мои губы, как будто они были предателями. Она уставилась на них, как будто они что-то, что она когда-то любила, потеряла и никогда не вернет назад.
Во мне пробежал холод, когда Поппи убрала свою дрожащую руку. Ее выражение лица было сдержанным, дыхание затаилось в груди, как будто защищаясь от того, что я скажу. Но я ничего не сказал. Я не мог, этот взгляд на ее лице убивал меня.
Поппи выдохнула и сказала:
— Конечно, я знаю об Эйвери, но были другие в Осло? Я имею в виду, я знаю, что были, но их было много?
— Это имеет значение? — спросил я низким голосом. Бумажное сердце Поппи все еще было у меня в руке, значимость этого почти обжигала мою кожу.
Обещание наших губ.
Обещание половинок наших сердец.
Навечно и навсегда.
Поппи начала медленно трясти головой, но затем ее плечи резко опали, она кивнула один раз.
— Да, — прошептала она, — это имеет значение. Это не должно. Я освободила тебя. — Она опустила голову. — Но это имеет значение. Больше, чем ты можешь понять.
Она была неправа. Я понимал, почему это так много значило. То же самое было и для меня.
— Я был далеко долгое время, — сказал я. В этот момент я понимал, что злость, которая держала меня пленником, забирала контроль. Какая-то больная часть меня хотела сделать ей больно, как она сделала мне.
— Я знаю, — согласила Поппи, медленно опустив голову.
— Мне семнадцать, — сказал я. Глаза Поппи взметнулись ко мне.
Ее лицо побледнело,
— Ох, — сказала она, и я мог слышать каждый оттенок боли в этом коротком слове. — То, чего я боялась, правда. Ты бы с другими, в интимном плане... так, как был со мной. Я... я просто...
Поппи переместилась на край, но я вытянул руку и поймал ее за запястье.
— Почему это имеет значение? — потребовал я и увидел, что ее глаза блестели от слез.
Гнев внутри меня слегка потускнел, но вернулся, когда я думал об этих потерянных годах. Годы я тусовался и пил, чтобы прогнать свою боль, в то время как Поппи была больна. Из-за этого я почти затрясся от ярости.
— Я не знаю, — сказала Поппи, а затем потрясла своей головой. — Все это ложь. Потому что я знаю. Потому что ты — мой. И, несмотря на все это, на то, что случилось между нами, я хранила тщетную надежду, что ты сдержишь свое обещание. Что это значит многое и для тебя. Несмотря на все, что произошло.
Я убрал руку с ее запястья, и Поппи встала на ноги. Она направилась к своей двери. Как только она потянулась к дверной ручке, я тихо сказал:
— Я сдержал его.
Поппи замерла, ее спина напряглась.
— Что?
Она не повернулась. Вместо этого я встал на ноги и подошел к ней. Я наклонился, убедившись, что она услышит мое признание. Мое дыхание обдувало ее ухо, когда я говорил, так тихо, что едва слышал самого себя:
— Обещание также много значило и для меня. Ты значила много для меня... все еще значишь. Где-то под всей этой злостью... есть ты и только ты. Всегда будет так для меня. — Поппи все еще не двигалась. Я приблизился ближе. — Навечно и навсегда.
Она повернулась, пока наши груди не соприкасались, и ее зеленые глаза вперились в мои.
— Ты... я не понимаю, — сказала она.
Я медленно поднял руку и запустил в ее волосы. Глаза Поппи закрылись, когда я сделал это, но она снова открыла их, чтобы посмотреть на меня.
— Я сдержал обещание, — признался я, наблюдая, как шок отражается на ее лице.
Она покачала головой.
— Но я видела... ты целовал...
— Я сдержал свое обещание, — перебил ее я. — С того дня как уехал, я не целовал никого. Мои губы все еще твои. Не было никого другого. И никогда не будет.
Поппи открыла рот, затем закрыла. Когда она открыла его снова, то произнесла:
— Но ты и Эйвери...
Я сжал челюсти.
— Я знал, что ты рядом. Я был зол. Хотел сделать тебе больно, как ты сделала мне. — Поппи покачала головой в неверии. Я подошел еще ближе. — Я знал, тебе будет больно, если ты увидишь меня с Эйвери. Поэтому сел рядом с ней и ждал твоего появления. Я хотел, чтобы ты поверила, что я собираюсь ее поцеловать... пока не увидел твое лицо. Пока не увидел, как ты выбегаешь из комнаты. Пока я не мог выдержать боль, которую спровоцировал.