Страница 66 из 88
А затем с неизбежностью случилась еще одна схватка. Ахмед захотел получить право единолично назначать своих подчиненных, подрывая роль Министерства Кадров, которое контролировалось Секретариатом. Он воззвал к Хубилаю, который изменил для него правила. Но Ахмеда было невозможно удовлетворить — теперь он предложил расформировать сам Секретариат. Когда против этого выступили двое его же сотрудников, он понизил одного в должности, а другого уволил. В 1272 году ему удалось слить воедино два совета, став там главным и сделавшись тем самым высшим чиновником Хубилая. Своего старшего сына Хусейна он сделал градоначальником Пекина. Все жалобы — а Ахмеда несколько раз пытались отстранить от должности по разным обвинениям — отметались Хубилаем, так как ничему не дозволялось препятствовать мобилизации ресурсов для войны с империей Сун.
Когда победа над империей Сун показалась обеспеченной, Ахмед оказался в составе команды, созванной на совещание, как лучше всего поступить с новым приобретением. Одним из вопросов было, следует ли заменять сунские бумажные деньги юаньской валютой. Баян, весьма почитаемый командующий южными войсками, пообещал, что никакого обмена валюты не будет. Половина советников Хубилая согласилась с ним, аргументируя тем, что такой обмен подорвет доверие простого народа к новому режиму. Другие не соглашались, вероятно, с подачи Ахмеда, который видел в обмене возможность прибыли. Решающий голос принадлежал Хубилаю, а тот высказался в пользу Ахмеда. Несчастным южанам предложили прямо-таки смехотворный обменный курс: одну юаньскую банкноту за 50 сунских.
Теперь Ахмед встал чуть ли не превыше всех, поднявшись над тщательно сбалансированной, тормозящей его усилия системой китайского правительства и сделавшись подобием ближневосточного визиря. К счастью для него, примерно в это время умерли естественной смертью несколько выдающихся советников Хубилая, служивших хану еще до восхождения на трон, в том числе Лю Бинчжун и Яо Шу. Он установил государственную монополию на соль, лекарственные травы, медные орудия и продажу железа, что дало ему возможность манипулировать ценами на них и изрядно на том нажиться. Еще один из его сыновей стал наместником южной столицы, Ханчжоу. Он учредил в каждой из одиннадцати провинций транспортную службу, выдвинув в главы пяти из них мусульман — новая оплеуха его китайским коллегам. И ему удалось добиться отправки своего самого сильного соперника, Великого Советника Хантума, на подавление вместе с сыном Хубилая Номуханом мятежа Хайду в Центральной Азии, где оба и исчезли на десять лет, попав пленниками в Золотую Орду. Других критиков понизили в должности или бросили в тюрьму, где многие умерли или были казнены; некоторые же попросту исчезли, устраненные садистскими способами, как позволяют думать сделанные после их смерти ужасные находки.
Ахмеду могла сойти с рук безжалостность и даже жестокость — но не коррупция. Он был вечно, фатально жаден, намекая через своих помощников, что недвижимость, драгоценный камень или прекрасная лошадь для его жеребца облегчит путь к назначению на ту или иную должность. Особое внимание он уделял женщинам. По словам Поло, «как прослышит он, что у такого-то красивая дочка, были у него сводники, шли они к отцу девушки и говорили ему: „Что скажешь? Вот у тебя дочь, отдай ее замуж за баило, т. е. за Ахмада (называли его „баило“[74], по-нашему „наместник“), а мы устроим, что даст он тебе такое-то управление или такое-то назначение на три года“». По утверждению персидского историка Рашид ад-Дина, считалось, что он приобрел 40 жен и 400 наложниц. Когда после его смерти составили опись имущества покойного, то обнаружилось, что у него имелось 3758 лошадей, верблюдов, волов и ослов.
Ахмед даже посмел поднять руку на великого Баяна, Стоглазого, завоевателя юга. Когда Баян прибыл в Пекин отпраздновать победу, Ахмед позаботился оказаться первым, кто поприветствует его. Баян вручил ему в качестве личного подарка нефритовую пряжку для пояса: нефрит считался камнем самого Неба, символом знатности, красоты и чистоты. Как он указал, это было все, что у него имеется, поскольку из всех сунских сокровищ он не взял себе ничего. Ахмед же воспринял это как завуалированную критику своей деятельности на грани закона и обвинил Баяна перед Хубилаем: один раз — в краже нефритовой чаши, другой — в истреблении нескольких сдавшихся солдат. После расследования, крайне унизительного для столь выдающегося полководца, оба обвинения были признаны безосновательными.
Однако Хубилая по-прежнему пленяли присущие Ахмеду деловая хватка, напор, уверенность в себе и умение внушать доверие. Надо сказать, что поведение Хубилая выглядит именно таким, какого только и можно ожидать от политического лидера. Любой современный премьер-министр или президент, столкнувшись со скандалом, разгоревшимся вокруг одного из его министров, сразу же заявит о своем полном доверии означенному министру. Ни под каким видом нельзя публично произносить ничего, что может создать впечатление слабости или неумения разбираться в людях. Хубилай явно полагал, что прочно владеет ситуацией и может и дальше не обращать внимания на пороки Ахмеда, пока получает выгоду от его делового гения, весьма нужного для финансирования вторжения в Японию и других грядущих зарубежных авантюр.
На самом же деле ситуация грозила взрывом, делающим ее совершенно неуправляемой. Волна народной поддержки оппозиции набирала силу. Один бывший офицер по имени Цзуй Пинь, ветеран, отличившийся в ходе кампании против империи Сун, а ныне старший провинциальный чиновник, написал докладную записку, в которой жаловался, что Ахмед занят строительством личной финансовой империи, создав 200 ненужных государственных учреждений и назначая друзей и родственников (около 700 человек, как выяснилось позже) на разные посты по всей империи. Хубилай неохотно санкционировал разбирательство и устранение нарушений, и родственников, в том числе сына Ахмеда Хусейна, уволили — но только для того, чтобы втихую назначить на другие должности. В отместку Ахмед обвинил Цзуй Пиня и двух его коллег в хищении зерна и изготовлении неразрешенных свыше бронзовых печатей. Всех троих казнили в 1280 году.
Но у Ахмеда имелся один враг, справиться с которым было не так легко. Сын и наследник Хубилая Чинким ненавидел министра всей душой, и давняя антипатия к нему только обострилась из-за восхищения Цзуй Пинем: он послал офицеров спасти того от казни, но те прибыли слишком поздно. Присутствие Ахмеда выводило его из себя и заставляло срываться. Однажды он с такой силой ударил Ахмеда по лицу, что министр потом рта не мог раскрыть. Когда Хубилай спросил его, в чем дело, Ахмед сквозь зубы пробормотал, что упал с лошади. В другой раз он хлестнул Ахмеда в присутствии хана, и эту вспышку Хубилай попросту проигнорировал. Ахмед попытался добиться какой-то степени контроля, предложив позволить ему учредить верховный суд (разумеется, с ним самим во главе), у которого будет власть над всеми князьями. Но это было чересчур даже для Хубилая. Он сделал Ахмеду не очень строгий выговор, сказав, что никогда не слышал о ком-либо, пытающемся осуждать правящий клан.
В 1281 году новые скандалы довели дело до решительной стадии. Двое протеже Ахмеда почти утроили налоги в одном из округов провинции Шаньси, подняв их с 950 000 до 2 700 000 чохов (связок монет). Один старый член императорской гвардии написал новый доклад, обвиняющий Ахмеда в коррупции и взяточничестве. За это Ахмед отправил его управлять провинциальным чугунолитейным производством. Обвиненный в невыполнении заданной квоты, тот был понижен в должности до уровня писца; в конце концов его собственность конфисковали, а самого жалобщика бросили в тюрьму.
И все же Хубилай по-прежнему доверял Ахмеду. Следующей весной хан повысил его до ранга Левого Советника, оставив над ним в официальной правительственной иерархии только Правого Советника. Возникла пугающая возможность, что если его не остановить, он будет управлять империей наравне с Хубилаем.
74
Видимо, Марко Поло смешивает венецианский термин с арабским словом «вали» (наместник). (Прим, пер.)