Страница 68 из 88
Глава 15
ПРЕДЕЛЫ РОСТА
Можно лишь догадываться, что все время двигало Чингисом и его внуком Хубилаем. Думаю, какой-нибудь психоаналитик на моем месте сказал бы, что им не давало покоя одно и то же глубинное ощущение небезопасности. Чингис в детстве был изгоем и, похоже, всю остальную жизнь провел, добиваясь безопасности в грандиозных масштабах. Хубилай унаследовал достигнутое Чингисом — но поскольку монголы-традиционалисты, народ его деда, так до конца и не приняли его, он на глубинном уровне никогда не чувствовал себя спокойно и непринужденно. К счастью для их подданных, оба властителя обладали необыкновенным талантом лидеров, который использовали для того, чтобы как можно дальше раздвинуть границы империи. Чингис прожил недостаточно долго, чтобы дойти до каких-то пределов. Но Хубилай сумел дожить до этого, и открытие этих пределов стало для него шоком. Думаю, за всеми внешними атрибутами величия скрывался избалованный ребенок, топающий ножкой и отказывающийся принять в ответ «нет».
Разумеется, все это рядилось в одежды идеологии. Приведение в империю миллионов жителей Китая было выдающимся достижением, но все же оно являлось лишь еще одним шагом к реализации конечного стремления: заставить весь мир признать его божественно предопределенное верховенство. Именно эта движущая сила и стояла за твердой решимостью Хубилая продолжать экспансию. Никакой угрозе противостоять не требовалось, никаких стратегических причин продолжать завоевания не было. Просто это требовалось сделать, и точка. Отсюда и попытка вторжения в Японию; отсюда четыре другие авантюры — вторжение в Бирму, во Вьетнам, снова в Бирму и на Яву, — которые открыли, насколько тщетны эти честолюбивые устремления. С тем же успехом он мог нацеливаться на Луну. Каждой такой авантюре полагалось бы втолковать ему, что он достиг своих пределов; но он отказывался усвоить эти уроки. Каждая неудача лишь увеличивала его решимость починить свою потрепанную мантию непобедимости, и каждое такое усилие еще больше разрывало ее. Он будет упорствовать до могилы.
Как ни трудно в это поверить, он даже подумывал снова напасть на Японию. В 1283 году он приказал южным купцам построить 500 новых кораблей, через два года заказал еще 200 судов чжурчженям в Манчжурии. От корейцев же он потребовал риса для прокорма армий, которые собирался послать в поход. Только в 1286 году советники сумели убедить его оставить эту затею, поскольку к тому времени он глубоко увяз в другом месте.
Ко времени второго поражения в Японии у империи давно установились связи с большинством соседних народов. Торговые суда сновали туда-сюда. В 1265 году прибыло посольство из Аннама (современный северный Вьетнам). Но торговли и посольств было недостаточно. Хубилаю требовалось не что иное, как признание его верховенства, доказательством чего являлась дань, и он с неизбежностью захотел получить подобное признание от Бирмы, поскольку та граничила с Юннанью, технически являвшейся частью Китая со времен монгольского вторжения в 1253 году, возглавленного, как мы помним, самим Хубилаем. С тех пор Юннань, имея всего лишь размещенный там небольшой монгольский гарнизон, 20 лет оставалась предоставлена самой себе, пока в 1273 году не обрела своего первого администратора высокого уровня — Сайида Аджалла, туркмена из Бухары, дед которого сдался Чингису в 1220 году. Полностью введя эту землю в состав империи, Хубилай решил отправить трех послов потребовать подчинения Бирмы.
Но Бирма не собиралась уступать его требованиям. Король Наратихапате Тарекпьемин правил довольно приличным королевством, основанным два века назад бирманцами, которые мигрировали в тропические низины долины Иравади с нагорий Юннани, поглотив богатую культуру здешних аборигенов-монов. А уже из своей новой страны, которую они назвали Мранма (отсюда современное название Мьянма), бирманцы добрались до Шри Ланки, Индии, Камбоджи, Индонезии и Китая. Страна была процветающей, стабильной, гордой обладательницей мириада храмов — 5000 в одной только столице Пагане, — которые прославляли ее буддийскую веру. Предложение платить дань Китаю было нестерпимым оскорблением, особенно когда послание с подобным требованием прибыло из края, который бирманцы некогда считали своим. Однако помимо гордости имела место ненадежность положения страны. В предыдущем веке Бирму сотрясали восстания и религиозный раскол, и великая эпоха строительства храмов закончилась.
Наратихапате же был не тем, кто мог навести порядок и исправить положение. Он не являлся истинным наследником трона, захватив его силой. Народ презирал его, за глаза именуя «король Собачье Дерьмо». Правя путем произвола и жестокости, он пристально следил за своими тремя тысячами наложниц. Когда король обнаружил, что одна фаворитка замышляла отравить его, он посадил ее в клетку и сжег. Ресурсы страны этот властитель растрачивал на строительство громадной пагоды Мингалазеди, одного из последних великих храмов Пагана, к которой он, до крайности опасаясь убийц, построил из дворца подземный туннель. Кирпич, из которого была сложена пагода, неяркого светло-розоватого цвета, которым очень восхищались из-за того, как он светился на закате, образовывал огромную пирамиду с квадратным основанием, украшенным надписью с похвальбой короля, что он «верховный главнокомандующий огромной армии, поглощающий ежедневно 300 блюд, приправленных карри». Хотя надо отметить, что последнее относилось не к нему одному: он держал своих сыновей и их семьи во дворце на случай, если те вздумают выступить против него. Одна бирманская пословица, в общем, неплохо подводит итог его достижениям: «Пагода закончена, великая страна разрушена».
Когда прибыли послы Хубилая, король мог умиротворить их, вступив в переговоры. Вместо этого он бросил требования Хубилая обратно ему в лицо, казнив послов, а затем отправив войско в тайское буферное государство Каунгай, таким образом практически гарантировав вторжение.
Имея в составе армии 200 боевых слонов, бирманцы двинулись за границу в наступление на захватчиков по горным долинам с их крутыми лесистыми склонами, которые привели их к тому, что в наше время является городом Баошань. Тут им преградили путь 12 000 воинов Насир ад-Дина, стоявшие спиной к лесистому склону. Мало кто из монголов видел слонов, а уж их лошади — не видели точно, и когда их пришпорили, посылая в атаку, они уперлись. Поэтому Насир ад-Дин приказал своим воинам спешиться и пустить в ход луки. Одна стрела не слишком подействовала бы на слона, но сотни стрел, как заметил Марко Поло, оказали эффект.
Разумеется, почувствовав жгучую боль от обрушившегося на них града стрел, слоны тут же поджали хвосты и бежали, и никакая сила на земле не могла заставить их развернуться навстречу монголам. Вот так они и «бегут грузно, словно свет разваливается; и перед лесом не остановились, ворвались туда, теремцы разваливаются, ломают и уничтожают все на своем пути» — включая несчастную бирманскую пехоту.
Теперь кавалерия снова вступила в свои права, как повествует Поло с живостью средневекового эпического поэта, описывая наносимые и получаемые удары мечей и палиц, отсекаемые руки и нога и многих раненых, которые оставались на земле, придавленные тяжестью наваленных тел. Бирманцы бежали, а монголы преследовали их, используя захваченных в плен погонщиков для поимки слонов. «Слон умнее всякого животного. Более двухсот слонов они переловили; начиная с тех пор, завелось у великого хана много слонов». Но, наверное, все-таки их было не 200, так как Насир ад-Дин, удовлетворенный своей победой, в июле 1279 года вернулся в Ксанаду всего с двенадцатью слонами, пройдя с ними свыше 2000 км через всю страну.
Это была победа — в некотором роде, так как король бежал обратно в долину Иравади, заслужив уничижительное прозвище Тарокплий-Ман, «Король, который бежал от китайцев». Однако климат в Бирме был адский, свирепствовали болезни, а войско Насир ад-Дина находилось далеко от дома. Поэтому после битвы он лишь подсчитал, сколько в этом краю очагов (их оказалось 110 200), и учредил несколько почтовых станций-ямов. Никакого завоевания Бирмы пока не произошло; это дело осталось незавершенным.